Юра (брат Рукина. - Н.Ч.) был свидетелем этого злодеяния. Сам он после этого добрался до Одессы, где в то время находились союзники. В числе собранных ими офицеров он был отправлен во Владивосток морским путем на подкрепление армии Колчака, после разгрома которого Юра остался в Сибири.
Вот, в сущности, и все, что мне известно о последних днях жизни дяди Миши в восемнадцатом году. Мне было тогда 14 лет».
От письма веяло булгаковской «белой гвардией»; казалось, Лариосик сообщал маменьке о гибели полковника Най-Турса… Но письмо это в моих глазах существовало отдельно от выдержки из воспоминаний Никитина. Они никак не пересекались, и тем не менее, я это чувствовал, речь в этих строчках шла об одном и том же человеке. Борис Михайлович, наверное, испытывал схожее двойственное чувство…
Шел первый день августовского путча. На улицах Москвы было сизо от выхлопов танковых дизелей. Лавируя меж боевых машин пехоты, обходя армейские цепи, бежал по Манежной площади пожилой человек в белой безрукавке. Он спешил. Он спешил, не замечая ни броневых колонн, ни расчехленных пулеметов, ни зевластых орудий, глядевших поверх голов москвичей…
Вчера в гостинице «Россия» открылся конгресс соотечественников - россиян-эмигрантов, съехавшихся со всех континентов. Он искал там русских из Америки, тех людей, которые могли хоть что-то знать об отце. Ему обещали найти потомка князя Путятина, того самого князя, что вместе с Черкасским угощал чаем советского адмирала. Встречу назначили на завтра у Румянцевской библиотеки. Но назавтра в Москву нагрянули танки… Их гусеницы готовы были порвать и тонкую нить памяти, тянувшуюся к дверям библиотеки. Он успел. И потомок Путятина не убоялся событий. Встретились.
Увы, русский американец ничего не смог сказать о знакомых моряках своего отца…
Бог весть истинную судьбу контр-адмирала князя Черкасского. Имя его вписано в синодик ярославского протоиерея и поминается за упокой, а значит - живо. А имя воина Адриана Непенина, водителя флота российского, кем и где оно помянуто? Может быть, в провославном храме в Брюсселе, где служит внук адмирала Старка отец Михаил? Там, в Бельгии, где живет, быть может, еще дочь двух моряков, дочь кровная и приемная, Людмила Адриановна Романова-Непенина, а по мужу - Бог весть…
Надо полагать, что могила адмирала на русском кладбище в Хельсинки пребывает в целости. Мечталось съездить туда, положить цветы вместе с этой книгой. Да не нашлось средств у Иностранной комиссии Союза писателей.
А на родной-то земле никакого памятного знака, хоть бледного следа от замечательной жизни неужели не осталось?
Мысль эта точила меня долго, пока однажды не осенило съездить в легендарный «сосновый скит» - в Шпитгамн. Осенить-то осенила, но где искать эту деревушку, название которой исчезло с карты столь же бесследно, как и гомеровская Троя?
Помогли знатоки из таллиннского клуба «Штадт Ревель». Выяснили, что шведскую деревушку переименовали по-эстонски - Пыасаспеа. Нашли на карте - вот он, мыс Пыасаспеа, на берегу полуострова Ристи; по российским понятиям, не так далеко - в каких-то ста километрах от Таллинна.
Наняли машину и поехали вдвоем с главой клуба - Верзуновым. Долго колесили по лесным дорогам, пока наконец не выскочили к старому указателю, на котором так и осталось: «Шпитгамн. 3 км». Еще несколько минут - и машина выбралась из густого сосняка на большое песчаное лукоморье, а за ним во всю ширь открывалось не по-балтийски голубое - майское - море. Где-то вдали темнели утесы Оденсхольма (ныне Осмусаар) - того самого острова, у подножия которого и сейчас еще ржавеют останки крейсера «Магдебург».
Посреди просторной поляны между лесом и морем был насыпан холм, а на холме вовсю пахала небо антенна-качалка радиолокационной станции дальнего воздушного обнаружения.
Шпитгамн - эта эфирная гавань, заложенная Непениным, - существовал, жил, действовал!… Правда, задачи у него были несколько иными, но ведь на том же самом антенном поле, где тралили эфир мачты секретного центра радиоразведки русского флота, выставил свои ажурные параболы и радиолокационный дозор ПВО страны.
- Здесь поразительное по своим радиофизическим свойствам место, - сказал командир радиолокационной роты капитан Богданов, который, конечно же, и слыхом не слыхивал об адмирале Непенине и который тем не менее отдал должное его выбору.
Итак, посреди старого антенного поля был насыпан новый подантенновый холм. Поросший травой, он походил на те курганы, которые насыпали древние над могилами вождей или в память больших событий. Пусть же и эта шпитгамнская радиогорка станет курганом памяти адмирала Непенина, перед делами и именем которого Родина и по сю пору пребывает в долгу.
Пока писались эти строки, и Шпитгамн с его потаенным памятником тоже стал для русских заграницей. Ну а псковская-то земля, Старая Русса, Великие Луки, что же они не удостоят сына своего, не последнего в скрижалях Отчизны, памятного знака?
Псков. 4 марта 1992 года
Так повелось, что золотые крупицы в характерах великих людей мы пытаемся связать с землей их малых родин. Будто и впрямь по каким-то таинственным жилам передаются им все стати и доблести от холмов их, озер, лесов и пажитей. Будто бы и герой мой, родись он в орловских далях или вологодских чащобах, был бы уже совсем другим Адрианом Непениным…
Впрочем, как знать…
Во всяком случае, корни рода Непениных уходили глубоко именно в эту топкую лесистую землю, пропаханную ледниками и войнами. А уж кого вспоила она, кому честь и славу дала - не перечесть: князь Владимир Красное Солнышко и княгиня Ольга, Александр Невский и Михаил Кутузов, командир кутузовского арьергарда генерал Коновницин и автор «Псковитянки» и «Млады», «Садко» и «Салтана» - Римский-Корсаков…
Псков - город белых присядистых церквей, круглобоких башен Кремля, сложенных из тесаного плитника…
Псков - город бойцовский. Со шведами бился и с литовцами, французами и немцами, бился с белыми и красными… Бился, бился и разбился, и теперь походил на древний кубок, осколки которого были склеены грубо, наспех и чем попало.
И гордый кремль на скальном мысу - Кром, - и добрая дюжина самородных, ни на каких других не похожих церквей с покатыми стенами, с белыми гребнями звонниц были окружены, заполонены ордой панельных скоростроек, как, впрочем, и повсюду, будь то господин Великий Новгород, белокаменная матушка или Северная Пальмира. И вились мимо башен Гремячей, Власьевской и Кутекромы улицы Советская да Первомайская, Ленинская да Розы Люксембург. Разве что врежется в какого-нибудь Карла Либкнехта или Бебеля улица Конная, Петровская, Паровозная…
Ах, Псков! Ах, Псков… Ну у кого тут спросишь про Непенина? Вот разве что в музее… Псковский областной историко-художественный музей размещался в средневековых палатах купца Поганкина, к которым был подстроен современный бетонный корпус. Добротная экспозиция рассказывала и про княгиню Ольгу, и про купцов-ушкуйников, ходивших на своих юрких лодчонках аж в Колывань-Ревель, в Рижский залив… А в зале XX века висели, как полагается, и красноармейская шинель с новехонькими «разговорами» из красного ситца, и стахановские грамоты, и корячился на паркете допотопный колхозный трактор, и коллективизация шла полным ходом… И велосипед спортсмена-стахановца, докатившего по северам до Камчатки, стоял в углу, с керосиновой английской велофарой на руле. А на фаре надпись: «Twenty century» - «Двадцатый век»…
Ясно было, как при свете этого чуда техники, что никакого адмирала Непенина я здесь не найду, хотя в витринах и поблескивали золотыми литерами бескозырки балтийцев. Уж не тех ли, что стреляли вместе с Грудачевым в командующего флотом? Ну, нет Непенина, а где же первая мировая? Ведь не стороной обошла она Псков. Где поезд Ставки, столько раз наезжавший в этот город? Где отречение Николая II? Где, наконец, вообще начало двадцатого века? Или он по-прежнему начинается здесь с семнадцатого года?
Пришел с этими вопросами к заместителю директора музея. Весьма энергичная дама средних лет с неутраченным комсомольским пылом принялась доказывать недоказуемое: