Что такое grilla?

Утром, уже отвезя Софи в школу, я все еще думаю об этом. Добрых десять минут я брожу между мольбертами, кубиками и тазиками с мыльными пузырями, чтобы как-то загладить свое вчерашнее недостойное поведение. Сегодня утром я собиралась позаниматься с Гретой, но меня отвлекает отцовский кошелек на полу машины. Он брал его пару дней назад, чтобы расплатиться за бензин на заправке; я обязана заехать в дом престарелых и вернуть ему деньги.

Я паркуюсь на стоянке и открываю заднюю дверь.

– Место, – велю я Грете, и та дважды шлепает хвостом по полу кузова. Ей приходится ютиться там со снаряжением для первой помощи, большущим баком воды и набором дополнительной сбруи и поводков.

Я вдруг чувствую укол в запястье – кто-то по мне ползает. Мысли набирают небезопасную скорость, горло сжимается: больше всего на свете я боюсь пауков, клещей и прочих кровососов. Я срываю куртку и, обливаясь холодным потом, прикидываю, далеко ли удалось отбросить паразита.

Страх мой совершенно беспочвен. В поисках пропавших людей я взбиралась на горные хребты, я стояла лицом к лицу с вооруженными преступниками, но оставьте меня в комнате с самым крошечным паукообразным – и я, скорее всего, потеряю сознание от ужаса.

Всю дорогу до дома престарелых я учащенно дышу. Отца я встречаю на зрительской трибуне, откуда он наблюдает за уроком йоги.

– Привет, – шепчет он, чтобы не потревожить стариков, приветствующих солнце. – Как ты тут оказалась?

Я выуживаю из кармана его кошелек.

– Подумала, что тебе это пригодится.

– Вот он где, – говорит отец. – Очень полезно иметь дочку-поисковика.

– Я нашла его дедовским методом – случайно.

Он уводит меня за собой по коридору.

– Я знал, что рано или поздно он отыщется, – говорит отец. – Все всегда находится. У тебя есть время выпить со мной кофе?

– Вряд ли, – отвечаю я, но все равно иду в кухоньку, где он наливает мне полную чашку, а оттуда – в его кабинет.

Когда я была маленькой, он приводил меня сюда и, чтобы я не скучала, пока он говорит по телефону, показывал фокусы со скрепками и носовыми платками. Я беру в руку пресс-папье со стола. Это камень, раскрашенный под божью коровку: мой подарок, сделанный, когда мне было примерно столько же лет, сколько сейчас Софи.

– Если хочешь, можешь выбросить, я не обижусь.

– Но я люблю это пресс-папье!

Он забирает у меня камень и возвращает его на место.

– Пап, а мы когда-нибудь сажали лимонное дерево?

– Что?

Прежде чем я успеваю повторить вопрос, он внимательно присматривается ко мне, хмурит брови и подходит ближе.

– Погоди-ка. У тебя тут что-то торчит… Нет, ниже… Давай я сам.

Я подаюсь вперед, и он прикладывает руку к моей шее.

– Неподражаемая Корделия! – восклицает он, точь-в-точь как тогда, когда мы вместе показывали номер. И вытаскивает у меня из-за уха жемчужную нить.

– Это ее ожерелье, – говорит отец и ведет меня к зеркалу, висящему на двери кабинета. Я смутно вспоминаю свадебную фотографию, которую видела вчера. Он застегивает замочек – и мы оба смотрим в зеркало и видим того, кого там нет.

Офис «Газеты Нью-Гэмпшира» расположен в Манчестере, но Фиц по большей части работает в собственном офисе, оборудованном во второй спальне его векстонской квартиры. Живет он прямо над пиццерией, и запах соуса маринара проникает внутрь с восходящими потоками горячего воздуха. Проклацав коготками по лестничному линолеуму, Грета усаживается у порога, где высится картонная фигура Чуббаки[2] в натуральную величину. На спине у монстра крючок, на крючке – ключи. Ими-то я и пользуюсь, чтобы попасть в квартиру.

Я проплываю по океану одежды, разбросанной по полу, и стопок книг, которые, кажется, размножаются, как кролики. Фиц сидит за компьютером.

– Привет! – окликаю его я. – А ты ведь обещал проторить для нас тропинку.

Собака врывается в офис и пытается взобраться к Фицу на колени. Он почесывает ее за ухом, и она прижимается к нему, попутно смахивая со стола несколько фотографий.

Я подбираю их. На одной изображен мужчина с дыркой во лбу; из дырки торчит зажженная свеча. На второй улыбается мальчик с двумя пляшущими зрачками в каждом глазу. Я протягиваю снимки Фицу.

– Родня, да?

– «Газета» заказала мне статью типа «Очевидное-невероятное». – Он рассматривает снимок мужчины с католической мессой в черепе. – Этот удивительно находчивый парень, похоже, гастролировал по всей стране, но выступал только по ночам. А еще мне пришлось целиком прочесть медицинскую монографию – тысяча девятьсот одиннадцатого года, между прочим, – об одиннадцатилетнем пациенте, у которого в пятке вырос коренной зуб.

– Ой, да брось, – говорю я. – У всех свои странности. Эрик, например, скручивает язык листком клевера. А ты умеешь так мерзко закатывать глаза…

– Вот так? – говорит он, но я успеваю отвернуться. – А ты, к примеру, сходишь с ума, если в миле от тебя находится паук…

Я задумчиво поворачиваюсь к нему.

– Я всегда боялась пауков?

– Сколько тебя знаю. Может, ты в прошлой жизни была Мисс Маффет.[3]

– А если?…

– Я же пошутил, Ди! Если человек боится высоты, это еще не значит, что он погиб, упав с крыши, сто лет назад.

Не успеваю я опомниться, как уже рассказываю Фицу о лимонном дереве. Живописую, как на голову мне ложился венец раскаленного воздуха. Как кроваво-красно горела земля, в которой росло дерево. Как я могла прочесть буквы ABC y себя на туфлях.

Фиц внимательно выслушивает меня, скрестив руки на груди. С таким же деланным участием он слушал, как я, тогда еще десятилетняя девочка, увидела у своей кровати призрак индейца в позе лотоса.

– Ну, что я могу сказать, – наконец говорит он. – По крайней мере, кринолина ты не носила и из мушкета не стреляла. Возможно, ты вспомнила что-то из этой жизни – что-то давно забытое. Сейчас многие изучают феномен восстановленной памяти. Если хочешь, я могу заняться этим вопросом.

– Я думала, что восстановленная память касается травматических опытов. Как меня могло травмировать цитрусовое дерево?

– Лаханофобия, – отвечает он. – Это страх овощей. Логично предположить, что остальных ступенек пищевой пирамиды тоже можно бояться.

– И сколько, ты говоришь, родители потратили на твое обучение в Лиге Плюща?[4]

Фиц, улыбнувшись, берется за поводок.

– Ладно. Где ты хочешь, чтобы я проторил тропинку?

Он знает алгоритм наизусть. Он снимет свитер и положит его внизу, у лестницы, чтобы у Греты был образец запаха. Потом он побредет куда глаза глядят, на три мили, или пять, или все десять, сворачивая в переулки, на проселочные дороги и в посадки. Я дам ему фору в пятнадцать минут, после чего мы с Гретой примемся за работу.

– Сам решай, – отвечаю я в полной уверенности, что, куда бы он ни отправился, мы все равно его найдем.

Однажды мы с Гретой искали беглеца, а нашли его труп. Мертвое тело сразу же перестает пахнуть как живое, и, приближаясь к нему, Грета понимала, что что-то не так. Парень свисал с ветки векового дуба. Задыхаясь, я упала на колени, терзаясь одним вопросом: насколько раньше я должна была прийти, чтобы предотвратить это? Я была в таком шоке, что не сразу заметила реакцию Греты. Та свернулась калачиком и скулила, зажав нос лапами. Впервые в жизни она обнаружила то, что не хотела находить. И не знала, как ей быть с этой находкой.

Фиц водит нас кругами: от пиццерии – к самому сердцу главной улицы Векстона, за заправку, через узкий ручеек, по отвесному склону к вымытому водой оврагу. Находим мы его в шести милях. Я по колено в воде. Грета замечает его, сидящего на корточках, в жидком подлеске, чьи влажные листья блестят, словно монеты. Фиц хватает плюшевого лося, с которым Грета особенно любит исполнять команду «апорт!», и бросает его подальше – это награда за успешно выполненную операцию.