И всё же ехали и ехали во Псков, а горожане вздымали цены на свои клоповники. Земская изба задыхалась в жалобах, мужики, прослышав о ценах на жильё, заворачивали оглобли от Пароменья: то-де страшнее Обатуры! Пришлось издать указ:
«Который крестьяне и псковичи всякие люди стоят по дворам у попов и у затинщиков и у воротников и у всяких людей псковских, и стояли б они по тем дворам без наймов до государева указу для нынешнего осадного положения». Терпи, хозяева, бесплатно. «Без денег — воду пить!» — возмутились домовладельцы. Но и они понимали, что чем больше мужиков стоит на стенах, тем они неприступнее. Предусмотрительные сговаривались, что постояльцы будут ходить на стену вместо хозяев.
Главной заботой, головной болью Шуйских оставалась стена Окольного. Не раз, не два Иван Петрович объехал и обошёл её в сопровождении голов и розмыслов, своими белыми руками, не жалея перстней с алыми и сиреневыми камнями (гранат и аметист — для крепости духа!), ощупал выветрелый кирпич и хрупкий известняк с целыми гнёздами ракушника, за которые руки бы поотрубать подрядчикам! Да те уже истлели в такой же известковистой, рассыпчатой земле.
По городу пустили подлый слух о тайном ходе под рекой Великой — для спасения начальства. Покуда-де льётся кровь, воеводы с домочадцами далече утекут. Иван Петрович не исключал, что этот слух, как и подмётные письма Батория, распространяли нарочно засланные люди. Впрочем, свидетельствовал он о некоторой шатости посада, издавна злого на Москву. Иван Петрович нарочно при множестве свидетелей советовался с розмыслами, могли ли древние строители подрыться под Великую. Невозможно, уверяли знатоки грунтов. И ров-то копать — мучение, рыхлого камня и песка под стенами немного, дальше — известковая скала. Кром и Довмонтов город вовсе стоят на камне, под них не подкопаешься. Стены Среднего и Окольного уже на рыхляке и супесях. Но и под ними, конечно, выходов нет, одни потайные калитки да «слухи» прямо под основанием... На том дозволенные речи прекратились, ибо устройство подстенья есть государственная тайна.
И вновь гонял коня Иван Петрович вдоль стены Окольного, по цветочным луговинам между нею и рвом, похожим на затравевший овраг, врезанный в очень пологий склон. Уязвимая часть тянулась версты на полторы, от Гремячей башни на берегу Псковы до наугольной Покровской по-над Великой. Здесь можно под любым пряслом ждать подкопа. Чем пристальнее всматривался Иван Петрович в эту стену, тем ниже и слабее она казалась, а ржавые пятна железных окислов на плитняке мнились кровавыми брызгами... Люди, одни люди оберегут её. Получив последнюю, «умильную и благомудренную» государеву грамоту, не оставлявшую сомнений в намерениях Батория, затем — архиепископскую из Новгорода, князь Шуйский обратился к печорскому игумену Тихону о крестном ходе вокруг стены.
Игумен переселился в город, на монастырское подворье у Одигитрии. Совместно с протопопом Троицкого собора отцом Лукой они провели такую же основательную работу с церковным клиром, как воеводы — с головами и сотниками, а городские розмыслы — со строителями, возводившими вторую линию укреплений вдоль Окольной стены. Священники и иеромонахи служили утрени, обедни и вечерни так истово и страстно, что согревали, насыщали победоносным жаром не только души прихожан, но, кажется, самые стены храмов. Молитвенная напряжённость возросла с началом Успенского поста, с первого августа. Иван Петрович, много раз водивший, посылавший людей на смерть, знал способы примирить их со смертельной опасностью, но самый верный — обращение к вечности... И что бы ни твердили нестяжатели и исихасты о молитве безмолвной, умной, одинокой, едннствование в церковной службе полнее насыщает верующих и возбуждает готовность к жертве на благо рода, Родины. По-христиански это, в высшем, евангельском смысле, вопрос отдельный, диалектический; с военной точки зрения соборная молитва верней корысти, вина и государевой присяги укрепляет трепещущие сердца.
Как не затрепетать, когда в архиепископском послании войско Батория изображалось так: «Яко несытый ад пропастные свои челюсти раскидаша и оттоле Пскова поглотити хотяще. Спешне же и радостне ко Пскову, яко из великих пещер лютый великий змей летяще, страшилища же свои, яко искры огненны и дым тёмен на Псков меташе... Аспиды же свои и приближные змеи и скорпеи великой той змей, литовский король, блеванием насытити хвалящеся». Архиепископ, по мнению Ивана Петровича, перехватил. Силу врага не следует преувеличивать. Слишком эта образная, ужасающая часть послания отвечала опасениям псковичей, два года слышавших только о победах короля. Бывавшие в Полоцке и Великих Луках рассказывали, насколько те стены были неприступнее Окольного города. А потому, считал Иван Петрович, придётся укрепить его не только дополнительной деревянной, но и духовной стеной.
Печорский игумен Тихон возглавил крестный ход. Его любили за простоту и снисходительность к грехам, вернее — слабостям, ибо грехи, говаривал игумен, легко по пальцам перечесть. Он вышел из Троицкого собора с медленно гаснущей улыбкой на склеротическом лице любителя хмельного, успев чём-то шутливо уязвить протопопа Луку. На стену Крома бодро поднялся по внутренней лестнице с крутыми, на здоровых мужиков рассчитанными ступенями. У наугольной башни, замыкавшей решётку в устье Псковы, надолго задержался, бормоча молитву. Потом молчал, вглядываясь в синюю даль реки Великой, несущей переливчатые, шёлковые воды на север. Все так и поняли, что обращается игумен к Русской земле, у коей последней обороной остался Псков. Пусть её сила, накопленная за века отдельного от прочих языков бытия, выраженная в чистейшем православии, опустится на город невидимым покровом, а крестный ход обнесёт и повяжет концы его вокруг стены.
Под медленное пенье спустились вниз. Иван Петрович задержался у бойницы, так и притягивала плещущая в неё речная синь. Странное свойство было у этих древнейших стен Крома: снизу — недоступны, голову задранную кружили, а из настенных переходов Великая казалась близкой, хоть руку с ковшом тяни из бойницы.
Думали — дальше пойдут вдоль стен. Тихон, миновав железные ворота Довмонтова града, лишь коротко перекрестившись на его бесчисленные церковки, бодрым шагом направился к Торгу на берегу Псковы, под одряхлевшей стеной Среднего города. Сказал отцу Луке, но так, что ближние услышали и передали дальним:
— Торг — сердце Пскова! Им град наш силён и соблазнителен. Король в послании к военачальникам своим недаром обещал: богатеством-де многочисленно обогащуся я и вы, мои друзи... И о реце Пскове: «Чрез сей великий град река текуще скрозе каменные стены, по реке же той во граде многопотребные вещи стояху». И самая та вещь многопотребная есть Торг, на лавки его и склады горят несытые очи иноплеменных!
Иван Петрович поразился чутью и чёткой, непропитой памяти игумена. Почти дословно тот процитировал послание Батория к шляхетству, как его передали русские агенты. Восхваление Торга уравнивало посадских с воинским чином. В том была и капля горечи: церковь и власть льстили чёрным людям, как только в них являлась крайняя необходимость. Отчего посадские не пользуются этой лестью, временным своим усилением, чтобы добиться от государя новых прав? Шуйские, как немногие из бояр, знали, какое потаённое богатство залегло в посадских сундуках и коробах, а ещё больше — в возможностях, в торговой и промышленной смётке, которым та же власть не даёт развернуться. Пи у бояр, ни у детей боярских такого богатства нет, одна дурно ухоженная земля. А — держат в боевых рукавицах всё податное сословие! Ужели из другого праха слеплены?.. Иван Петрович так глубоко задумался, что не заметил, как крестный ход вытянулся от ворот Среднего города почти до Окольного. Господи, восхитился он, как многолюден Псков!
Вести это множество по тропе между стеной Окольного города и рвом было немыслимо. С внутренней стены дороги разворотили землекопы, прорезав ещё один ров, а древоделы завалили лесом. Тихон вывел шествие из городских ворот в поле, на обрамленные мелколесьем луга, откуда стена Окольного выглядела внушительнее. Поворотил сперва к Пскове, к Михайловской башне. Дал людям насытиться речным и полевым простором, затем повёл на солнце, к реке Великой. Вот когда огненно воссияли ризы, оклады и золотые наконечники хоругвей! Певчие, собранные изо всех монастырей и городских церквей, мощно затянули один из суровых псалмов Давидовых. Пенье, подхваченное сопровождающими, сливаясь с шарканьем, вздохами и приглушённым молитвословием, казалось, возносилось перед стеной Окольного неким ограждающим маревом, туманящим пространство и искажающим дали. Тут произошло странное, на что не обратили внимания, но вспомнили по снятии осады.