Прежде чем ответить, Корбетт тщательно обдумал свои слова.

— Вы хотите знать, сколько я продержусь, прежде чем вырублюсь. Вы берете пробы крови, чтобы определить содержание адреналина и кенотоксины, которые позволят установить действительную степень моей усталости.

— Правильно.

Корбетт снова выжил, как и в первый раз, когда проводился тест на определение порога болевой чувствительности. На прощание, как бы мимоходом, Пирс сообщил, что он уже четвертый индивид, который испытывается в этом пустом теле.

Внезапно он вспомнил то, что случилось с ним двести лет назад. Вокруг него собрались все его родные и друзья, чтобы проводить в последний путь. Уже был выбран консерватор, уплачено за место хранения, и составлено окончательное завещание, но Корбетт не воспринимал происходящее как процесс прощания с жизнью. И в самом деле, ему сделали укол, и боль, не оставлявшая его ни на секунду, растаяла в туманной дымке; он закрыл глаза, мечтая о том далеком будущем, в котором когда-нибудь проснется, перепрыгнув через столетия. Что же его ждет? Всемирное правительство? Межпланетное сообщение? Чистая термоядерная энергия? Причудливая одежда? Раскрашенные краской тела? Нудизм?..

Или же перенаселенность и нищета? Все источники энергии выработаны, и человечество снова вернулось к тяжелому физическому труду? В таком случае зачем им лишняя обуза в лице Корбетта?.. Однако в последние мгновения ему виделся богатый мир, мир, которому Джером Корбетт окажется по карману…

Но выходит, что долгожданный новый мир для него закрыт.

Проклятье!

Охранник взял его за руку (кандалы оказались бы менее надежны, вздумай Корбетт бежать) и по узкой пластиковой лестнице вывел на крышу.

Полуденное солнце сверкало на голубом небе, окрашивая горизонт в желтовато-коричневатые тона. На крыше тесными рядами расположились зеленые насаждения. Повсюду все сверкало и переливалось от множества солнечных панелей.

Стоя под мостиком, соединявшим две крыши, Корбетт лишь краем глаза заметил тот мир, о котором он столько мечтал.

Далеко внизу, тесно прижавшись друг к другу, громоздились похожие один на другой дома кубической формы. Затаив дыхание, Корбетт следом за охранником ступил на мостик, не имевший ограждений, и остановился как вкопанный.

Охранник, ничего не говоря, слегка потянул Корбетта за руку и выжидающе посмотрел на него. Корбетт собрался с духом и двинулся дальше.

Помещение, в которое они вошли, представляло собой барак с бесконечными рядами коек и узким проходом между ними.

Под потолком горели лампы искусственного света. Неужели они думают, что он сможет спать при свете?

Барак оказался огромным — не менее чем на тысячу коек, большей частью занятых. Несколько человек безразлично уставились на Корбетта, когда охранник вел его по проходу. Ему досталась нижняя из шести коек. Корбетту пришлось даже опуститься на колени, чтобы залезть на свое место. Единственным предметом роскоши оказалась странная шелковистая, почти скользкая на ощупь простыня. Он лег на бок и внимательно оглядел общую спальню.

Три вещи шокировали его.

Первая — запах. Очевидно, средства личной гигиены также были предметом роскоши. Если одного Пирса можно было как-то терпеть, то здесь запах тысяч потных тел прямо бил в нос. Второе — двухспальные койки, предназначавшиеся, несомненно, для занятий любовью. Не было даже марлевых занавесок. Это же касалось и туалетов.

Разве можно так жить?

Корбетт задумчиво почесал нос… и вздрогнул, потом выругался.

Раньше у него нос был «картошкой», а этот новый, который он по старой привычке тронул, оказался узким и коротким, с небольшой горбинкой. Скорее привыкнешь к запаху и всему остальному, чем к собственному носу.

Когда стемнело, за ним пришел широкоплечий тип в сером джемпере с большим невыразительным лицом. Без лишних слов он отыскал койку Корбетта, взял его за руку и повел за собой. Вскоре Корбетт, не успевший еще как следует проснуться, стоял перед контролером.

В раздражении Корбетт спросил:

— Здесь кто-нибудь говорит по английски?

— Нет! — отрезал контролер.

Пирс с охранником подвели Корбетта к удобному креслу перед большим изогнутым экраном и надели наушники. Потом над головой на полку поставили пластиковую бутылку с прозрачной жидкостью. Корбетт обратил внимание на то, что от нее тянется игла для, подкожных инъекций.

— Завтрак?

Пирс пропустил мимо ушей остроту.

— Еда полагается один раз в день после теоретических и практических занятий. — Он ввел иглу в вену Корбетта, закрыв рану чем-то похожим на вату.

Корбетт с отрешенным взглядом следил за происходящим.

Когда-то он боялся уколов, но месяцы страданий в онкологическом госпитале сделали свое дело, и он с нетерпением ждал их, так как они несли облегчение, пусть даже и временное.

— А теперь за работу, — приказал Пирс. — Вот эта ручка — регулятор скорости. Громкость уже задана. Каждый раздел разрешается воспроизводить только один раз. Иглу не трогай — все равно выдернуть ее невозможно.

— Я хотел вас спросить кое о чем?.. Сейчас, забыл это слово… Ах да! Что такое раммер?

— Пилот космического корабля.

Корбетт с изумлением уставился на контролера. — Вы шутите?

— Нет. За работу. — Он включил экран и вышел.

Да, «раммер» на языке 22-го века означало пилот звездолета.

Эти корабли были оснащены прямоточными воздушно-реактивными двигателями, которые изобрел Буссар, использовав принцип улавливания межзвездного водорода электромагнитными силовыми полями с последующей компрессией и использованием его в качестве топлива для создания тяги.

Потенциально буссаровские двигатели не имели ограничения скорости. Они были очень дороги, исключительно мощны и безмерно сложны.

Корбетту не верилось, что государство может поручить одному человеку такую колоссальную ценность, — человеку, который умер двести лет назад? И почему его, архитектора, избрали для этой цели, а не какого-нибудь космонавта?

Он с удивлением узнал, что Буссар разработал свою концепцию еще в середине 20-го века. Корбетт, конечно, наблюдал за полетами «Аполона XI» и «Аполона XIII» по телевизору, но этим и ограничивался его интерес к космонавтике.

Отныне его жизнь зависит от того, сумеет ли он освоить профессию раммера или нет. В этом не приходилось сомневаться. Вот почему в первый день он просидел перед экраном четырнадцать часов кряду.

Многое из увиденного было непонятно, но никто ни о чем не спрашивал.

На второй день он заинтересовался. На третий уже не мог оторваться от экрана. То, что раньше было совершенно недоступно — теория относительности и магнитная теория, а также абстрактная математика, — теперь схватывалось моментально и интуитивно. Это было похоже на чудо.

Джером Корбетт перестал размышлять о том, почему государство выбрало именно его. Значит, так надо, решил он.

Полезная нагрузка корабля оказалась незначительной, а его ресурс немного превышал продолжительность жизни человека.

Вполне логичная система жизнеобеспечения для одного человека занимала непропорционально большую часть всего корабля. Остальное пространство предназначалось для биологических зондов.

Зачем отправлять на край света отдельного гражданина, лояльного члена государства, рассуждал Корбетт, если Земля изменится до неузнаваемости к тому времени, когда он вернется.

Государство может прекратить свое существование, и вернувшемуся раммеру придется приспосабливаться к новой культуре, и еще неизвестно, что из этого выйдет.

С другой стороны, почему не взять того, который уже приспособился к ней? Отобрать того, кто отстал в своем развитии на двести лет. Того, кто обязан своей жизнью государству.

РНК-метод действовал весьма эффективно. Вскоре Корбетт перестал удивляться бесстрастному отношению Пирса и почти смирился с тем, что к нему относятся как к вещи.

Обучение велось стремительно. Он на лету усваивал тексты микрофильмов.