Джорджи смочил губы мальчика водой, и Биббер на минуту пришел в себя и обнял отца обеими руками. Щемящая жалость к этому юному, невинному существу, на которое обрушился тяжкий и, быть может, смертельный недуг, охватила Джорджи. Он не выдержал и заплакал. Любовь, которую он сейчас испытывал к сыну, была такой огромной и бурной, что, казалось, ей не уместиться в маленькой спаленке, и Джорджи пытался умерить свое чувство, чтобы не повредить мальчику своими чересчур крепкими объятиями. Отец и сын судорожно прижимались друг к другу. Джорджи позвонил врачу. Десять раз подряд набрал его телефон и десять раз подряд услышал в ответ идиотский и обескураживающий сигнал: "занято". Наконец, он позвонил в больницу и попросил прислать "скорую помощь". Затем завернул Биббера в одеяло и понес его по лестнице вниз. Он был рад, что надо что-то делать. "Скорая помощь" прибыла через несколько минут.

Джил немного задержалась, чтобы выпить с кем-то из своих единомышленников по коктейлю, и прибыла домой через полчаса. "Победа! Победа! - закричала она, входя в опустевший дом. - Общественность с нами, и эти мерзавцы засуетились. Сам Феличи был, казалось, тронут моим красноречием, а Картер сказал, что мне следовало быть адвокатом. Я была просто великолепна".

* * *

"МЕЖДУНАРОДНАЯ ФЛОРЕНЦИЯ ВИА РСА 22 23 9: 35 АМЕКСКО ДЛЯ ЭМИЛИИ ФЕКСОН ЧИДЧЕСТЕР: БИББЕР СКОНЧАЛСЯ ПНЕВМОНИИ ЧЕТВЕРГ ТЧК ТЕЛЕГРАФИРУЙ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРИЕЗДА ИЛИ МОЕГО ВЫЛЕТА ТЕБЕ ЦЕЛУЮ ДЖИЛ".

Эмилия Фексон Чидчестер гостила в Фьезоле у своей старинной приятельницы Луизы Трефальди. Двадцать третьего января, под вечер, она отправилась на велосипеде во Флоренцию. Велосипед фирмы Дютейль был старой конструкции, с высокой рамой, что позволяло миссис Чидчестер смотреть на проезжавшие мимо маленькие автомобили сверху вниз. Она невозмутимо колыхалась в своем высоком седле среди самого хаотичного уличного движения.

"Бедная моя девочка, - писала она в тот же вечер в письме. - Ужасно грустно было получить твою трагическую весточку. Мне остается только благодарить Бога за то, что я так мало знала мальчика. Впрочем, в делах подобного рода у меня достаточно богатый опыт, притом что сама я достигла возраста, когда не очень хочется думать о переходе в мир иной. Здесь нет такой улицы, нет такого здания или картины, которые бы не напоминали мне о Беренсоне, о моем драгоценном Беренсоне. В последний раз, когда я его видела, я сидела у его ног на полу и спросила его, куда бы он полетел, если бы у него был ковер-самолет? Не задумываясь ни минуты, он ответил: "В Эрмитаж, к Мадонне Рафаэля". Вернуться мне нет никакой возможности. Правды не скроешь, а заключается она в том, что я не люблю своих соотечественников. Что касается твоего приезда сюда, то я живу у моей дорогой Луизы, а она, как ты знаешь, не выдержала бы присутствия третьего человека в доме. Быть может, к осени, когда ты будешь ощущать свою утрату менее остро, чем сейчас, мы с тобой съедемся в Париже и проведем несколько дней вместе, побродим по нашим старым местам".

* * *

Джорджи был совершенно раздавлен смертью сына. Он винил в ней Джил, что было столь же несправедливо, сколь жестоко. А Джорджи, как выяснилось, мог быть и жестоким и несправедливым. Он заставил Джил поехать в Рено за разводом, пытаясь придать ему карательный характер. Некоторое время спустя Джил устроилась работать в издательстве учебников в Кливленде. Ее острый ум и обаяние завоевали ей популярность и там. Она преуспевала, однако замуж больше не выходила - во всяком случае, по тем сведениям, которыми я располагаю, она до сих пор не замужем. Сведения эти я получил от самого Джорджи, который позвонил мне однажды вечером и сказал, что непременно должен со мной встретиться, и просил назначить день, когда я могу с ним позавтракать. Час был поздний - одиннадцать вечера, и мне показалось, что он пьян. Он тоже не вступал больше в брак, и, судя по горечи, с какой он говорил о женщинах, не питал намерения жениться и впредь. Тогда же он мне и сообщил о том, что Джил устроилась в Кливленде и что миссис Чидчестер совершает велосипедную прогулку по Шотландии. И тогда же я, помнится, подумал, насколько Джил выше его нравственно, насколько душевно зрелее. Я обещал позвонить, когда у меня выкроится для него время, и он дал мне несколько номеров - телефон верфи, добавочный, к нему в контору, телефон в городскую квартиру, телефон его коттеджа в Коннектикуте и телефон клуба, в котором он имеет обыкновение завтракать и играть в бридж. Я записал все эти телефоны на клочке бумаги и тотчас бросил ее в корзинку.

ПЛОВЕЦ

Стоял воскресный летний день, когда все только и делают, что говорят: "Вчера я слишком много выпил". Произнесенные шепотом, эти слова можно услышать от прихожан, выходящих из церкви; их повторяет и священник, снимая с себя облачение в ризнице. Они раздаются на гольфовом поле, и на теннисных кортах, и в заповеднике, где сам руководитель кружка по изучению природы страдает от жестокого похмелья.

- Вчера я слишком много выпил, - говорил Доналд Уэстерхейзи, сидя на бортике своего плавательного бассейна.

- Все мы вчера слишком много выпили, - сказала Люсинда Мерилл.

- Да, должно быть, все дело в вине, - подтвердила Хэлен Уэстерхейзи. Вчера я слишком много выпила кларета.

Бассейн питался от артезианского колодца, и вода в нем, богатая железом, была бледно-зеленой. День был великолепен. Где-то высоко в небе, в западной его части нависла громада кучевых облаков; она так походила на город, увиденный путешественником с носа корабля, входящего в гавань, что хотелось дать ей какое-нибудь название: Лиссабон или Хеюсенсек...

Солнце пекло. Нэдди Мерилл сидел подле зеленой воды, опустив в нее руку; в другой руке он держал стакан с джином. Фигура его сохраняла юношескую стройность, хотя он был далеко не молод, - впрочем, не далее как сегодня утром он прокатился вниз по перилам и, вдыхая запах кофе, доносившийся из столовой, шлепнул стоявшую на столике в холле Афродиту по ее бронзовому заду. Нэдди можно было бы сравнить с летним днем, в особенности с его последними предзакатными часами. И хотя при нем не было ни теннисной ракетки, ни сумки из чертовой кожи, от всего его облика веяло спортом, молодостью и теплой, ласковой природой. Он только что вышел из воды и дышал шумно и глубоко, словно хотел вобрать в свои легкие все очарование минуты - этот солнечный жар и это острое чувство физического благополучия. В Буллет-Парке, милях в восьми к юго-западу, находился его дом, где сейчас его четыре красавицы дочки, должно быть, только что встали из-за стола после ленча и отправились играть в теннис. Нэдди вдруг пришло в голову, что было бы забавно, сделав всего небольшой крюк на запад, добраться до своего дома вплавь.