Карлис поймал себя на том, что все время напряженно вслушивается, не донесутся ли какие звуки оттуда, куда ушли Рудольф и Мудите. Рудольф, конечно же, быстро придумал причину, почему Мудите не должна оставаться с Карлисом: груда камней мала, двоим здесь сидеть будет неудобно, зато там, где он подстерегает кабанов, места сколько угодно.

— Хорошо, хорошо… — торопливо согласилась Мудите. — Идем.

Сначала Карлис еще слышал короткий смешок Мудите, потом он стих. И хотя они были в какой-то сотне шагов, до Карлиса не доходило ничего.

Если он… Если он обидит Мудите, я ему пулю всажу в брюхо! Нет, на насилие Рудольф не способен, хотя с женщинами не очень-то церемонится, и даже удивительно, что это им нравится.

Чего Рудольфу надо от Мудите, Карлису было ясно. Он только не мог понять, как этого не понимает Мудите. Ведь уже взрослая женщина, должна бы соображать, что означает приглашение на ночную охоту.

Ничего не слышно… Может быть, они ушли дальше? Но ведь Мудите могла бы настоять, что хочет остаться с Карлисом, и Рудольфу пришлось бы согласиться. Может быть, она в спешке не поняла этого?

Сначала он услышал глубоко в лесу хруст ветвей, потом шлепанье, словно стая кабанов продирается сквозь чащу. Да, приближаются, уже слышно, как вожак остановился и тянет воздух. Принюхивался долго, может быть, больше угадывая, чем улавливая, чужой запах, так как ветер дует от леса в поле.

Карлис дрожал от волнения, даже дышать боялся. Уже который раз он внушал себе, что надо делать: как отвести предохранитель, как нащупать выключатель прожектора, что надо нажать одновременно со спусковым крючком. Ведь кабан, наткнувшись на сноп света, не будет стоять и удивляться, как в старину, а быстро прыгнет в сторону — почти после каждой такой вспышки в них стреляют, и эти на редкость умные животные хорошо все усвоили.

Опять хрустят ветки — кабаны перебрались через канаву на опушке. Топоча по высохшей земле, пробежали кусочек и с хрюканьем принялись теребить овес. Слышно, как взвизгивают поросята, которых отпихивают большие свиньи, когда те слишком бесцеремонно путаются под ногами.

Пока что все это Карлис мог определить на слух, надо еще выждать, когда на фоне желтого овса метрах в двадцати он увидит черную спину. Карлис поднял ружье, и в этот же момент к нему вернулось хладнокровие. Поскольку прожектор нужен лишь для корректировки, Карлис целился в темноте. Он уже прикинул, насколько ниже линии спины стрелять, чтобы выстрел был смертельным, и приготовился ко второму выстрелу, так как сразу после первого кабан потащится в чащу.

И тут рядом с первой спиной возникла вторая, куда выше и отчетливее.

Если я свалю этого, подумал Карлис, это будет настоящий триумф! Если я свалю его… Надо подождать, пусть кабан подойдет поближе…

В этот момент вспыхнул прожектор и грянули два выстрела. Казалось, они грохнули совсем рядом, хотя на самом деле стреляли на втором поле, которое отделяла узкая, заросшая кустами канава.

Овсяное поле перед Карлисом как будто ожило и двинулось с места — это свиньи скачками кинулись к опушке. Самих рассыпавшихся по полю кабанов не было видно, только слышался визг и можно было различить, как пляшут длинные стебли овса. Карлис включил прожектор и заметил своего кабана уже у самых кустов. Он казался совершенно черным. Черная прыгающая копна с зелеными горящими глазами.

На соседнем поле выстрелили еще раз, и только тогда зажегся фонарь и послышались голоса. Переговаривались быстро, оборванно, потом стало видно, как человек с фонарем идет к лесу.

— Карлис!

— Да.

— Темно, как в пекле, ничего невидно! Включи свет, а то я шею сломаю!

Через поле по пояс в овсе шел Рудольф.

— Готов. Точно попал, как в аптеке, оставил там Мудите сторожить.

Карлис осторожно попытался встать с груды камней, но чуть не упал.

— Лезь на закорки, отнесу!

— Не надо. Возьми только ружье, я сам.

— Не придуривайся, все равно же провозимся до утра, пока со всем управимся.

— Я сказал, что сам! — Карлис подал Рудольфу ружье и, опираясь на костыль и палку, решительно двинулся.

Рудольф больше не настаивал, закинул ружье за плечо и пошел к машине за фотооборудованием.

Спустя полчаса они добрались до того места, где Мудите ожидала возле убитого кабана. Это был на редкость крупный экземпляр с пожелтевшими клыками и вздернутой верхней губой, щетина на загривке жесткая, как иголки у ежа.

— Посвети! — скомандовал Рудольф, протягивая Мудите плоский электрический фонарик. Потом достал из кармана наждачную бумагу и принялся обрабатывать ею клыки. — Надо снять желтизну, чтобы на снимке контрастнее были.

— Неужели вам обоим и впрямь не жаль его? — вдруг спросила Мудите. — Ведь он же вам ничего плохого не сделал. Он же вокруг Риги не рыскал, вас не подстерегал! Жил там, где ему природой отведено было жить. Тогда уж лучше убивайте тех людей, которые вас чем-то обидели. Ну хоть из корысти стреляйте, это можно понять и логически объяснить!

— Ему на роду написано быть съеденным, и да будет так! — торжественно произнес Рудольф и тут же добавил: — А что, Карлис, в вашем классе все девчонки были такие, ханжи?

— Я не ханжа.

— Тогда вы, Мудите, просто чего-то не понимаете. Охота — это прежде всего удовлетворение инстинкта. Во-вторых… А вы отбивную любите? Наверняка. Про вас не скажешь, что вы вегетарианка, которая довольствуется лютиками да ромашками.

— Я говорю про убийство!

— Ага! Ясно, мясцом, значит, не гнушаетесь. Но в таком случае вы соучастница убийства, потому что именно ради вас овечкам и телочкам перерезают глотку. Если бы вам не хотелось мясца, то овечки могли бы жить и плодиться вечно. Значит, мы с Карлисом в ваших глазах величайшие мерзавцы, хотя мы участвуем в процессе естественного отбора. Если бы этот кабан окончил свой кабаний университет, то он бы нас учуял и из кустов не вылезал, а если бы окончил кабанью спортивную школу, то он после выстрела смог бы интеллигентно исполосовать нас своими клыками, что, между прочим, случается почти каждый год. Мы с Карлисом вышли на бой, как гладиаторы, и мы же еще и плохие, а какой-нибудь деревенский старичок, который приносит в ведерке болтушку, чешет своей свинье спинку и уговаривает получше поесть, чтобы потом раз — ножиком своей милой крошке по горлышку, да так, чтобы и капли крови на землю не упало, потому что ее всю можно в колбасу пустить, старичок, который бренные останки своего сокровища волочет на базар и продает за полновесные рубли, — он для вас хороший. Стыдно, Мудите!

Мудите засмеялась, достала платок и стерла со лба Рудольфа пот, который стекал по лицу и щипал глаза. Ночь была на редкость жаркая, быстрая пробежка к машине и возня с клыками сделали свое — вот-вот пот покатится градом.

Карлис, присев на межу, угрюмо смотрел на них. «Какие у них отношения? Пока что, кажется, никакие, если еще на „вы“. Неужели и Мудите скоро станет одной из тех, кто прибегает к Димде и потом кутается в его мохнатый утренний халат? Ну, раз она такая, так пусть идет! Мне это совершенно все равно! Тогда я откровенно буду ее презирать!»

— Уберите руку! — резко воскликнула Мудите.

— Это действительно было нечаянно, — с явной иронией откликнулся Рудольф.

Он стоял возле кабаньей головы на коленях. Мудите рядом, чтобы лучше светить. Ее ноги были так близко, что он не удержался от соблазна погладить их.

— Еще раз вот так нечаянно сделаете — и я уйду. Не волнуйтесь, до шоссе я доберусь, дорогу найду!

— Не глупи, Мудите! Никуда я тебя не пущу! — крикнул Карлис. Опираясь на палку, он попытался подняться.

— Все в порядке. Мы уже договорились, так ведь? — И Мудите заглянула в нахмуренное лицо Димды.

— О чем договорились?

— О мирном сосуществовании.

— Если вы думаете, что у вас самые красивые ноги, которые я когда-либо видел…

— Я ничего не думаю.

— Что ж, чисто женское занятие!

И Димда стал готовиться к съемке. Сначала он попросил Мудите отойти подальше, чтобы прожектор освещал большее пространство. Мудите отошла и села рядом с Карлисом. Как будто она даже готова прижаться, только присутствие Димды мешает.