Все было готово к ужину. Элеонора сверкала нарядом, с нетерпением ожидая прославленного гостя. Тут же были и молодые князья, поклонявшиеся своей звезде.

Вдруг конский топот замер у въездных ворот. Вахтанг вышел встретить Аслан-Гирея.

– Хозяин, я счастлив, что меня ожидает честь провести ночь под твоей кровлей! – низко склонив голову, почтительно произнес лезгин.

– Гостю, подобному тебе, радуются и дом и сердце хозяина! – сказал Вахтанг, приглашая его. – Войди в мой дом и взгляни на весело гудящий камин, с которым схоже сердце хозяина!

Все вошли в богато убранный зал, где полыхал огромный камин. В дверях гостя встретила Элеонора.

– Светило неба! – воскликнул лезгин, и глаза его заискрились огнем. – Слава о твоей красоте взметнулась к высям небесным, и вот, вижу сам, что ты достойна ее!.. Да будет благословенна грудь, вскормившая тебя, благословенье очам, проводившим бессонные ночи над твоей колыбелью, благословенье руке, не устававшей укачивать тебя! Горная роза, долгах лет желаю тебе!

При этих хвалебных словах Элеонора вдруг вспыхнула, зарделась и на мгновенье потеряла обычную свою самоуверенность. И поэтому отцу пришлось притти ей на помощь.

– Радуюсь сердцем, что в доме моем все стараются доставить удовольствие моему гостю!

После этих приветствий они сели за ужин. Элеонора была тамадой, и лезгин позабыл о законах Магомета, а взгляды девушки, полные огня и веселья, дурманили его сильнее вина.

Ужин окончился. Все разошлись по своим спальням, но в душе у каждого не сразу угасли пленительные впечатления пира, каждый улыбался чему-то, пока не смежились глаза. Аслан-Гирей был так одурманен, так ошеломлен, что не мог заставить себя ни лечь, ни заснуть, но и в бодрствовании не находил он покоя, вскипевшая кровь бешено бурлила, образ Элеоноры неотступно преследовал его.

Впервые в жизни почувствовал Аслан-Гирей, что существует некая неведомая власть, способная заставить его склонить голову перед женщиной. До этой ночи красивая женщина была для Аслан-Гирея блаженством, которое небеса посылают мужчине в награду за храбрость; она была его собственностью, безличной игрушкой его страсти. Только в этом он видел назначение женщины и не мог себе представить иного чувства к ней. Поэтому, полюбив женщину, он начинал домогаться ее, но это была игра высшего существа с низшим, и низшее должно было считать себя осчастливленным тем, что пленило мужчину и что он удостоил его своим вниманием.

Образ Элеоноры сразу покорил Аслан-Гирея, заставил его склонить голову и надменного повелителя превратил в раба, закованного в цепи.

Аслан-Гирей, привыкший только приказывать женщине, теперь робко мечтал удостоиться чести выполнить приказ Элеоноры.

Чуткая от природы, бурная душа жизнелюбивого юноши-горца вдруг вся взметнулась.

Он ложился, снова вставал, открывал глаза и снова закрывал их, – образ Элеоноры неотступно стоял перед ним. О чем бы ни думал он, какое бы слово ни хотел произнести, уста его невольно называли одно только имя. Его неистовое воображение еще сильнее разжигалось действием вина, и Аслан-Гирей почти терял сознание.

В тот самый час, когда юный лезгинский правитель пребывал в столь непривычном для него возбуждении, тень печали блуждала по оживленному лицу Элеоноры, и ее подвижной ум упорно был занят одной мыслью.

Девушка удивлялась самой себе и еще не могла осознать того, что стрела любви пронзила наконец ее нежное, причудливое маленькое сердце.

Элеонора вспоминала слова Аслан-Гирея, так ласково тронувшие ее слух, и тщетно силилась найти в поступках молодого лезгина что-либо смешное. Стоило ей только попытаться прибегнуть к своей обычной уловке, стоило только начать всматриваться в образ лезгина, как вместо смешного ей тотчас же представлялась влекущая улыбка на нежных, тонких губах, одушевленное лицо, сверкание черных огнемечущих глаз, и насмешка слагала оружие, уступая место томительной тревоге.

Элеонора была в своей комнате совершенно одна – Вахтанг Хелтубнели, единственный во всей Грузии, разрешал своей своенравной дочери спать без присмотра нянек.

В камине гудел огонь, не столько ради тепла, сколько ради того, чтобы веселить душу своим гудением и разливать в комнате мягкий полумрак. Элеонора лежала на тахте, и шелковое одеяло цвета ее щек прикрывало ее только до груди. Она беспокойно металась на постели, и край одеяла откинулся, открыв маленькую нежную ножку. С головы девушки соскользнула ночная косынка, и густые, черные, как смола, с блестящим отливом локоны в беспорядке рассыпались по мягкой подушке. Один локон, соскользнув, обвил точеную шею; шелковая рубашка расстегнулась и обнажила белую, как хлопок, грудь. Борьба страстей наложила печать утомления на ее бледное лицо, и нежно-коралловый рот был приоткрыт от частого и короткого дыхания.

Из-под полуопущенных век ее глаза сверкали, как два горящих уголька. Бледный, нахмуренный лоб как бы излучал сияние. Элеонора была прекрасна. В это мгновение все было в ее власти: она могла побудить к неистовствованию ягненка и укротить рассвирепевшего льва.

Послышался какой-то шорох. Элеонора открыла глаза и привстала. Но в комнате никого не было, и она успокоилась.

Все стихло. Элеонора снова погрузилась в свои думы. Вдруг тот же шорох повторился, на этот раз сильнее и настойчивее.

Девушка вздрогнула и села на кровати как раз в то мгновение, когда дверь открылась и в ее раме застыл человек.

– Аслан-Гирей! – испуганно вскрикнула Элеонора и гневно нахмурила брови.

– Прости, пощади! – с трепетной почтительностью сказал лезгин и робко шагнул вперед.

– Остановись! – сурово приказала девушка, и юноша замер на месте. – Несчастный, кто дал тебе право на это?

– Любовь! – тихо прошелестело признание.

Лезгин низко опустил голову. Он тяжело и взволнованно дышал. Кровь то приливала к его щекам, то отливала от них, глаза в темноте были похожи на раскаленные уголья. Он не смел поднять голову, не смел взглянуть девушке в глаза.

Элеонора тоже молчала, первый страх миновал, теперь чувство жалости овладело ею.

– Ступай! Довольно с тебя и этой дерзости!

Аслан-Гирей не ответил. Он взглянул на Элеонору с такой покорной мольбой, слоено ее слова стрелой вонзились в его сердце.

– Ты слышал меня, понял? – повторила девушка, но жалость в ней все росла и голос ее прерывался. Она почувствовала, что ей изменяет ее повелительный тон, переходя в едва скрываемую покорность, и хотя она приказывает лезгину уйти, в голосе ее сквозит совершенно иное.

И этот голос прошил все существо Аслан-Гирея, он почувствовал неизбывное блаженство. Он вздрогнул, безотчетно протянул вперед руки и, забыв весь мир, вдруг ощутил в своих объятьях испуганное, трепещущее тело девушки.

Доселе неизведанное чувство овладело Элеонорой, подчинило ее себе, и она, обессиленная, покорно отдавалась чужой воле.

В эти минуты она была подобна больной, но недуг ее казался ей столь сладостным, что она не могла не покориться ему.

Обезумевший лезгин коснулся ее губ, приник к ним, у него перехватило дыхание.

Девушка вздрогнула, вырвалась и оттолкнула его рукой. Она пришла в себя, очнулась. Движением разгневанной львицы она откинула с лица локоны. Глаза ее метали молнии.

Лезгин еще не совсем пришел в себя, но ярость девушки ужаснула его, и он стоял перед ней, виновато опустив голову, смущенный и покорный. Смелость вернулась к Элеоноре, она почувствовала себя жестоко оскорбленной и, разъяренная дерзким поступком лезгина, еще больше негодовала на собственную слабость. Лицо Элеоноры в это мгновение было похоже на разгневанное небо.

Долго стояли они молча друг против друга: нежное создание, подобное ангелу гнева, и отважный, храбрый мужчина, подобный покорной юной ветке, которую безжалостно клонит к земле сокрушительный ураган.

Элеонора глубоко вздохнула, схватилась рукой за грудь, за горло и вся напряглась, как барс, готовый прыгнуть на свою жертву. Потом, протянув руку, безмолвно указала лезгину на дверь.