Олег Игоревич Чарушников

Если так рассуждать...

- Наша измученная земля Заработала у вечности, Чтобы счастье отсчитывалось От бесконечности, А не от абсолютного нуля!

Вы слушали радиокомпозицию по стихам советских и зарубежных поэтов. Режиссер Александр Акуленко, звукооператор Инна Клепцова. - Вот как? - сказал Николай Федорович. - А что слышно насчет погоды? - В эфире передача "Взрослым о детях". Сегодня у нас в гостях... Николай Федорович выключил радио и стал собираться. "Туманные стихи, думал он, выходя из подъезда. - Абсолютный нуль, вечность какая-то... Писали бы о жизни. О производстве в конце концов. Нет, типичное не то!" Николай Федорович не так давно был переведен из заместителей в начальники цеха и теперь старался формулировать свои мысли четче, конкретнее, как бы подводя черту. "Нет ясно выраженной главной идеи. Плюс не злободневно". На этом он завершил свои рассуждения и впрыгнул в троллейбус. Усевшись на сиденье, Николай Федорович развернул газету и с удовольствием отметил про себя: "Народу немного, хорошо! Если штанги не соскочат, доберусь минут за тридцать..." Штанги не соскочили. Двери не заедало и не тормозили гаишники за проезд на красный свет. Поэтому на завод Николай Федорович прибыл с большим запасом. "В принципе, все логично, - думал он, входя в кабинет. - Мало народу можно спокойно сесть. Давки нет - водитель не нервничает, правил не нарушает - значит и гаишники не докапываются. В итоге: отлично доехали... Хотя нет, неправильно. По такой логике, - Николай Федорович усмехнулся, по такой логике для идеальной работы транспорта нужно что? Чтобы пассажиров было как можно меньше, так получается? А в идеале - чтобы вовсе не было?.. Ладно, хватит, занимаюсь делом!" В кабинете он пока ничего не менял. Все было, как при прежнем начальнике. Распорядок дня тоже. Первой пришла табельщица. - У Нечаевой бюллетень, - доложила она. - Миркин в военкомате. Остальное на местах. - Варыгин опоздал? - Варыгин опоздал, - с готовностью подтвердила табельщица. - Но... как пришпоренный бежал. Наши все смеялись. Подействовал, видать, ваш разговор, Николай Федорович! Табельщица по-свойски хихикнула. - Запах? - Не поняла, Николай Федорович? - Трезвый он, спрашиваю? - Николай Федорович почему-то избегал смотреть разбитной табельщице в глаза. И вообще он испытывал странное чувство неловкости, когда его называли по имени-отчеству. А табельщица, казалось ему, еще и специально нажимает на имя-отчество, будто полный титул произносит... - Запашок есть небольшой. Но вчерашний, слабенький совсем... Да чего там, Николай Федорович! Дела с дисциплиной лучше пошли, это вам любой скажет. Не то, что до вас было. Ух, бывало!.. - Все-таки вы неправильно рассуждаете, Симонова, - сказал Николай Федорович, и табельщица сразу независимо поджала губы. - Дела хороши... Опоздал Варыгин на пять минут - хорошо, что не на час. С запахом явился умница, что со вчерашним, а не свеженьким. А если он вовремя прийти вздумает, да еще как стеклышко? Премию ему тогда выписывать, что ли? За успехи в труде? Табельщица захлопнула папку. - Я вам обстановку доложила, а вы уж решайте, как и что. Мне можно идти, Николай Федорович? И не дожидаясь ответа, она исчезла, толкнув дверь папкой, причем из коридора довольно явственно донеслось: "Молодой еще..." Николай Федорович немножко поругал себя за то, что не умеет разговаривать с подчиненными, и нажал кнопку селектора: - Плановое, как вчера вторая смена сработала? Да, доброе утро, товарищи, здравствуйте... - Отлично сработала! - с энтузиазмом откликнулось планово-диспетчерское бюро. - Девяносто два процента, ого! Почти норма! - Даже "ого"... Чему же радоваться? - Как же? Еще вчера было восемьдесят шесть. А если прошлый квартал взять... - Вы еще прошлый век возьмите, - хмуро посоветовал Николай Федорович. Или Древний Рим. Его-то мы уж точно обскакали. По гальваническим изделиям. В ПДБ обиделись. - У нас, Николай Федорович, по нашим данным, прослеживается явное улучшение. Это факт. Между прочим, раньше когда восемьдесят давали праздником считалось. На таком оборудовании и при нехватке кадров... - Плакать надо в такие праздники, - отрезал Николай Федорович. - Рыдать. Это по моим данным. Если так рассуждать, милые товарищи, самое лучшее выполнить сегодня план на один процент и все. - Почему это на один? - А чтобы завтра сделать два процента и доложить наверх: вот, мол, мы какие, вдвое перекрыли вчерашний результат! Послезавтра дать четыре опять вдвое. Затем все восемь с половиной - и об ордене подумать можно... Так получается? "Милые товарищи" молчали. - Хорошо. Возвраты от ОТК были? - С возвратами значительно лучше, Николай Федорович, - сказал вошедший в кабинет новый заместитель, бывший начальник планово-диспетчерского. Забраковано всего шесть чайников, и то по ерунде. Я сверялся с данными за прошлый месяц, прогресс налицо. - Вы что, сговорились сегодня? - кротко возмутился Николай Федорович. Чего вы все к истории обращаетесь? Да, мы сейчас работаем лучше, чем при нэпе. Радоваться теперь? Скакать? Николай Федорович спохватился, что выбивается из нужного тона, и заговорил четче, категоричнее. - Абсолютно без возвратов мы сможем работать - это по-вашему так получается! - только в одном-единственном случае. Догадываетесь, в каком? - Ну и в каком же? - с долей иронии спросил новый заместитель. - А в такси, если вообще прекратим собирать электрочайники! Тогда, естественно, и браковать станет нечего! - Я этого не утверждал, - начал заместитель, - я только сказал, что... - Закончили, - сказал Николай Федорович, испытывая ужасное чувство неловкости и злясь от этого. - Приступили к работе, товарищи. И день пошел. Николай Федорович занимался текучкой, звонил, ругался и договаривался, принимал людей, отсидел на важном и скучнейшем совещании у генерального, потом опять занимался текучкой. Но что-то все время мешало, сбивало с ритма - будто надо было разобраться до конца, доспорить, доказать, а он не разобрался, не доказал, не доспорил. Случай представился уже после работы, в овощном магазине. Николай Федорович забежал купить картошки и овощей к ужину. Но получилось все как-то неприятно. Николай Федорович примерялся ловчей подставить авоську под транспортер, подающий картошку. Рядом топтался румяный пенсионер, полузнакомый старикан, кажется с завода, а может из соседнего дома. - Во как... - общительно, с добродушно-ворчливой интонацией заговорил старикан. - И главное, они еще жалуются, черти драповые... Лучше ведь жить стали, без очков видно! Пять лет назад как было? Половину картошки я в мусоропровод спускал. Каждую вторую картофелину! Можно сказать, каждую первую и ноль-шестую! А теперь - во. Красавец клубень. Нет, они недовольны, все им не так... Неизвестно, кого он так честил. Скорее, говорил так, по привычке, для себя. - Он у вас вообще-то подморожен, красавец этот, - обернувшись, заметил Николай Федорович. - Заменили бы лучше... - Где подморожен, где? - засуетился старикан. - Вот. И еще вот, сбоку. Видите? Старикан огорченно подавил мороженные места пальцами и вдруг воинственно вскинул голову. - Да, чуть-чуть тронуло. Ну и что? А раньше как бывало? Вспомнить противно! - Опять раньше, - усмехнулся Николай Федорович, вспомнив утренние разговоры. -А чему вы, собственно, смеетесь? - завелся старикан. - Чему обрадовались? Я вырежу немного, ничего страшного. Не привыкать-стать. - Да-да, - сказал Николай Федорович несколько неосторожно. - Привычка вторая натура. - Лебеду вы не едали! - заявил заметно осерчавший старикан. - По-другому бы запели. Лебеду! - При чем тут лебеда, - с досадой сказал Николай Федорович. - При том! - старикан дрожащими руками запихнул картофелину в сумку и заковылял к кассе. - При том, что вы не патриот! - крикнул он отойдя подальше. - Не патриот вы! Заелись! - Стыдно, гражданин, - сказала полная женщина из очереди. - Прицепились к пожилому. - Я прицепился?! - Николай Федорович развел руками и несколько клубней выкатились из авоськи. - Если уж на то пошло, я действительно не патриот... - Вот именно! - вставил старикан издали. - Не патриот мороженой картошки! И не патриот всякого хлама, который был раньше и теперь дорог кому-то как память. Сейчас-то зачем умиляться? Лебеду я не ел... Так черт с пей, с лебедой! Картошка хорошая должна быть, и нечего лебеду вспоминать! - Подберите что рассыпали, - сказала женщина. - Размахался... Николай Федорович в сердцах вывалил картошку обратно па ленту транспортера и зашагал к выходу. Проходя мимо старикана, он демонстративно отвернулся, и старикан тоже. Так они спинами и шаркнули друг об друга. - Ни в чем уважения нет. Совсем распустились! - громко произнес при этом старикан, но Николай Федорович не стал с ним связываться. Всю дорогу до дома он мысленно возражая старикану, а заодно табельщице, и своему заму, и тому парню из ПДБ, что все это не так, неверно и неправильно. Не уважает он не прошлое, а только ту накипь, то дурное я страшное, что было в прошлом, и что считалось неизбежным и даже необходимым, - а сейчас, через много лет, стало казаться далеким, милым сердцу и прекрасным, как и вся прошедшая молодость, далекая, милая и прекрасная... Не лебеда - точка отсчета радости, и не девяносто процентов против вчерашних восьмидесяти... Николай Федорович почти бежал домой и уже не пытался следить за четкостью и категоричностью формулировок. Повторяясь и путаясь, он торопился доказать самому себе что-то очень важное, без чего потом нельзя будет прийти в цех и работать с людьми. - Капельку лучше, еще не счастье... - бормотал он, поднимаясь по лестнице через три ступеньки. - Это всего лишь немного лучше и все. И все! Не больше. Надо наоборот, почему они не хотят этого понять?.. И только уже дома Николай Федорович сообразил, что этот ни с того ни с сего вспыхнувший спор о логике счастья начался не с табельщицы и не с троллейбуса, а раньше, утром, дома. Началось со стихов, нечетких и странных, услышанных по радио, - о вечности и абсолютном нуле. Стихи вспомнились разом, будто дождались своей очереди: