— Все гораздо проще, Патрик. Это — скауты! Они поселились за забором, трубят в горны. Они разбили палатки…

— Фуу… Ради всего святого, возвращайся домой. — Патрик оттолкнулся ногами и мягко затормозил креслом около своего стола. — Это же классика! Я-то думал…

— Что значит классика? -Я начал раздражаться. — Я ночами не сплю. Я свихнусь скоро. Я отпуск прервал.

— Тебе нужны буханка хлеба и водка. — процедил Патрик. — Проверенный способ.

— Чего ты несешь! Боже всемогущий! Кто из нас сошел с ума?

— Послушай, — Патрик совершил пируэт на своем кресле. Как мне показалось, он на меня слегка обиделся. — Я, по крайней мере, трезв, а также не пришел на работу небритым, в мятой рубашке с какими-то желтоватыми пятнами на животе. О происхождении этих пятен я, так и быть, допрашивать тебя не собираюсь. Пусть они останутся на твоей совести. Эти пятна греха, происходят ли они от греха первородного, либо греха чревоугодия, когда жир капает с шипящего куска мяса, либо от греха пьянства, когда вино проливается из бокалов, зажатых в потерявших твердость руках на грудь и живот пьющего…

— Дьявол! — я потрогал свой колючий подбородок, сконфуженно увидел желтоватое пятно на животе, глубоко задумался о его происхождении, потом вспомнил, что оно коньячное, и понял, что Патрик прав на все сто.

— Будем лаконичны и точны… Их там много? — Патрик снисходительно улыбнулся мне уголками губ.

— Кого?

— Скаутов, конечно. Кого же еще?

— Человек десять. Или пятнадцать.

— Палатки поставили?

— Угу, — я был готов зарыдать. — И флаги повесили. Американский и китайский.

— Флаги меня сейчас не интересуют. Сколько палаток?

— Кажется, пять.

— Годится. Если бы было десять, могло бы и не сработать. А на пять — с лихвой хватит.

— Чего хватит? — Я недоумевал.

— Классический метод борьбы со скаутами, — Патрик оскалился. — Самая гадкая и дешевая водка, понадобится также буханка хлеба. Размачиваешь хлеб в водке, ночью на запах приходит скунс. Жрет все это дело. Тут — главное его не упустить, скунс опьянеет мгновенно и обязательно заснет поблизости в бессознательном состоянии. Берешь его голыми руками и подкидываешь к скаутам. Утром скунс просыпается с жуткой головной болью, ходит вокруг и раздраженно на все гадит своей струей. Вот увидишь, скаутов как рукой снимет.

— Да ну тебя, — я разочарованно махнул рукой. — Мне не смешно, извини. Чувство юмора отказало. Похмельный скунс — это выше моего понимания.

— Ну и зря, не хочешь — не пользуйся. Метод проверенный, его уже несколько поколений использовали. И не только против скаутов. В летних лагерях, в армии, в походах…

— Бред какой-то. — начал сердиться я. — Да откуда я тебе скунса возьму? У тебя что, дома скунс живет?

— Да ими здесь все кишит. Опоссумы, еноты…

— Ну да, недавно ко мне опоссум приходил, — смутился я. Действительно, с неделю назад по забору, отделявшему мой участок от китайских соседей, разгуливало похожее на крысу существо с длиннющим хвостом и грустными круглыми глазами.

— Скунсы просто более осторожны. Но против такой приманки никто не устоит. Так что, ты наверняка поймаешь одного-двух в первую же ночь.

— Ради всех католических и прочих святых, не издевайся надо мной. — Я пристально посмотрел Патрику в глаза. По нему, собаке, никогда не поймешь, серьезен он, или иронизирует. Морда самая что ни на есть благонамеренная, абсолютно интеллигентная, не говоря уже о тоненьких очках с золотой оправой.

Вот только глаза смеются…

— Ну, есть еще один способ, правда, менее эффективный. Заяви всем, что ты голубой и очень любишь мальчиков. И скаутов в особенности. Скажи, что хочешь с ними поиграть, например. Или стать их вожатым.

— Привет, — поморщился я. — Я их потише попросил быть, а они уже чуть было полицию не вызвали. Представляшь, что будет, если я… Сразу же в тюрьму упекут.

— Ты ничего не понимаешь… — Патрик снисходительно растянул губы. — Это — самая безопасная афера, которую ты можешь провернуть. Дискредитация меньшинств, да ты что, телевизор не смотришь? Скорее ты этих своих соседей за решетку отправишь, чем они тебя. Вот увидишь, с этим проблем не будет. Если только…

— Что? — Я внутренне напрягся. — Что ты имеешь ввиду?

— А вдруг они согласятся… — Патрик смутился.

— Никогда! — зарыдал я. — Уеду, я куда-нибудь, уеду. За полярный круг. На землю императора Франца-Иосифа! Пойду искать по свету, где оскорбленному… Тьфу. Ты знаешь, был такой великий русский писатель…

— Поехал бы ты домой, — напутственно махнул рукой Патрик. — Запомни, водку бери самую дешевую и противную, иначе головной боли не будет.

— Спасибо, — идея эта все же представлялась мне дурацкой, и я решил указания Патрика проигнорировать.

Не успел я выйти из машины, приехав домой, как понял, что был неправ и погорячился. На соседнем участке раздавались громкие автоматные очереди с характерным пулеметно-электронным присвистом.

— Окружай предателей! — возбужденно визжал чей-то голосок. — Руки завязывай за спиной! Молчать, презренный иностранный шпион!

— Да вы что, с ума сошли?… Пустите меня!

— Теперь ты наш пленный. И мы будем с тобой обращаться по законам военного времени.

— Руку сломаешь. Ой… Уй. Мама! Отпусти, сломаешь! У-у-у-у…

— Брось его! — голосок был совсем детским. — Сосед вернулся!

— Та-та-та-та! — Сквозь дырку в заборе протолкнулся ствол электронного ружья и раздалась окрашенная электронными трелями очередь. — Ура-а-а! Смерть предателям!

Каюсь, злобность и жестокость овладела мной, я даже поднялся в спальню, достал из футляра любимый мой шестизарядный револьвер, и пару раз щелкнул барабаном. Потом я взглянул на себя в зеркало, устыдился, и, разрядив револьвер, в отчаянии поехал в магазин за водкой и хлебом.

Самой плохой и, как ни удивительно, самой дешевой водкой, доступной на территории штата Калифорния, являлась жидкость с ностальгичным названием «Привет», стоимостью в три доллара девяносто девять центов. Выпускалась эта отрава где-то на Урале.

Приехав домой, я тщательно размочил хлебную массу в водке, и, напоминая самому себе сумасшедшего, разложил приманку вдоль забора, отгораживающего мой садик от соседей.

— Господи, — поднял я голову к звездам, мерцавшим в ночном небе. — Дай мне покоя на этой земле. И прости меня за безумие мое. Это — не жертва тебе, не пойми меня превратно, это — акт отчаяния. Если можешь, освободи меня от скаутов всех племен и народов. Если не можешь — пошли мне круглую сумму в твердой валюте в компенсацию морального ущерба.

Произнеся эту незамысловатую молитву, адресованную в космическую пустоту, я отправился спать под становящимися привычными звуки американских и китайских гимнов и радостную перекличку.

Разбудил меня громкий металлический скрежет и треск кустов. Потом во дворе что-то булькнуло, снова затрещало и с грохотом свалилось.

Сердце мое забилось. Не иначе как скауты, воодушевленные военно-полевыми игрищами, совершили вылазку в тыл врага. Я накинул халат, вооружился карманным фонариком, потянулся было к револьверу, но смутился, и в целях самообороны прихватил на кухне сковородку с непригорающим дном. Имея богатый опыт общения со скаутскими следопытами и будучи готовым к самому худшему, я вышел в садик… Нет, скаутов нигде не было видно. Вместо них на цементированной дорожке лежал самый что ни на есть вульгарный енот с потешной мордой. Из глаз его катились слезы, мохнатый бок вздымался с неправдоподобной частотой, пушистый хвост подрагивал, а лапы совершали конвульсивные движения. Енот был вне всякого сомнения абсолютно пьян. Я испугался, что зверюге пришел конец и брезгливо толкнул его носком ботинка.

— У-угх. — Зевнул енот, и, неожиданно, вполне по-человечески, повернулся на бок, поджав под себя лапы. О-рх, — вздохнул он, почесав левой лапой мохнатый бок, и вдруг посмотрел на меня совершенно осмысленным взглядом. — У-угх, — зверь в ужасе зажмурился, помотал головой, попытался уползти в сторону, но обмяк и захрапел, приоткрыв пасть.