— Итак, перед войной...

— Перед какой войной?

— Мировой.

— Первой или Второй?

— Второй, нахалка. Впрочем, это не имеет никакого значения.

— Вряд ли историки согласятся с тобой в этом вопросе.

— Для моей истории это не имеет никакого значения.

— По-моему, Лоури, ты начинаешь злиться.

— А ты не догадываешься почему? Ладно. Итак, перед Второй мировой войной мой отец решил отправить меня в школу-интернат.

— Это было как-то связано с войной?

— Да нет, никак.

— Я так и знала! А я-то тут сижу и уши развесила — приготовилась слушать про войну.

— Я упомянул войну только для того, чтобы обозначить время. О Господи, это просто невыносимо!

— Извини, Лоури. Продолжай.

— Не буду.

— Да ладно тебе, перестань дуться и расскажи мне твою историю.

— Неужели мне придется выносить все это каждый раз, когда я соберусь тебе что-нибудь рассказать?

Мэг кивнула:

— Боюсь, что да. Ты слишком стар, чтобы мы понимали друг друга с полуслова.

— Аналогично. Ладно, как-нибудь пробьемся. Но я соглашаюсь на это лишь потому, что прекрасно знаю, что ты умираешь от желания услышать мой рассказ. Это просто твой свинский подростковый возраст заставляет тебя перебивать меня на каждом слове.

И Лоури снова начал рассказывать. Когда он рассказывал, Мэг видела, как картинки вытекают через отверстия в его голове и вьются в воздухе, похожие на сон художника-импрессиониста.

— Я был хлипким парнишкой, единственным ребенком в семье, поэтому отец решил, что школа-интернат закалит меня. Так многие считали в те дни, еще до доктора Спока...

— При чем здесь «Стар Трек»?

— Я же сказал доктора Спока! Неужели ты никогда не читала ни одной его книги?

— Читала, — возмутилась Мэг, пожалуй, чересчур яростно.

Ей очень хотелось скрыть тот факт, что еще никогда не удалось дочитать до конца ни одну книгу без картинок.

— Итак, когда мне исполнилось одиннадцать лет, меня отправили в Уэстгейтский колледж для мальчиков. Очаровательное заведение, битком набитое великовозрастными хулиганами с садистскими наклонностями и Христовыми Братьями с плетками в руках.

Мэг сочувственно кивнула. Здорово напоминало ее собственную школу.

— На завтрак давали кашу, а на обед и полдник — розги в неограниченных количествах. Преподавали нам только четыре предмета: латынь, ирландский, арифметику и футбол. И ни в одном из них я не был особенно силен. К тому же родился я в небогатой семье, да еще и в провинции. Поэтому я очень быстро оказался одним из самых непопулярных мальчиков в школе.

— Это, часом, не из романа Чарлза Диккенса? — вежливо поинтересовалась Мэг, решив блеснуть начитанностью: «Оливера» она видела раз двадцать — это был любимый мамин фильм.

— Шесть месяцев я провел в сущем аду. Но однажды у меня появилась возможность изменить все...

— Дай я сама догадаюсь... Ты ее упустил?

Лоури шумно затянулся своей незажженной сигарой. Выражение его лица следовало понимать как ответ на заданный Мэг вопрос.

— Так что же случилось? — спросила девочка-призрак, изменив своей привычке не задавать ни одного вопроса без издевки.

— Команда младших классов нашего колледжа вылетела из школьного чемпионата в полуфинале. А это значит, что ей не светило сыграть в финале на стадионе в Кроук-парке. Сыграть там было в те дни мечтой каждого мальчишки. И вот наша компания как-то ночью улизнула через окно из спального корпуса и пешком пересекла полгорода, чтобы добраться до стадиона. Мы решили перелезть через изгородь и просто попинать мяч по полю, чтобы потом с полным правом похвастаться перед всеми, что мы играли в Кроук-парке. В эту экспедицию брали всех желающих, даже такую деревенщину, как я.

— И как же ты умудрился все испортить?

— Я без особого труда взобрался на забор. Но слезть с него не смог.

— Ты струсил.

На Лоури было жалко смотреть.

— Да, да, я струсил. Единственный раз мне подвернулась возможность... Единственный раз меня позвали вместе со всеми. Иногда я просто ненавижу самого себя за то, что я такой.

— Наверное, остальные мальчишки с тобой после этого просто не разговаривали?

— Если бы только это!

— Неужели еще хуже?

— Намного.

— Рассказывай.

Лоури глубоко вздохнул:

— Когда я начал слезать с забора, меня поймали.

— Ни фига себе!

— Вот именно, что «ни фига себе!». Ночной сторож вызвал Христовых Братьев, они приехали с фургоном и загнали в него всех мальчишек, словно скотину.

— Кончилось все это плохо, надо думать.

— Хуже некуда. Массовое исключение. Выгнали всех...

— Кроме тебя.

— Кроме меня. Хуже того, меня начали ставить всем в пример, как благоразумного ученика. Представь, как ты себя чувствуешь, когда тебя называют «благоразумным учеником» на общем собрании школы перед залом, в котором сидит четыреста мальчишек.

Мэг содрогнулась.

— Кошмар!

— Никто целый год со мной не разговаривал.

— А теперь ты хочешь попробовать снова?

— Должен. В моей жизни был момент, когда все могло пойти совсем иначе. Неужели у тебя такого не бывало, Мэг? Какое-то мгновение, в которое может решиться все?

Мэг вспомнила о том, как она стояла под окном квартиры Маккола, думая, лезть ей в окно или не лезть.

Она кивнула:

— Я тебя понимаю. Ты должен снова туда вернуться.

Лоури облегченно вздохнул:

— Спасибо.

— Я так понимаю, что, если мы отправимся туда днем, купим билет и обойдем стадион с экскурсией, желание нельзя будет считать исполненным?

— Нет. Самое важное здесь — незаконное проникновение.

— Именно этого я и боялась. Представляешь, как это может повредить моей ауре?

— Не понимаю, в чем тут проблема? С твоими способностями мы легко справимся с каким-то забором, охраняемым ночным сторожем.

Мэг ухмыльнулась:

— Да, Лоури, ты все еще живешь в прошлом. Со времен Первой мировой они могли усилить охрану.

— Второй мировой.

— Какая разница. Итак, мы должны залезть, побегать по полю и вылезти обратно. Проще простого, верно?

Лоури перебросил сигару в другой угол рта:

— Вот именно, проще простого. Залезть и вылезти. Никому никакого вреда. И с чего ты решила, что охрану могли усилить? Там же нечего красть, кроме травы с газона!

Отрыжку и ВЕНИКа поместили в камеру предварительного задержания номер девять. Черти-пограничники не имели ни малейшего представления, кто это такие, и решили не пускать их внутрь без особого распоряжения с самого низа. Вельзевула побеспокоили как раз в тот момент, когда он, сидя в ложе, наслаждался концертом- бенефисом с участием величайших диктаторов мира, и своим появлением черти сильно испортили настроение архидемону.

Два черта-пограничника поджидали его у хранилища душ. Их заскорузлые рожи были покрыты копотью и опалены огнем, словно у кочегаров. На эту работу обычно брали тех, кто при жизни числился в особо опасных преступниках, поэтому и в аду их держали на всякий случай подальше от центра, возле самого входа, где они занимались тем, что отскребали от стен туннеля противящиеся души. На жаргоне преисподней их обычно называли «отскребалами».

— Какого ангела? — зарычал Вельзевул на старшего из пограничников.

— Понятия не имею, — ответил тот чуть-чуть менее почтительно, чем следовало бы.

Вельзевул, не долго думая, испепелил его трезубцем.

— Какого... — повторил он свой вопрос свежеиспеченному начальнику.

— Двух новеньких, ваша немилость. Камера предварительного задержания номер девять.

— И вы потревожили меня только ради этого?..

— Нет, ваша немилость, они ужасно воняют. Что-то невообразимое. Я ничего подобного никогда не видел.

— Не нюхал, — педантично поправил его Вельзевул.

— Наверное, даже здесь пахнет.

— Да нет вроде бы... Вы им впрыснули успокоительного?

— Этого не требовалось, ваше бесчестие. Оба выглядят так, словно их хватил апокалиптический удар.