Война охватит всех великим страхом;

Смятение отвагу умертвит;

И будем сразу мы побеждены,

Еще не оказав сопротивленья...

(I, 2)

Мысль о собственном ничтожестве не оставляет Перикла и у Симонида. Симонид напоминает ему отца, перед которым, как перед солнцем звезды, цари другие "почтительно тускнели" (II, 3). "А сын его, как светлячок унылый, с ним состязаться не имеет силы" (в подлиннике еще более подчеркнуто ничтожество, каким чувствует себя Перикл в сравнении со всеми другими: "...тогда как сын его подобен светляку в ночи, огонь которого виден в полной темноте, но не заметен на свету" (II, 3, 43-44). Ведет себя при дворе Симонида Перикл также не просто скромно, но с сознанием собственного ничтожества, совсем не так, как подобает романтическому герою и романтическому влюбленному. Соответственно, не будь у Перикла фразы "Клянусь Юпитером, владыкой мыслей, // Мне пир не в пир - все думаю о ней" (II, 3), мы так до самого конца акта и не узнали бы, что ему понравилась Таиса: о любви к ней мы не слышим от него ни слова. Более того, когда Симонид, желая испытать Перикла, показывает ему письмо Таисы, в котором она признается, что хочет выйти замуж только за рыцаря из Тира (т. е. за Перикла), наш герой решает, что царь хочет его гибели, и категорически отказывается от всяких притязаний на руку царевны:

Я никогда не мог и помышлять

О том, чтоб дочь твоя меня любила.

Я ей служить и чтить ее готов.

И далее:

Клянусь богами,

Я помысла такого не имел

И вызывать, конечно, не дерзал бы

Ее любовь и гнев твой справедливый.

(II, 5)

Инициатива здесь целиком в руках Таисы и Симонида, Перикл же покорен их воле, он не добивается возлюбленной, а лишь принимает ее.

В других столкновениях с жизнью Перикл тоже постоянно обнаруживает пассивность, проявляет чувство беззащитности и собственной малости.

У Шекспира нет ни одного героя, который столь часто упоминал бы богов прямо или фигурально, как это делает Перикл. Уже в 1-й сцене, потрясенный открывшимся ему в загадке позором Антиоха и его дочери, он риторически вопрошает:

Скажите мне, неведомые силы,

Усеявшие небо сонмом звезд,

Глядящих вниз на все дела людские,

Как не затмятся звезды, если правда

То, что сейчас, бледнея, разгадал я?

(I, 1)

И в дальнейшем любое изменение своей жизни в лучшую ли, в худшую ли сторону Перикл воспринимает как игру неведомых сил. Вот он, лишенный всего своего добра, обнаруживает в сетях рыбаков свои рыцарские доспехи.

Хвала тебе, фортуна!

От всех моих жестоких испытаний

Позволила ты мне передохнуть.

(II, 1)

Ответ его - победителя турнира - на похвалы гласит:

Победою обязан я судьбе,

Моей заслуги в этом нет, принцесса!

(II, 3)

Горькие упреки бросает он богам, когда теряет Таису:

О боги, боги!

Зачем же нам даете вы любить

То, что вы отнимете так скоро?

Мы, смертные, не так легко берем

Свои дары обратно; мы честнее!

(III, 1)

И, не веря при встрече с Мариной, что это его дочь, заявляет:

Издеваться

Какой-то бог задумал надо мной,

Тебя ко мне пославший...

(V, 1)

Однако в целом Перикл сознает свое бессилие перед миром высших сил, бесполезность протеста и сопротивления. Заметнее всего это проявляется тогда, когда он сталкивается лицом к лицу с разгневанной, бушующей природой.

Пожалуй, ничто так наглядно не может показать различие между героями трагедии и трагикомедии, как сравнение Лира и Перикла, когда оба оказываются в одной и той же ситуации - в момент бури. Лир бросает гордый вызов разбушевавшимся силам природы:

Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!

Лей, дождь, как из ведра и затопи

Верхушки флюгеров и колоколен.

Вы, стрелы молний, быстрые, как мысль,

Деревья расщепляющие, жгите

Мою седую голову! Ты, гром,

В лепешку сплюсни выпуклость вселенной

И в прах развей прообразы вещей

И семена людей неблагодарных!

Правда, Лир признает свою беспомощность в борьбе с враждебными стихиями, которые словно объединились с людской злобой и неблагодарностью:

Я ваша жертва - бедный старый, слабый,

Но я ошибся. Вы не в стороне

Нет, духи разрушенья, вы в союзе

С моими дочерьми и войском всем

Набросились на голову седую

Такого старика. Не стыдно ль вам?

("Король Лир", III, 2; перевод Б. Пастернака)

Но Лир и в слабости велик. Неукротимой силой дышат его слова: покорности, послушания и повиновения нет и в помине - только ярость, гнев, трагическое величие человека, который слаб, но не сломлен, бессилен, но не побежден, повержен в прах, но не сокрушен.

Лир героически встречает бурю. А вот как обращается к силам природы Перикл:

О звезды гневные! Уймите ярость!

Дождь, ветер, гром! Пред вами только смертный,

Который вам подвластен. Мне велит

Природа уступить и покориться.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ужели вашей грозной, злобной силе

Нужны несчастья бедного царя?

(II, 1)

Героическое начало полностью исчезает у Перикла. Он герой лишь в узком, литературном, а не широком смысле этого слова. Он полностью признает свою зависимость от "величия могущественных сил" (II, 1, 8). "Я был игрушкой ветров и валов, // Меня, как мяч, швыряло на просторе", - скажет он чуть позже рыбакам (II, 1).

Правда, в его втором обращении к буре (в начале III акта) звучат более энергичные ноты и более непримиримые интонации:

О бог пучины! Обуздай же ад

Встающих к небу волн! Тебе подвластны

Все ветры. Ты, их вызвавший, свяжи

Их медью окрика! О, заглуши же

Неистовство громов и злую ярость

Могучих вспышек молний обуздай!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

О буря, да когда же ты утихнешь?

(III, 1)

Перикл даже осмеливается упрекать богов, когда узнает о смерти Таисы. Но как далека эта вспышка от гордого непокорства Лира! Она быстро иссякает и в дальнейшем, рассказывая Клеону и Диониссе о постигшем его несчастье, Перикл выражает полнейшее свое подчинение и полную неспособность сопротивляться высшей воле:

Должны мы покоряться

Небесным силам! Я бы мог реветь

И выть, как море, что ее сгубило.

Но ничего поделать бы не смог!