- Если бы вы видели мой сад весной, особенно поздней весной! - сказала она. - Первой зацветает магнолия. За ней идет вишня, потом слива. Не успеют они отцвести, как распускается азалия, а за нею лавр и рододендрон.

А там, под глицинией, у меня бронзовые тюльпаны. Это - сирень, белая.

- У вас, я вижу, бомбоубежище, - сказал епископ.

- Да.

Утки и гномы не помогли.

- Да, - повторила она, - но, право, там смотреть не на что. А вот эта клумба вся засажена ландышами. Сплошь. Розы, по-моему, больше украшают комнаты, чем сад, поэтому я их посадила позади дома. Бордюр из клубники. От нее такой аромат - голова кружится!

- И давно вы построили бомбоубежище?

- Этой весной, - сказала миссис Пастерн. - Вместо изгороди я посадила цветущую айву. А там у нас маленький огородик. Салат, укроп, всякая зелень...

- Я бы хотел взглянуть на бомбоубежище, - сказал епископ.

Древняя обида всколыхнулась в ее душе. Так бывало в детстве ненастный день, приходят девочки к ней играть, и она, бедняжка, думает, что они пришли, потому что ее любят. А они, оказывается, пришли полакомиться ее печеньем и поиграть с ее куклами, а на нее даже внимания не обращают никакого! Чужой эгоизм всегда больно ранил миссис Пастерн. Она прошла мимо птичьего бассейна и раскрашенных уток. Гномы хмуро взирали на нее и на двух ее гостей из-под своих красных колпаков. Миссис Пастерн извлекла ключик, висевший у нее на шнурке вокруг шеи, и отперла им дверь в бомбоубежище.

- Очаровательно! - воскликнул епископ. - Очаровательно! Я вижу, у вас тут даже и библиотека!

- Да, - сказала она. - Книги, подобранные здесь, рассчитаны на то, чтобы пробуждать чувство юмора, внушать бодрость и вносить спокойствие в душу.

- К несчастью, - сказал епископ, - характерной чертой церковной архитектуры является почти полное отсутствие подвального помещения. Его размеры диктуются размерами алтаря. Таким образом, возможности для спасения верующих у нас чрезвычайно ограничены. Собственно говоря, черта эта характерна лишь для церковной архитектуры нашего вероисповедания. В других церквах имеются обширные подвалы. Впрочем, я не смею больше злоупотреблять вашим гостеприимством.

Он зашагал по газону к дому, поставил пустой бокал на барьер террасы и благословил миссис Пастерн.

Проводив глазами отъезжающую машину, миссис Пастерн тяжело опустилась на ступеньку террасы. Он приезжал совсем не для того, чтобы высказать ей свое одобрение, это было ясно. Неужели епископ объезжает свои владения с тем, чтобы обеспечить себе место в бомбоубежище? Какая кощунственная мысль! Возможно ли, чтобы он был способен использовать свой священный сан для достижения столь низменной цели? Бремя современности - такой пластмассовой, казалось бы, и легкой! - всей своей тяжестью легло на три главные опоры общества - на Бога, на Семью и на Государство. Бремя это распределялось неравномерно, равновесие было нарушено, и миссис Пастерн послышалось, будто опоры затрещали. Всю жизнь она верила в святость блюстителей церкви, но если эта вера ее была искренна, отчего же она тотчас не предложила епископу место в своем бомбоубежище сама? А он? Если он веровал в воскресение из мертвых и в вечную жизнь, для чего ему понадобилось ее бомбоубежище?

Зазвонил телефон, и она бодрым голосом произнесла: "Хелло!" Звонила женщина, приходившая к ним дважды в неделю убирать дом.

- Миссис Пастерн? Это я, Беатрис, - сказала она. - Я хочу сообщить вам одну вещь, которую, по-моему, вам следует знать. Я не сплетница. Вы меня знаете. Я не какая-нибудь Адель - та только и делает, что ходит из дому в дом да рассказывает, кто с женой не живет, у кого в корзине для бумаг пустые бутылки из-под виски и к кому никто не хочет приходить на коктейли. Я не Адель. Я не сплетница, миссис Пастерн, вы меня знаете. Но то, что я узнала сегодня, я все же должна вам рассказать. Я работала у миссис Флэннаган, и она показала мне какой-то ключ и сказала, будто это ключ от вашего бомбоубежища, и что будто бы его дал ей ваш муж. Не знаю, правда это или нет, но я подумала, что вам следует это знать.

- Спасибо, Беатрис.

Из интрижки в интрижку - он снова и снова втаптывал в грязь ее доброе имя; он надругался над ее свежестью и чистотой, пренебрег ее любовью, и все же ей никогда не приходило в голову, чтобы он мог предать ее в самом главном - в планах, которые они вместе так тщательно продумали на случай конца света. Она вылила остатки коктейля, приготовленного для епископа, в свой бокал. Вкус джина был ей противен, но обрушившаяся на нее беда ощущалась ею, как физическая боль, и только джин - несмотря на то, что с каждым глотком ее негодование возрастало все больше и больше, - только джин, казалось, мог эту боль немного притупить. За окном внезапно потемнело, ветер переменился, пошел дождь. Что же теперь делать? Возвращаться к матери? Нельзя, у матери ведь нет бомбоубежища. Молиться? Но чисто земная озабоченность епископа набросила тень на все царство Божие. А думать о нелепом распутстве мужа без джина было невозможно совсем.

Ей вдруг вспомнилась ночь, та судная ночь, когда они приговорили тетю Иду и дядю Рафа к сожжению на атомном костре; согласились принести в жертву: она - свою трехлетнюю племянницу, он - пятилетнего племянника, и когда они, как двое убийц-заговорщиков, решили отказать в милосердии даже престарелой матери мистера Пастерна.

Чарли застал свою жену вдребезги пьяной.

- А я и дня не согласна сидеть в этой яме с миссис Флэннаган, объявила она, как только он вошел.

- Не понимаю, о чем ты говоришь?

- Я повела епископа посмотреть бомбоубежище, а он...

- Какого епископа? При чем тут епископ?

- Не перебивай меня. Слушай внимательно, что я тебе скажу. У миссис Флэннаган есть ключ от нашего убежища. Ты ей подарил ключ от бомбоубежища.

- Кто тебе это сказал?

- У миссис Флэннаган есть ключ от нашего бомбоубежища, ты ей подарил ключ, - повторила миссис Пастерн.

Он выскочил под дождь, кинулся к гаражу и прищемил дверью пальцы. От нетерпения и ярости он лишний раз нажал ногой на стартер, и теперь ему пришлось сидеть с выключенным мотором, ожидая, когда карбюратор освободится от лишнего бензина. Свет фар выхватил из темных углов гаража весь закулисный хлам, скопившийся за долгие годы их безрассудно расточительной жизни. Садовые скамейки, стулья, столики, электрические сверла и травокосилки - все это ныне поломанное и приведенное в негодность имущество стоило целое состояние. Чарли снова включил мотор, стремительно вырвался на дорогу, миновав перекресток при красном свете и даже не заметив, что какую-то долю секунды его жизнь висела на волоске. Не все ли равно? Не сбавляя ходу, он повел машину в гору и все это время сжимал руками баранку с такой свирепостью, словно это была глупая пухлая шея миссис Флэннаган. Она не пощадила его детей, посягнула на честь его детей, нарушила душевный покой его детей, его возлюбленных детей.