— Люк… — начала было она, но он, словно прочитав ее мысли, склонил голову и медленно, очень медленно заскользил губами по шелковистой коже меж двух холмиков, все выше и выше по мягкому изгибу, пока не достиг чувствительного венчика.

Он отпустил ее запястья, и она обхватила его голову.

Сердце ее бешено колотилось, дыхание стало прерывистым, неровным. С каждым вздохом усиливалось головокружение, а с ним и неспособность противостоять затопившим ее чувствам.

Когда Люк приблизился к напряженному пику ее груди, она застонала от сладкой муки и сжала его плечи. Она понимала, что ведет себя развратно, что шокирует его, но ничего не могла с собой поделать.

Трудно сказать, что бы между ними тогда произошло, не раздайся звук низко летящего самолета. Единственное, в чем Мелани была уверена, так это в том, что, если бы Люк захотел, он мог бы уложить ее на сырую жесткую землю, а тело ее было бы страшно этому радо, хотя он стал бы ее первым мужчиной.

Но больше всего ее поразило не то, что она отдалась желанию даже с большей готовностью, чем Люк — он первым услышал самолет, — а то, что она сама его к этому подталкивала и скрыто молила, посылая ему тысячу женских сигналов, о существовании которых до того момента даже и не подозревала.

— Опыление полей, — заметил Люк, когда она с трудом натянула на себя свитер. — Может, это и к лучшему, — добавил он и, внимательно посмотрев Мелани в глаза, мягко сказал:

— Я не знаю, что в тебе такого, от чего я забываю обо всем на свете. Но мне кажется, я начинаю понимать…

Он оборвал себя на полуслове, улыбка вдруг потухла, и его глаза стали холодными и пустыми. Мелани содрогнулась, чувствуя себя отверженной и презренной, словно он воздвиг между ними стену.

— Пойдем в дом. Тебе холодно.

Голос у него был неестественный, почти враждебный. Почему? Из-за того, что она так себя повела? Может, его неприятно поразило ее распутство?

Мелани понуро брела к дому, уже с трудом верилось, что всего пять минут назад он обнимал ее и целовал…

Она опять содрогнулась.

Все это против того, во что она верит, и того, как до сих пор жила. Но стоит Люку притронуться к ней, поцеловать и обнять, как всякая логика и здравый смысл покидают ее, и она превращается в совершенно незнакомую себе женщину.

Они поднимались по лестнице. На маленькой площадке Люк остановился, посмотрел в окно на сад и спросил:

— И что ты собираешься со всем этим делать в конечном итоге? Будешь ждать, когда цены подскочат до максимума из-за новой дороги, и продашь?

В словах его была какая-то скрытая ирония и даже горечь. Мелани помрачнела.

Ей так много надо было ему сказать… Но она никак не могла заставить себя это сделать. Она боялась насмешек и колкостей. Она понимала, что даже Луиза посчитала бы ее сумасшедшей, а может, и просто дурой, узнай о ее намерении отказаться от наследства. Только тот, кто выстрадал столько, сколько выстрадала она, только тот, кто пережил то, что пережила она, поймет ее потребность передать обиженным судьбой детям подарок, свалившийся с небес.

А с нее самой хватит уже и того, что она здесь поживет, хоть ненадолго сменит обстановку, пообщается с природой. Все это время она ощущала себя так, словно сняла этот дом, словно ей поручили заботиться о нем ради несчастных детей, и она чувствовала себя обязанной перед ними продать коттедж и землю как можно дороже.

Она и сама не понимала, почему не может объяснить всего этого Люку; ей было проще смириться с едва заметным осуждением в его глазах, и пусть он думает, что она хитрюга и что на уме у нее одни лишь деньги.

— Мне не хочется продавать его. Мне нравится здесь, но…

— Но что? — настаивал Люк.

Мелани посмотрела на него снизу вверх. Она почти физически ощущала его напряженное ожидание. Он внимательно следил за выражением ее лица, словно ответ был чрезвычайно для него важен.

Он детектив, подумала Мелани. Задавать вопросы — важная часть его работы.

Может, именно поэтому за его вопросами ей слышалось почти раздражение?

Но она все равно не могла заставить себя ответить… не могла объяснить… Она с такой готовностью обнажила перед ним свое тело, а теперь надо обнажить еще и душу?

Ее передернуло, и она отвернулась.

— Я должна его продать.

Ей оставалось только надеяться, что Люк больше не будет задавать таких вопросов.

— Ну, что скажешь? Мы почти закончили.

— Мы? — Мелани улыбнулась и посмотрела на Люка. — Это все ты. Не знаю, как и благодарить. Просто чудесно! Я даже не представляла, как будет красиво.

Благодарный блеск ее глаз, восхищенный жест, неприкрытая радость выдавали настоящее восхищение и удивление происшедшими переменами.

Когда Люк объяснил ей, что намеревается сделать, она с трудом себе это представила. Но теперь, когда комната была отделана" или почти отделана, ей оставалось только подивиться скудости своего собственного воображения и декораторским способностям Люка.

Не увидь она все это собственными глазами, и не поверила бы, что можно так изменить комнату.

Красивые обои в цветочек, купленные в местном магазине, спускались от самого потолка до только что установленных и выкрашенных в белое деревянных панелей. Под ними Люк наклеил однотонные обои персикового цвета. Так что теперь комната не только выглядела чистой и свежей, но в ней появилось и какое-то деревенское очарование. Мелани так и подмывало попросить его помочь ей оклеить и другие комнаты. И не только оклеить.

Затея с продажей дома нравилась ей все меньше и меньше.

Люк заметил, что она медленно скользит пальцами по стене, словно грустя и сожалея, словно…

— Тебе здесь нужен ковер.

— Ковер?

Слова Люка вернули ее к действительности, и она отогнала от себя мечты об истинно женской спальне — с тщательно подобранной мебелью, с мягким стеганым покрывалом в тон обоям и занавескам на окнах, с красивым бра у кровати и с ковром, о котором только что сказал Люк.

Здесь она поставит мебель Луизы. Что же до украшений… Пожалуй, она может позволить себе несколько ярдов ткани, чтобы сшить из нее какое-нибудь простенькое покрывальце, а совсем не такое красивое стеганое покрывало, какое она только что себе представляла, это будет слишком дорого. Что же касается ковра… Надо будет постараться не запачкать половицы, а может, даже купить сюда дешевый палас.

Она улыбнулась загнанной, грустной улыбкой.

— Нет… не думаю.

— Ты хочешь сказать, что результат моей работы не заслуживает ковра?

Люк хотел пошутить, но замечание его прозвучало горько, почти презрительно.

Глаза у Мелани расширились, щеки залились краской.

Меньше всего ей хотелось вызывать к себе жалость и говорить, что ковер для нее — недопустимая роскошь, но, с другой стороны, она не хотела, чтобы Люк подумал, будто она не оценила по достоинству его работу.

— Ну что ты! — воскликнула она. — Ты сделал невозможное, Люк… Комната стала совсем другая! Я и представить не могла… — Она застенчиво посмотрела на него и доверительно произнесла:

— Все так хорошо, настолько красиво, что сюда действительно нужен ковер, только вот я не могу…

Она прикусила губу, не желая признаваться в своей бедности даже сейчас, даже после всего, что они вместе пережили.

Хотя они и сдружились, хотя на протяжении нескольких дней вместе работали, вместе ели, отдыхали и смеялись, а Люк рассказывал ей разные случаи из своей работы; хотя она поняла, что у него острый ум, что он в курсе всех важных событий в мире, значит, он человек с разнообразными интересами, а вовсе не хлыщ, как ей вначале показалось; хотя он был добр и сочувствовал людям, Мелани все еще не могла ему полностью открыться, она чувствовала, что между ними стоит какое-то тайное препятствие. И, рассказав ему о себе, о своих мыслях, чувствах и планах, она вступит в такие близкие отношения, поставит себя в такую зависимость, что может об этом пожалеть.

С того случая в саду он больше не целовал и не обнимал ее, и она решила, что, видимо, слишком живо откликнулась тогда на его ласки, слишком серьезно восприняла его слова. Она уже начинала опасаться, что он имел в виду совсем другое и теперь дает ей это понять, преднамеренно от нее отдаляясь. Значит, ему нужен лишь легкий флирт.