Ослепитель мрак,
Закрой глаза участливому дню
И кандалы, в которых дух мой чахнет,
Порви рукой кровавой и незримой.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Благие силы дня уснули.
Выходят слуги ночи на добычу {*}.
(III, 2, 46-49, 52-53)
{* В подлиннике обращение к ночи леди Макбет и Макбета почти идентично. Она говорит "приди, темная ночь", он - "приди, ослепляющая ночь".}
Ночь, по словам преступного Макбета, рождает "злые сны", "обманывающие спящих" (II, 1, 50-51), и "гнусные мысли", по словам разумного и честного Банко (II, 1, 8).
Особенно отчетливо выражено символическое значение ночи в тираде Росса:
Гляди: смутясь деяньями людскими,
Кровавый их театр затмило небо.
Часы показывают день, но тонет
Во мгле светило. Ночь ли всемогуща
Иль стыдно дню, но, лик земли скрывая,
Мрак не дает лучам лобзать его.
(II, 4, 5-10)
То же и в реплике Малькольма:
Теперь Макбет созрел, и провиденье
Уже взялось за серп. Смелей вперед!
Как ночь ни длится, день опять придет.
(IV, 3, 238-240)
В тираде Росса выражается представление, что природные силы вмешиваются в человеческие дела. Это представление, восходящее к средневековому сознанию, для которого макро- и микрокосм нераздельны, звучит во всей трагедии. В ней принимают участие стихии, а также птицы, животные, насекомые, они предупреждают о готовящемся злодеянии, по-своему откликаются на него. Чтобы ввести их в действие, Шекспир использовал ряд народных примет (заметим, однако, что все они относятся только к гибели Дункана, очевидно, потому, что со смертью короля, так же как в "Гамлете", нарушается природный ход жизни и воцаряется кровавый хаос, а смерть Банко лишь - одно из его проявлений). Некоторые приметы непосредственно связаны с ночью: в час убийства Дункана леди Макбет слышит, как "кричит сова (ночная птица. - Н. Е.), предвестница несчастья, // Кому-то вечный сон суля" (II, 2, 3-4); когда Макбет выходит из спальни Дункана, она повторяет, что слышала "крик совы да зов сверчка" (15).
Другие - не приурочены к определенному времени: "Охрип, // Прокаркав со стены о злополучном // Прибытии Дункана, даже ворон" (I, 5, 36-38); за несколько дней до убийства Дункана "был гордый сокол пойман и растерзан // Охотницею на мышей совой" (II, 4, 12-13); "кони короля... взбесились в стойлах, // Сломали их и убежали, словно // Войну с людьми задумали затеять" (14-18).
Две последние приметы фактически превращаются в знамения, но самое развернутое знамение отнесено все-таки к ночи:
Ленокс
Какая буря бушевала ночью!
Снесло трубу над комнатою нашей,
И говорят, что в воздухе носились
Рыданья, смертный стон, голоса,
Пророчившие нам годину бедствий
И смут жестоких. Птица тьмы кричала
Всю ночь, и, говорят, как в лихорадке,
Тряслась земля.
(II, 3, 47-54)
Представление о ночи как о символе зла получило особое развитие в христианской космогонии (достаточно вспомнить об "Аде" Данте), но и языческое сознание с древнейших времен испытывало мистический страх перед ночным мраком, поэтому в данном случае слияние языческого и христианского начала происходит легко и органично.
Совершенно естественно, что в ночной тьме действуют фантастические существа и возникают страшные видения. В полуночный час появляются "субъективные" (тень убитого Банко) и "объективные" (вызванные ведьмами) призраки, и перед глазами Макбета повисает в воздухе кровавый кинжал.
И ведьмы, хотя они встречаются с Макбетом до захода солнца, тоже детища ночи и тьмы, физической и духовной. Когда "полмира // Спит мертвым сном", "ведьмы славят бледную Гекату и жертвы ей" (II, 1, 49-50, 51-52), замечает Макбет, а придя в пещеру к "вещим сестрам", называет их "черными, полуночными ведьмами" (IV, 1, 48).
Темная пещера служит им убежищем, в тумане и нечистой мгле они исчезают, и так же туманны, темны и нечисты их речи и предсказания. Так входят ведьмы в "ночную" атмосферу трагедии.
Но значение их фигур не исчерпывается тем, что они, в свою очередь, помогают создать эту атмосферу. По существу, они представляют собой такой же структурный элемент, как Призрак в "Гамлете".
Появление ведьм - это драматическая завязка, которая служит толчком к быстрому развитию действия. В самом деле, во 2-й сцене Макбета характеризуют как доблестного и достойного воина, верного королю, и следующая сцена подтверждает эту характеристику. Узнав, что Дункан пожаловал его титулом Кавдорского тана, он спрашивает: "Но Кавдор жив. Зачем в чужое платье // Меня рядить?" [I, 3, 108-109]. Он еще не склонен предпринимать какие-то действия, чтобы получить королевский венец: "Пускай судьба, мне посулив венец, // Сама меня венчает (3, 143-144). Совершенно ясно, что, не будь предсказания ведьм, которым Макбет поверил, так как они льстили его честолюбию, и настояний леди Макбет, которая даже не усомнилась в их правдивости, такое быстрое перерождение героя в злодея (в конце I акта он уже готов на преступление) психологически было бы неправдоподобно. Следовательно, чтобы избежать этого, действие должно было быть не столь стремительным. Без предсказания ведьм совершенно неоправданным было бы убийство Банко, человека явно не честолюбивого и не претендующего на престол. Правда, Макбет говорит, что ему внушает страх природная царственность и мудрость Банко, но все же непосредственным поводом служит пророчество сестер:
...спросил он о себе
И предком королей был ими назван.
(III, 1, 58-59)
Если это так, рассуждает дальше Макбет, то у него, короля, на голове "пустой венец", который достанется не сыну, а потомкам Банко; ради них он, Макбет, убил милостивого Дункана и загубил свою душу. "Ну, нет! - восклицает он - Сперва мы не на жизнь, а насмерть // Поборемся с тобой, судьба"!" (III, 1, 70-71). После убийства Банко в действии наступает пауза - бред больной души Макбета; дальнейшее развитие начинается после того, как Макбет побывал у ведьм и выслушал новые предсказания. Теперь он готов к борьбе с непокорными дворянами и английским войском. Предсказания заставляют его решительно принять последнюю безнадежную битву: "Пока Бирнамский лес не двинулся на Дунсинан, мне нечего бояться" (V, 3, 2-3; перевод мой. - Н. Е.).