Короче, вестовому не удалось вернуть св. Полудудека к жизни, и он послал за подмогой в лице двух тарелочников императорско-королевского военно-морского оркестра, которые долго звенели над ним своими тарелками и делали много чего еще, а потом к ним присоединился и командир, чтобы отчаянно соврать уже возвращавшемуся к жизни святому, будто был такой святой Паприка, живший в третьем веке, а потом еще папа того же имени, после чего Полудудек неохотно согласился благословить корабль в плавание.

Однако незадолго до отплытия отец Полудудек потребовал, чтобы бортовой врач сошел на берег. Ибо он, Полудудек, не пойдет в рейс, если на борту будет хоть один еврей. Так д-ру Гольдштейну пришлось остаться дома, почему он и оказался впоследствии единственным спасшимся членом экспедиции.

– А если у нас кто-нибудь заболеет? – попытался возразить командир.

Людям на пристани показалось, что пришвартованное рядом судно (венгерский торговец под названием «Господи-дай-мне-еще») включило сирену, однако это был всего лишь вопль св. Полудудека. Вопил он долго, и когда его выкрики стали наконец членораздельными, то стало понятно, что он не одобряет позиции командира. Главный упрек: неужели тот не верит в спасительную силу молитвы (и в первую очередь, естественно, в силу молитвы самого св. Инноценц-Марии)?

– О вы, маловеры, не укорененные в вере сей, разве вы не знаете, что молеетва, – он так распевал это слово, – имеет больше силы, чем все мази и пилюли?! О вы, упорствующие, когда даже сам папа отвергает медицину, ибо ее жалкие и, как правило – да и поделом! – бесплодные потуги суть нечто иное, как вмешательство в божественный план спасеения человееков. Лишь молеетва приносит исцелеение и спасеение, – блеял он, – а посему она есть единственное («едеенственное») необходимое и достаточное лекарство.

Чтобы успокоить командира и команду, он сообщил, что у него с собой есть точнейший, одобренный Ватиканом лечебник с алфавитным перечнем всех болезней и ответственных святых, начиная с «Антонова огня: св. Амвросий» вплоть до «Язвы заднего прохода: св. Януарий», где предусмотрены любые возможные заболевания, заверил Полудудек.

Свою карьеру будущий св. Инноценц-Мария Полудудек начал в 1808 году в Вене, где быстро приобрел известность и даже, если можно так выразиться, популярность своими радениями. По богородичным праздникам он радел так, что двигался по улице Святой Марии-Девы исключительно вприпрыжку, делая скачки высотой два-три фута и распевая: «Пасха, Пасха настала в водах небесных», подыгрывая себе при этом на небольшом барабане. Полиция одно время считала его шпионом, потому что он слишком выделялся. Министр полиции граф Седльницкий заявил даже, что, поскольку шпионы обычно стараются не выделяться, то он совершенно уверен, что это – опытный иностранный шпион, потому что он так старательно выделяется из толпы, хорошо зная, что австрийская полиция первым делом обращает внимание на лиц, абсолютно ничем не выделяющихся, то есть нарочно ведет себя вызывающе, считая себя в полнейшей безопасности, ибо таким образом он (якобы) остается для австрийской полиции совершенно незаметным, – короче, кем еще мог быть этот столь живописно скачущий и вовсю барабанящий отец Полудудек, как не шпионом? Неясно было, правда, для кого он шпионил. Для Наполеона? Для русских? Или для Ватикана? Несмотря на тщательнейшую слежку, полиция так и не смогла выяснить, на кого он работает, хотя и не потому, что слежка была недостаточно профессиональной, а просто потому, что Полудудек никогда не был шпионом.

Своей второй по важности жизненной задачей, после почитания богородицы, Полудудек считал обращение овец заблудших. Он являлся в дом к Фридриху Шлегелю, ловил на улице Клеменса Брентано, бегал за Захариасом Бернером, твердя им: «Обратитесь же, обратитесь в веру истинную!» Сумрачный Захариас Вернер, и без того близкий к помешательству, не выдержал и, схватив будущего святого за шиворот, попытался вытолкать его за дверь, однако тот, упершись всеми конечностями в прочные деревянные косяки, лишь завопил еще громче, призывая несчастного поэта обратиться в истинную веру. Под конец Захариас Вернер начал видеть белых мышей и, чтобы избавиться от миссионерских приставаний Полудудека, сказал, что готов уверовать во все, что тому будет угодно.

Святой ушел, однако белые мыши остались. Позже Полудудек объяснял, что это скорее всего были ангелы, призванные охранять душу Вернера до тех пор, пока из нее не выветрятся последние следы лютеровского мракобесия. Венские обыватели с удовольствием глазели на необычную пару, прогуливавшуюся по утрам по Пратеру рука об руку – плотный, почти двухметрового роста поэт Захариас Вернер, и на удивление маленький и худосочный патер Инноценц-Мария Полудудек, которому стоило больших трудов удерживать под руку заблудшего поэта и одновременно распевать гимны во славу Девы Марии. Неудивительно, что тайная полиция не спускала с них глаз.

Переполнилась же чаша сия в мае 1819 года, когда Полудудек попытался обратить в истинную веру самого архиепископа Венского. Тот аргумент, что архиепископ и так уже католик по определению, не показался ему достаточно убедительным. Вопрос обсуждался на высочайшем уровне. Было решено, что лучше всего будет снарядить антарктическую экспедицию, назначив Полудудека бортовым священником, чтобы избавиться от него хотя бы на время.

– Пускай обращает в истинную веру китов, – хихикнул архиепископ.

– Уж он-то с этим справится, – усмехнулся в ответ один из министров.

Командир корабля, Карл-Борромей Пфаундлер, рыцарь фон Гоннорвин, тоже был в немилости у двора после того, как дерзость его деда вышла на свет божий и была задним числом приравнена к оскорблению величества. Его дед, служивший, как тогда говорили, чинно-благородно в какой-то тирольской деревне (если хотите знать точно, он занимал должность учителя начальной школы в поселке Эцталь вокняженного графства Тироль), однажды пошел в лес за орехами, имея при себе соответствующее разрешение магистрата. Собственно, этим его семья и кормилась. Жалованья школьным учителям тогда не платили, это было не принято. И случилось так, что эрцгерцог, как раз охотившийся в том лесу, принял учителя за оленя и выстрелил. После чего учитель Пфаундлер «показался», как говорят охотники, то есть трижды перевернулся через голову и скатился в овраг. Эрцгерцог, естественно, сначала обрадовался, однако потом, узнав, что подстрелил не оленя, а всего лишь школьного учителя, был сильно разочарован. Потому что теперь ему предстояло как-то компенсировать вдове и детям потерю кормильца. Эрцгерцог, страшно недовольный всей этой историей (это был Леопольд, герцог Венцельский, тогда еще восемнадцатилетний, но уже епископ Оломоуцкий и кардинал), категорически отказался ехать к вдове и рассыпаться перед ней в извинениях, не говоря уже о том, чтобы выплачивать ей пенсию в течение неизвестно скольких лет. Поразмыслив, он принял вполне экономное решение, которое высочайшие особы часто принимали в таких случаях, как до него, так и после: он дал ей дворянство. Это обошлось императорско-королевской геральдической канцелярии, ведавшей дворянскими родословными, практически даром, если не считать стоимости листа бумаги и сургуча для печати. (Как пишет замечательный историк и эксперт-генеалог г-н фон Прерадович, восемьдесят процентов австрийских дворянских родов приобрели свои титулы в результате таких же или подобных высочайших промахов.)

Старшему сыну этого, если можно так выразиться, высочайшего охотничьего трофея тогда исполнился двадцать один год, то есть он уже обладал правом майората. Поэтому геральдическая канцелярия обратилась именно к нему, чтобы узнать, какой предикат он желает иметь после своего титула: «рыцарь фон…»? Юный Пфаундлер был, однако, – об этом трудно говорить без сожаления, но и умолчать тоже нельзя, – вольнодумцем, питавшимся идеями французских безбожников и не раз смущавшим приходского священника неприличными вопросами («Зачем нужно повторять „Отче наш“ в вечерню семь раз? Неужели до Господа не дойдет с первого раза?»), а в комнате у него висел портрет короля Карла I Английского уже без головы.