- Я и сам поэт,- продолжал его просвещать обитатель Луны,- и должен сказать, не хвастаясь, что имя Звездомира Лазурного славят по всей Луне.
Если селенит полагал, что этим признанием расположит к себе земного жителя, то он жестоко ошибался.
Пан Броучек презрительно усмехнулся и лишь буркнул: - Звездомир Лазурный! Тоже мне имечко!
- Ты удивлен? Но ведь это самое обычное имя. А как зовут тебя?
- Да уж не так громко, как вас,- ответил Броучек, сделав ударение на вежливом местоимении "вас", - всего-навсего Матей Броучек.
- Броучек! Стало быть, даже имена свои вы, жалкие земляне, находите во прахе, заимствуете их от низких, презренных существ[Броучек - в переводе букашка, жучок. ]. А кто ты по профессии?
- Я домовладелец.
На этот раз был разочарован наш герой, полагавший, что своим ответом произведет на селенита впечатление.
Но Лазурный лишь осведомился: - Домовладелец? А что это такое?
- Ну и ну, нечего сказать! Они тут даже не знают, что такое домовладелец! - пробурчал себе под нос пан Броучек и пояснил: - У меня есть дом, четырехэтажный дом в Праге, без долгов...
- Я спрашиваю не о доме. Я хочу знать, что ты на Земле делал.
- Вот это мне нравится! Что я делал... Как будто мало у домовладельца забот и хлопот с утра до вечера! Одни к тебе бегут жаловаться, что печка дымит, другие - вода не идет, или изволь возиться с этим проклятым художником, или беги в магистрат...
- Не говори о столь ничтожных вещах. Скажи лучше, как ты служил бессмертным идеалам, на каком поприще расширял ты царство красоты?
- Красоты? - пан Броучек не смог сдержать улыбки. - Вот еще! Мне не до красоты! Разве что иногда велю покрасить фасад, ежели магистрат потребует...
- Покрасить... И это ты назыбаешь служением красоте? О, вижу, вы, жалкие земляне, не имеете ни малейшего понятия о красоте. Ах, как мне вас жаль, какие вы несчастные!
И обитатель Луны, вновь развернув огромный кусок материи, громко зарыдал.
Пан Броучек начал злиться. "Не мужчина, а размазня! - негодовал он про себя. - Расплакаться из-за того, что я крашу фасад!.. Теперь понятно, почему он вместо платка таскает с собой целую простыню!" Выплакавшись, селенит задал очередной вопрос: - Должно быть, вам, землянам, даже неведомо, что такое любовь?
- Ого-го! Еще как ведомо! Не думаете ли вы, что мы святые? Я и сам в молодые годы натворил немало глупостей...
- Остановись, несчастный, остановись! Не оскверняй божественное чувство своим грубым дыханием! Нет, ты никогда, никогда не любил! Ты неспособен возгореться этим священным пламенем!
- Говорите что угодно. Но если под священным пламенем вы подразумеваете то, что у нас на Земле попросту называют ухаживанием, то я мог бы вам кое-что рассказать, вспомнить свои молодые годы... Ещё и сейчас - здесь я в этом готов признаться,когда вижу смазливую девчонку, не могу порой устоять перед искушением ухватить ее за пухленький подбородок или ущипнуть за румяную щечку...
- Молчи, безобразник! Ни слова больше! Меня ужасает твой цинизм, твое кощунство, оскверняющее достоинство и святость женщины.
- Ах, ах!.. Можно подумать, что у вас на Луне живут одни принцессы-недотроги. Святость женщины! Уж не поклоняетесь ли вы часом своим красоткам?
- Разумеется, поклоняемся, нашим ангелам, нашим святым и богиням, и даем им, венцам творения,знай также и об этом!- самые возвышенные имена. Я вижу, тебя еще нужно обучать обхождению с небесными созданиями. Как только появится какая-нибудь из этих жемчужин творения, ты должен пасть ниц и облобызать край ее туники. А если поднимешь на нее свой взор, он должен сиять безграничным восхищением, и изъясняться с женщиной ты обязан не иначе, как восторженными гимнами.
- Хороши же у вас обычаи, нечего сказать! Охота была ползать на коленях перед каждой юбкой!
- Уймись, злоязычный! Если ты не в силах воспринять наши благородные нравы, то хотя бы не поноси их в своем богомерзком святотатстве. Предупреждаю: больше я ни минуты не потерплю твоего присутствия, если ты не пообещаешь вести себя сообразно моим наставлениям.
- Ну, допустим, обещаю... С волками жить - поволчьи выть. Да только стоят ли чего-нибудь ваши лунянки?..
- Серафим, которого ты вскоре увидишь, являет собой недосягаемое средоточие райских добродетелей. Вот уже пятнадцать лет, как я умираю от пылкой страсти к этой прекрасной звезде, шепча утренним зорям и повторяя навзрыд закатному багрянцу ее чарующее имя Эфирия!
- Пятнадцать лет! Благодарю покорно. На вашем месте я давно бы уже пропел этой твердокаменной девице: "Ах, недотрога, на свете много таких, как ты..." и так далее.
- Твердокаменной? Эфирия твердокаменная?! О, да этот херувим воплощенная чуткость, и благое предчувствие мне подсказывает, что и она склоняет ко мне лилейную чашу своей любви.
- Выходит, старик - против? Верно, он состоятельный человек и считает, что кое-как перебивающийся вирше... то есть... словом, что вы не пара его дочери?
- О, этот благородный муж - большой почитатель поэзии, и он с радостью доверил бы мне евое сокровище. Он относится ко мне отечески, и я не позволю говорить неуважительно о досточтимом старце, который, постигнув пытливым умом все тайны вселенной, ныне живет на покое вдали от лунной суеты одним лишь попечением о счастье своей ангельской дочери.
- А, так он учитель на пенсии?
- Учитель! Непостижимый мудрец, говорю тебе, крупнейший наш философ!
- Ну бог с ним!.. Вы мне лучше вот что скажите: ежели она вас любит и папаша не возражает, то какого черта вы не женитесь на ней?
- О, святая земная простота! Неужто я пойду на то, чтобы прозаической женитьбой лишить себя сладостной тоски, божественного упоения и скорби, беспредельной поэзии чистой, идеальной любви?! Разве ты не знаешь, что снимая с невесты подвенечную фату, мы попираем самые светлые грезы своей жизни?!
- Я тоже не сторонник женитьбы... Но, послушайте, коли у вас у всех в обычае платоническая любовь, то откуда же тогда берутся...
Лазурный с отвращением отвернулся от пана Броучека и зажал уши ладонями. Затем на настроил свою арфу и под его пленительные звуки запел восторженную песню. Тем временем пан домовладелец, возносясь (да, именно возносясь!) подле обитателя Луны, предавался прозаическим размышлениям.