— Она ранена, Алекс?

— Кажется, нет. Она бежала сверху вниз по дороге, а потом попыталась повернуть обратно. Она так сопротивлялась, когда я останавливал ее.

И тут, словно для того, чтобы продемонстрировать свои силы, она вырвала у Алекса руки и принялась колотить его по груди. Руки ее были в крови, на рубашке оставались красные отпечатки.

— Пустите меня! — умоляюще воскликнула она. — Я хочу умереть. Я заслужила это.

— Алекс, на ней кровь.

— Убита ее подруга.

— Это я во всем виновата, — вдруг произнесла она совершенно спокойно.

Он схватил ее за руки и прижал к себе. Он начал вести себя, как мужчина.

— Долли, успокойся. Ты говоришь ерунду!

— Ерунду? Она лежит там в крови, это я обрекла ее на смерть.

— О ком она? — спросил я Алекса.

— Какая-то женщина по имени Элен. Никогда в жизни не слышал о ней.

Зато я слышал.

Долли принялась что-то шептать, но так монотонно, быстро и невнятно, что я едва мог разобрать. Она была сатаной, и отец ее был сатаной, и отец Элен был сатаной, и они все были связаны кровавыми узами убийств, что делало их с Элен кровными сестрами, но Долли предала ее, и теперь она убита.

— Что ты сделала с Элен?

— Я не должна была приближаться к ней. Они все умирают, как только я приближаюсь.

— Это бред, — тихо сказал Алекс. — Ты никогда никому не причинила зла.

— Что ты обо мне знаешь?

— Все, что мне нужно. Я люблю тебя.

— Не смей говорить так. Тогда я еще больше хочу умереть. — Она сидела, выпрямившись в его объятиях, потом снова посмотрела на свои руки и зарыдала. — Я — преступница.

Алекс взглянул на меня потемневшими глазами:

— Что-нибудь понимаете?

— Не очень.

— Но вы же не думаете, что она на самом деле убила эту Элен? — Мы говорили, не обращая внимания на Долли, как будто она была глухой или сумасшедшей, и она не возражала.

— Мы даже не знаем еще, убит ли кто-нибудь, — произнес я. — Похоже, ваша жена страдает комплексом вины, но на самом деле это еще не значит, что она в чем-то виновата. Мне кое-что удалось узнать о ней сегодня. — Я присел рядом с ним на диван и спросил Долли:

— Как зовут твоего отца?

Казалось, она не слышала меня.

— Томас Макги?

Она резко кивнула, как будто ее кто-то толкнул сзади.

— Он чудовище. И меня превратил в чудовище.

— Каким образом?

Этот вопрос вызвал еще один монолог:

— Он застрелил ее, — она опустила голову, — и бросил в луже крови, но я сказала тете Алисе и полиции, и его судили, а теперь он снова сделал это.

— С Элен?

— Да, и я в этом виновата. Это все из-за меня.

Казалось, она получила странное удовольствие от постоянного признания собственной вины. Ее безжизненный вид, рыдания без слез, бессвязная речь и глубокие паузы — все это свидетельствовало о нарастающем душевном кризисе. Я чувствовал, что за этими чисто мелодраматическими самообвинениями скрывается тонкая богатая натура, которая находится под угрозой гибели.

— Лучше ее больше не спрашивать ни о чем, — сказал я Алексу. — Мне кажется, она уже не чувствует разницы между правдой и вымыслом.

— Вы так думаете? — вдруг злобно выкрикнула она. — Все, что я помню, — правда, а я помню себя с года, я помню все — ссоры и побои, пока он не застрелил ее.

— Заткнись, Долли! — оборвал я ее. — Или смени пластинку. Надо вызвать врача. У тебя в этом городе есть знакомый врач?

— Нет. Мне не нужен врач. Вызовите полицию. Я хочу сделать признание.

Она играла в опасную игру с нами, а главное, с собственным сознанием, балансируя на краю реальности, готовая в любой момент сорваться в бездонную пропасть безумия.

— Хочешь признаться в том, что ты чудовище? — спросил я.

Это не сработало. Она повторила совершенно буднично:

— Я — чудовище.

Метаморфоза происходила буквально на глазах. Хаотические силы, бушующие в ней, изменили очертания ее рта и нижней челюсти. Она тупо смотрела сквозь спутанные волосы. Я уже с трудом мог узнать в ней девушку, с которой разговаривал днем на ступеньках библиотеки.

Я повернулся к Алексу:

— Вы знаете каких-нибудь врачей в городе?

Он покачал головой. Короткие волосы Алекса шевелились от ужаса, как будто от жены к нему пробегали электрические разряды, но, казалось, никакая сила не заставит его расстаться с Долли.

— Я могу позвонить папе в Лонг-Бич.

— Может быть, попозже мы так и сделаем.

— Разве нельзя просто отвезти ее в больницу?

— Нам нужен частный врач, который мог бы защитить ее.

— От чего?

— От полиции, от психушки. Я хочу, чтобы она не отвечала ни на какие официальные вопросы, пока я не выясню все с Элен.

Долли захныкала:

— Я не хочу в психушку. У меня здесь был доктор, давным-давно. — Слава богу, ей хватило ума, чтобы испугаться, и страх подтолкнул ее к нам.

— Как его зовут?

— Доктор Годвин. Джеймс Годвин. Он психиатр. Я была у него в детстве.

— Здесь есть телефон?

— В доме. Миссис Брэдшоу позволяет им пользоваться.

Я вышел из привратницкой и направился к особняку. Туман дополз уже и сюда. Он спускался с гор и поднимался от океана.

В большом белом доме царила тишина, несколько окон светились. Я нажал звонок. За тяжелой дверью слабо звякнул колокольчик. Дверь открыла высокая темноволосая женщина в набивном хлопчатобумажном платье. Несмотря на грубые черты лица и следы прыщей на щеках, она была достаточно красива. Не успел я произнести слова как она сообщила мне, что мистера Брэдшоу нет дома, а миссис Брэдшоу ложится спать.

— Мне нужен всего лишь телефон. Я приятель юной особы из привратницкой.

Она подозрительно посмотрела на меня, и я подумал, не заразила ли меня Долли, не позаимствовал ли я у нее безумно-сомнамбулическую манеру поведения.

— Это очень срочно, — добавил я. — Ей нужен врач.

— Она заболела?

— Да, и очень серьезно.

— Что же вы оставили ее одну?

— Она не одна. С ней муж.

— Но она не замужем.

— Не будем сейчас обсуждать это. Вы мне дадите позвонить врачу?

Она неохотно отошла в сторону и проводила меня мимо винтовой лестницы в небольшой кабинет, уставленный книжными шкафами. На письменном столе, как путеводная звезда, горела лампа. Она указала на телефон и заняла наблюдательный пост у дверей.

— Будьте добры, выйдите. Это частный разговор. Потом можете обыскать меня.

Она фыркнула и скрылась. Я решил было позвонить Элен, но в справочнике не оказалось ее номера. Телефон доктора Годвина, к счастью, был. Я набрал номер. Голос, ответивший мне, был тихим и невнятным, трудно было определить, принадлежит он мужчине или женщине.

— Могу я поговорить с доктором Годвином?

— Доктор Годвин вас слушает. — Казалось, ему порядком наскучило произносить эту фразу.

— Меня зовут Лу Арчер. Я только что разговаривал с девушкой, которая говорит, что была вашей пациенткой. Ее девичье имя Долли или Дороти Макги. Она в плохом состоянии.

— Долли? Я не видел ее лет десять-одиннадцать. Что с ней случилось?

— Вы врач, и, я думаю, лучше бы сами осмотрели ее. Мягко говоря, у нее истерика, бессвязная речь о каком-то убийстве.

Он тяжело вздохнул. Другим ухом я услышал резкий крик миссис Брэдшоу:

— Мария, что там происходит?

— Он говорит, что Долли заболела.

— Кто говорит?

— Не знаю. Какой-то мужчина.

— Почему ты не сказала мне, что она больна?

— Я же вам только что сказала.

Доктор Годвин говорил тихим ровным голосом:

— Ничего удивительного, что все это снова проявилось. Еще в детстве она оказалась свидетельницей насильственной смерти, происшедшей в ее семье. Это глубоко потрясло ее. Девочка была очень ранима.

Я попытался выяснить истину:

— Ее отец убил мать, верно?

— Да. — Ответ прозвучал, как легкий выдох. — Бедное дитя, она сама обнаружила тело. А потом ее заставили выступать в качестве свидетеля на суде. До какого варварства мы иногда доходим... — Он замолчал и спросил уже совсем другим тоном: — Откуда вы звоните?