— Я влюбилась в тебя сразу, — сказала ему потом Кэтрин. — Не знаю, что меня стукнуло.

Однажды у Кэтрин вырвался неблагоразумный и неуместный вопрос:

— Мама, ты была влюблена в папу?

— Что с тобой, Кэтрин? — воскликнула мать, и ее руки застыли в тазу с грязной посудой.

Средняя школа была для Кэтрин самым мрачным периодом жизни. Другие девочки носили свитера, модные жакеты, коллекционировали автографы, а Кэтрин в своем нелепо скроенном шерстяном платье чувствовала себя очень неуклюже. Однажды на деньги, занятые отцом у его брата, мать купила Кэтрин темно-зеленый свитер и юбку, и, когда Кэтрин пришла утром в школу, какая-то девочка спросила:

— Ты что, ограбила уцененный магазин?

Другая сказала:

— Посмотрите, на Кэтти свитер собственной вязки.

Спустя несколько лет Кэтрин, наклонясь вперед, положив локти на стол и выпуская клубы сигаретного дыма, скажет Эрону:

— Я вообще не люблю одежду. И чего с ней так носятся? По-моему, человеческое тело и так прекрасно.

Когда девушки с вьющимися локонами отправлялись, стуча высокими каблуками, на балы для второкурсников и выпускные вечера, Кэтрин и еще три-четыре подруги устраивали небольшие девичники; они подавали друг другу какао с пирожными и говорили:

— Знаешь, Кэтти, если ты начнешь краситься и завиваться, то будешь ничего, правда-правда.

И Кэтрин, краснея, отвечала:

— Отец убьет меня.

— Вообще-то, у тебя хорошая кожа. А у меня на лице вечно что-нибудь высыпает.

— Да нет же, — возражала Кэтрин.

Или:

— Ну, какая же ты полная. Мне бы так выглядеть.

Однажды, когда Кэтрин училась еще в средней школе, произошла неприятная история. Одну из ее подруг пригласили поработать в спектакле местного клуба Американского легиона[3] — расхаживать в длинном платье, провожая зрителей на места. Ставилась "Микадо",[4] и некоторые члены клуба привлекли своих дочерей рассаживать публику, а если понадобится, помочь и гримерам. Эдна — так звали подругу — добилась, чтобы и Кэтрин пригласили поработать в третьем, заключительном спектакле вместо заболевшей девочки. В семь часов Кэтрин в мамином платье из синего крепа, которое плохо на ней сидело, с безобразно приметанной к плечам белой кисейной оборкой, встретила Эдну в коридоре перед зрительным залом. Миссис Винсент, приехавшая на трамвае вместе с Кэтрин, спросила Эдну:

— Позаботишься, чтобы Кэтрин хорошо добралась до дому?

— Мои родители ее отвезут, — сказала Эдна.

Миссис Винсент поцеловала Кэтрин, обвела недоверчивым взглядом зрительный зал и вышла из театра, чтобы снова сесть на трамвай и отправиться домой.

— Ну, как я выгляжу? — спросила Эдна. — Посмотри на меня.

Она кокетливо приподняла с боков длинную юбку, и Кэтрин с ужасом обнаружила, что Эдна с ее отвратительным цветом лица и прямыми волосами выглядела в тот вечер просто чудесно.

— Я накрутилась на палец и покрасила губы, — сказала Эдна.

Уже тогда Кэтрин поняла, что раз или два в жизни девушки выпадает вечер, когда она прекрасно выглядит; она еще не вполне привыкла к своей непривлекательности и не могла довольствоваться ожиданием двух-трех часов красоты, которые сослужат ей добрую службу.

— Ты выглядишь прелестно, — тоскливо выдавила Кэтрин. — А я?

Она распахнула пальто, и Эдна сказала:

— Прекрасно. Послушай, после спектакля устраивают банкет для актеров. Пойдем?

После спектакля Кэтрин вдоволь насмотрелась, как Эдна, с уныло обвисшими локонами, мечтательно танцует в объятиях тучного немолодого хориста, волоча за собой широкие юбки; он хихикал, нашептывая ей на ухо, Эдна закатывала глаза и легонько похлопывала его по щеке, а ее родители, усталые, но гордые, сидели у стены и с готовностью приветствовали случайных знакомых.

Всю дорогу домой Кэтрин шла пешком, приподняв синюю креповую юбку и не боясь, что ее могут заметить.

— Мерзость, какая мерзость, — шептала она. — Отец будет в ярости.

Потом, когда до дома оставался всего один квартал, она вдруг представила себя красивой, прославленной особой; вот она гуляет в саду, и ее длинные юбки мягко шуршат по земле, она грациозна, вокруг толпятся жаждущие автографа почитатели.

— Пожалуйста, — нежно просит она, обмахиваясь веером, — пожалуйста, не говорите, что я красива. Это не так.

Но ее голос тонет в бурных протестах, и она, тихо смеясь, уступает им.

Отец запретил ей разговаривать с Эдной и написал отцу Эдны резкую записку, на которую не получил ответа. Маме пришлось отдать креповое платье в стирку, так как подол был весь в грязи.

Позже, через много лет Кэтрин скажет Эрону:

— По-моему, обыкновенные люди не видят красоту. По-моему, обыватель попирает красоту, потому что она гораздо выше его.

— Ты всегда была неблагодарным, избалованным ребенком, — сказала мать, беспокойно ворочаясь в кровати.

— Ты ведь, кажется, живешь на мои деньги? — безразлично ответила Кэтрин. — Ешь-пьешь, и врач к тебе приходит два раза в неделю.

— В тебе нет даже искры любви ко мне.

— И все же что-то заставляет меня заботиться о тебе, кормить тебя.

Слабыми, высохшими руками мать натянула на себя одеяла.

— И за что мне только досталась такая дочь!

— Не гневи Бога, — ответила Кэтрин.

Она стояла в дверях кухоньки, опершись на косяк, и ждала, пока сварится овсянка для матери. День в конторе был длинный, унылый, приближалась зима (та самая зима, когда она могла бы купить дешевое меховое пальто, если бы не приехала мать), а мать не подавала никаких признаков улучшения или ухудшения. Кэтрин было почти безразлично все, кроме того, что ей двадцать три года, она до сих пор связана по рукам и ногам, а романтика и слава всё не приходят.

— Слышал бы тебя твой бедный отец!

— Мой бедный отец уже никогда ничего не услышит, и меня это вполне устраивает.

Мать попыталась приподняться в постели, смягчить Кэтрин заблестевшими в глазах слезами.

— Он был тебе хорошим отцом, Кэтрин. Ты не должна его плохо вспоминать.

Кэтрин рассмеялась и ушла в кухню.

Когда Кэтрин было двенадцать лет, мать решила позвать к ней гостей. В магазине, где продавались всякие дешевые мелочи, она купила маленькие пригласительные открытки, бумажные колпаки и крошечные плетенки для конфет. Еще купила мороженого, игру "Прикнопь ослу хвост"[5] и испекла торт.

— На все ушло не больше трех долларов. — сказала она отцу. — Основную часть суммы я взяла из хозяйственных денег на неделю.

— Не понимаю, зачем устраивать для Кэтрин дорогие увеселения, — сказал, хмурясь, отец. — Она моя дочь, и ее положение объясняет отсутствие мирского легкомыслия в ее жизни.

— Но у ребенка никогда не было гостей, — твердо стояла на своем мать.

— Не хочу гостей, — сказала себе Кэтрин, лежа в кровати, одна, наверху в своей комнате. — Никого не хочу здесь видеть.

Мать разослала маленькие приглашения (Кэтрин Винсент, четверг, 24 августа, от 2 до 5 вечера), и пришли почти все из двенадцати приглашенных.

Это был неудавшийся, скучнейший вечер. Кэтрин в старом платье с новым воротничком и манжетами и мать в платье, которое она надевала в церковь, встречали гостей у двери и рассаживали их в общей комнате, где на столиках одиноко торчали плетенки с конфетами. Гости брали по одной конфетке, играли в "Прикнопь ослу хвост", но не дольше, чем того хотелось миссис Винсент, а потом тихонько сидели, пока кто-то из них не догадался сказать, что пора домой.

— Но вы еще не попробовали мороженого! — весело воскликнула мать Кэтрин. — Вы не можете уйти, не дождавшись мороженого.