В свете нескольких свечей лицо казалось покрытым прозрачной шершавой плёнкой. Жар обильно усеял высокий лоб ребёнка матово поблёскивавшими капельками пота. Белки глаз испускали лихорадочный отблеск, струящийся, норовивший распространиться во тьме подобно пару. И во всём теле, в позе, в блеске глаз, даже в каплях потах читалась боль.

Дини, не отводя своего взгляда, нашёл руку мальчика. Та с неожиданной силой сомкнула пальцы челюстью некоего изголодавшегося существа. Ребёнок вцепился в Дини, как засасываемый трясиной. При этом он почти не шевелился, только рука. Боль цепко держала его в лежачем положении. Капли пота на лбу уплотнились. Казалось, лоб усеяли крошкой битого стекла.

Он обречён, шелохнулось в сознании Дини посторонним, пришедшим извне голосом. Обречён и знает об этом. Мать не смогла бы скрыть это от него, к тому же дети в большинстве своём обладают сильно развитой интуицией, когда речь идёт о линии, очерчивающей территорию их собственной жизни. Вряд ли женщина могла позволить себе вызвать лекаря из ближайшего города, медицина нынче - удел богатых. Знахари, берущие по минимуму, иногда, если совсем с бедных, вообще ничего, есть далеко не в каждой деревне, к тому же они - всего лишь простые смертные и не могут творить чудеса. Сейчас ведь развелось столько болезней. Некоторые поначалу не опасны, скрывают собственную сущность, и уже после, когда становится слишком поздно, выплёскивают себя чёрным убийственным потоком. Болезни - бич последних десятилетий, по-своему они гораздо опаснее недостатка продуктов питания, многочисленных банд, произвола баронов.

Дини с нежностью, переплетённой с сильнейшей тоской, смотрел на мальчика, ощущая в голове странную суматоху, как если бы он должен был и мог поскорее придумать какой-то спасительный выход.

Между лопаток возникло покалывание, похожее на покалывание в ноге, если её отсидеть. Мириады иголочек вонзались в кожу, рождая сеточку легко переносимой боли. Покалывание распространилось на шею и затылок. Дини чувствовал волнение стоящей за его спиной женщины, он буквально осязал, как она хочет сказать, что её сын умирает, что пусть он поспит, и мальчику, созерцающему его так долго, лучше отойти и тоже попытаться заснуть.

Вместо этого женщина шагнула к сыну, отерла ладонью пот с лица. И снова отступила.

Дини опустился на колени рядом с больным, будто прозвучал неосязаемый сигнал, призывающий к дальнейшим действиям. Ребёнок, в глазах которого мелькнуло удивление с крупицами надежды, ослабил хватку, и Дини высвободил руку. Подушечками пальцев он коснулся тела ребёнка, медленно, осторожно. Даже сквозь тонкую, пропитанную потом ткань рубашки Дини почувствовал, какая горячая кожа на груди мальчика.

Пальцы медленно спустились ниже, к животу ребёнка. Глаза больного расширились, дыхание застыло, как существо, притворившееся мёртвым. Дини испытал странное ощущение: ребёнок, поедавший его взглядом, удалялся и одновременно Дини погружался в него. Он не знал, что именно делает, он как будто отдался течению невидимой реки, и его несло, несло. Покалывание, слегка ужесточившееся, уже рождавшее ощущение припекающих солнечных лучей, завладело им полностью, погружая в некий транс. Дальнейшее Дини воспринимал отстранённо, казалось, он смотрел на происходящее со стороны, и ребёнком занимался вовсе ни он.

Теперь рука ощупывала тело более требовательно, тщательнее. Она опустилась ещё ниже, к паху. Здесь пальцы нащупали опухоль, она вздулась так, что не вмещалась в руку. Дини не заметил её сразу только потому, что живот мальчика прикрывало одеяло. На ощупь образование было мягким, таким же горячим, влажным, как и всё тело, но даже с такой маскировкой оно не могло скрыть свою инородность.

Именно эта опухоль грозила убить ребёнка, она посылала во все органы тела стрелы боли, и ей даже не надо было расти до невероятных пределов. Опухоль закончила рост, теперь она просто высасывала жизненные силы, беспощадно, с монотонностью запущенного механизма.

Дини накрыл ладошкой этот бугор чуждой плоти, мягко, почти с нежностью, как предмет, принадлежащий сейчас другому, но который он бы хотел забрать с собой.

Женщина прижала руки к груди и созерцала происходящее широко распахнутыми глазами.

Дини почувствовал, как покалывание потоком крохотных насекомых переходит в левое плечо, в руку, в ладонь. Концентрируется в ней, рождает ощущение руки, опущенной в горячее тесто, правда, с очень-очень притупленной болью, почти отсутствующей.

Продолжая держать руку на мерзком образовании, Дини закрыл глаза.

4

Скатерть тишины, укрывавшей дом снаружи, была усеяна лишь незаметными крошками тягучих звуков цикад. Почти чистая тишина. Внутри же её ласково касалось лишь ровное дыхание двух спящих детей.

Женщина, стоявшая в центре комнаты, изредка прерывала созерцание собственного ребёнка, чтобы бросить благоговейный взгляд на маленького гостя, посланного её дому неизвестным переплетением обстоятельств. Сейчас горела только одна свеча, и лица детей были укутаны мягким, тёплым мраком, уже не пропитанным, как прежде, угрозой. Женщина стояла и пила ощущение таявшего внутри льда, чья толщина, скапливаясь день ото дня, грозила задушить её раньше, чем её глаза увидят смерть сына.

Похоже, чёрная тень, висевшая над ребёнком последние дни, пронеслась мимо, оставив после себя лишь холодное дуновение прошедших болей и страхов.

Женщина непроизвольно вспоминала то, чему оказалась свидетельницей, перебирала это в голове снова и снова. Она не видела, как мальчик закрыл глаза, она больше следила за реакцией своего ребёнка. Она беспокоилась, что странное поведение Дини, несмотря на его намерения, причинит сыну боль. Но ничего подобного не произошло. Наоборот ребёнок расслабился. Впервые за мириады последних часов его лицо размягчилось, впитало плёнку напряжения, вызванную беспрерывной болью. Женщина не понимала, что происходит, мальчик просто сидел рядом с сыном, положив ладошку на то место, что и являлось центром, сутью мучений ссохшегося тельца, но это было не важно. Важным был результат.

Её сын уже не кряхтел от боли, глухо и безысходно, как прежде. Более того, он уснул. Она видела расслабленное лицо, закрытые глаза, и хотя некоторое время она не верила в это, материнским чутьём понимала, что это так. Она застыла, боясь каким-нибудь неосторожным движением разрушить это немыслимое достижение.

Женщина не пошевелилась и ничего не сказала, даже когда странный мальчик, подарив её сыну сон, поднялся, стряхивая с себя распавшуюся кору оцепенения, напоминая лунатика, с полуприкрытыми глазами пересёк комнату и рухнул на предложенную ранее кровать. Рухнул, как будто провалился сразу на самое дно беспробудного сна. Позже она лишь наклонилась к сыну, убедилась, что он спит. Ребёнок не мог заснуть по-настоящему уже несколько дней. Женщина поколебалась и осторожно приложила руку к его животу. Уверенности не было, но ей показалось, что опухоль уменьшилась. Не желая сглазить поспешной надеждой, она заставила себя отойти от сына и подождать до утра.

Ей можно было ложиться самой, в предыдущие ночи она, как и её ребенок, практически не спала, но сон не давался в объятия ещё долго. Лишь, когда тьма снаружи шевельнулась, испуганная идущим ещё где-то за пределами человеческого восприятия рассветом, женщина позволила себе лечь и вскоре погрузилась в озеро сна, в котором тревога, наконец, превратилась в ил, невидимый её острому материнскому глазу.

Она спала, когда её маленький гость проснулся. Дини подошёл к ребёнку, сопевшему с лёгкостью и непосредственностью годовалого младенца, приложил руку, убедился, что опухоль практически исчезла, и, обведя комнату взглядом, подхватил свою котомку и плащик.

После чего постоял ещё несколько минут, ощущая во рту нежный привкус пшеничной лепёшки, и покинул дом.

Уходя, он не заметил существо, свисавшее тёмным продолговатым комком на одной из ветвей ближайшего к дому дерева.