— Гостиницы у нас нет, — встретив Антона, сказал Чернышев. — Жить у меня в доме будешь, места хватает. Для работы занимай председательский кабинет, все одно мне в нем засиживаться некогда. — И тут же спросил: — Видать, дело серьезное, а?

Бирюков рассказал об экспертизе. Чернышев долго молчал, по привычке тер седые виски, словно у него болела голова, и наконец задумчиво проговорил:

— Да-а, голубчик, загадку наш колодец загадал. Ума не приложу, что там могло произойти. Народ у нас в селе добрый, порядочный. Трудно даже подумать, что кто-то из наших убийство мог сделать. Нет, что-то здесь другое, что-то непонятное.

Первым Бирюков пригласил в колхозную контору бригадира Ведерникова. Антон почему-то представлял его важным полным мужчиной с крутым характером. На самом же деле Ведерников был высоким сухощавым стариком. Обвисшие с желтизной усы и сросшиеся на переносице два пучка бровей делали его похожим на одного из репинских запорожцев. Для полного сходства Ведерникову не хватало казацкой свитки и шаровар. Записывая в протокол биографические данные, Бирюков задал стандартный вопрос:

— Раньше судимы были?

— Нет, — хмуро ответил Ведерников и, подумав, уточнил: — Гражданским судом не судим, а под трибуналом находился.

— За что? — спросил Антон.

Ведерников прокашлялся и неторопливо стал рассказывать. Всю Отечественную он провоевал в снайперах. Девятого мая в сорок пятом году, когда поступил приказ применять оружие только по особому указанию, на его боевом счету не хватало одного фашиста до круглой цифры. Эту цифру Ведерников не назвал, а сказал только, что он не стерпел такого «недокомплекта» и, несмотря на запрещение, израсходовал еще патрон. Под снайперскую пулю угодил эсэсовский генерал, которого, как потом оказалось, во что бы то ни стало надо было взять живым. За нарушение воинской дисциплины дело младшего сержанта Ведерникова разбирал военно-полевой суд.

О колодце Ведерников никаких новых сведений не сообщил. Вопреки предположению подполковника Гладышева, он не стал «крутить» и честно сознался, что дал Столбову распоряжение засыпать колодец только через неделю — а может, и позже — после того, как из него достали кота. На вопрос: «Мог ли за это время человек случайно упасть в колодец?» — ответил неопределенно:

— Кто его знает… — Задумчиво погладил усы и продолжил: — Сколько лет колодец существовал, никто не падал. Из наших деревенских даже вся ребятня его знала, а из приезжих… человек же не иголка, чтобы исчез и никто не заметил этого.

Держался Ведерников спокойно, но порою в его глазах и в жестах длинных костистых рук замечалась нервозность, свойственная очень вспыльчивым, несдержанным людям. Говорил он медленно, чуть хрипловато. Чувствовалось, что его настораживает ведение протокольной записи.

О Столбове отозвался хорошо:

— Все бы такими работягами были, как Витька, колхоз бы наш на всю страну успехами гремел. — И пояснил: — Я, признаться, и распоряжение ему на засыпку колодца только потому дал, что Витька безотказный. Другого уговаривать надо, потом проверять — хорошо ли сделал. А этому только скажи — все на совесть сделает. Для примеру, такая штука: когда экскаватор строители из Ярского угнали и землю грузить в самосвал стало нечем, Витька сам привез бревен и накрыл ими колодец. Другой бы деньги за это попросил начислить, а Столбов даже не заикнулся.

— А вот на помощь к соседям съездить Маркел Маркелович еле уговорил его, — вспомнив прошлую встречу со Столбовым, сказал Бирюков.

— Свадьбу человек затевает, подготовиться надо. У него, кроме больной матери, никого нет. Все хозяйство на нем держится. В таком разе любой заартачится.

Бирюкову стало неловко. Сколько раз он слышал и читал о находчивости и наблюдательности работников уголовного розыска, сколько раз говорили ему, что толково и вовремя поставленный вопрос часто решает судьбу раскрытия преступления!.. Антон приглядывался к Ведерникову, мучительно искал этот самый вопрос, но так и не смог его найти.

Егора Кузьмича Стрельникова Бирюков решил не вызывать в контору, рассчитывая, что в домашней обстановке разговорчивый старик еще больше разоткровенничается.

Жил Стрельников в небольшой крепенькой избенке в самом конце села. Когда Антон, постучав, открыл дверь в избу, Егор Кузьмич помогал старухе — дородной, по комплекции раза в три солидней его — сматывать в клубок самодельную пряжу. Смутившись немужского занятия, он бросил пряжу на лавку и гостеприимно заулыбался, поглаживая при этом лысую макушку.

— Ты чой-то, старый, ощерился? — сурово спросила старуха. — Спутаешь моток, я ить и при чужом человеке веретеном по темечку огрею!

— Ну-ну! — запетушился Егор Кузьмич. — Человек пришел не иначе при исполнении обязанностей. Чем грубить, лучше оставь одних — служебный разговор, будет тебе известно, при посторонних не ведется.

— Выходит, я в своем доме посторонняя?

— Андреевна, ты очень даже часто неправильно меня понимаешь. Пришел товарищ офицер из милиции, пришел не сродственников проведовать, а, возможно быть, у нас состоится серьезный разговор, который полагается вести при закрытых дверях.

— Только бы и чесал язык, трепач старый, — проворчала старуха, но пряжу отложила. Глянула на Бирюкова: — Вы шибко ему не верьте. Смолоду трепачом был, а к старости совсем рехнулся.

— Андреевна!.. — вспылил Егор Кузьмич.

— Чего?

— Перестань конфузить!

Старуха сердито ухмыльнулась, не спеша подошла к русской печи, взяла пустое ведро и, выходя из избы, будто сама себе проговорила:

— Сурьезный разговор с ним, видишь ли…

— С норовом баба, — смущенно кашлянул Стрельников.

И захлопотал возле Антона, приглашая сесть на узенькую лавку у стола. Антон повесил на вбитый в дверной косяк гвоздь фуражку.

— Я ведь, Егор Кузьмич, пришел насчет колодца. Кроме уже рассказанного, ничего не припомнили?

— Слышь-ка, а?.. — Стрельников пораженно развел руками. — Даже имя-отчество мое помнишь! Что ни говори, а городской житель отличается от деревенского. Деревенский, он ить без прозвищев не может. И худому человеку прозвище даст, и хорошему. До чего Маркел Маркелыч — душевный председатель, а и его прозвали Головой. Голова — прозвище, ясно дело, неплохое, однако все ж таки прозвище.

Бирюков не перебивал старика, и тот говорил взахлеб. Только через несколько минут он вдруг осекся и смущенно сказал:

— Стало быть, антересует колодец. Дак, пожалуй, нового ничего добавить не могу. Прошлый раз, слышь-ка, всю правду-матку изложил, — Егор Кузьмич на секунду замялся, кашлянул. — Сбрехнул самую малую толику — по части ермаковских воинов. А почему сбрехнул? Опять же из-за любопытства своего. Ужас антересно, с умным человеком говорю или с глупым. Вот прошлый раз ты подметил, что Ермак в нашенских местах не воевал. К тому же с первого раза запомнил мое имя-отчество. Стало быть, мужик ты неглупый, хотя и молодой. С тобой по-серьезному надо вести разговор. А глупому подряд городи, он всему поверит. Дак вот, чтобы не заблуждать тебя, скажу, экспедиция, которая перед Отечественной войной из Новосибирска у нас была, искала в курганах не ермаковских воинов, а поселения древнего человека. Насчет Ермака еще в ту пору собственнолично придумал — курганы-то здорово братские могилы напоминают…

— Меня интересует, кто мог оказаться в колодце? — вставил Антон.

— Дак мне ж самому эта история спокоя не дает! — воскликнул Егор Кузьмич. — Страсть любопытно, какого бедолагу туда занесло. Никто ж у нас в округе не потерялся, Андреевна моя не даст соврать.

— До пенсии в колхозе работали? — стараясь перевести разговор ближе к делу, спросил Антон.

— Нет, слышь-ка, не в колхозе, — с гордостью ответил старик. — Трудился я два десятка годов в министерстве связи. По-деревенски говоря, письмоносцем был.

— Все новости знали?

— А то как же! Любая корреспонденция, — он с трудом выговорил это слово, — в Ярское через меня доставлялась. И хорошие сообщения, и плохие.