— Узел развязался…

— Ах, скоты! Вот что значит иметь дело с молокососами!

— Капитан! Умоляю вас… спасите несчастного, который в бочке! — воскликнул Рафаэль.

— Что же я могу сделать? — пожал плечами толстяк. — У меня на берегу нет водолазов.

— Пошлите шлюпку разыскивать бочку… — настаивал креол.

— Бесполезно. Если рабочие ее не разыщут, значит, она пошла ко дну. Теперь уж человек наверняка захлебнулся.

В дверь постучали:

— Комендант порта и еще несколько господ прибыли с берега и ищут того молодого пассажира, который только что погрузился на борт, — раздался голос матроса. — Они велели спросить, нет ли его у вас?

Капитан пробормотал проклятие.

— Что это значит? Уж не приехали ли они вас арестовать? — с дрожью в голосе шепнул Рафаэлю Эдгерлей.

Молодой человек пожал плечами.

— Скажи этим господам, что он здесь, — сказал капитан матросу.

Через минуту в капитанскую каюту вошел комендант порта и еще несколько человек.

— Доброго утра, дон Энрико! — весело приветствовали они креола.

Он отвечал им крепким рукопожатием. На пепельно бледном лице заерзала натянутая улыбка.

Капитан позвонил.

— Шампанского! — крикнул он вошедшему слуге. Догадливый человек был Стирсон!

— Ну, что? Видно, вчерашний пир все еще сидит в вашей голове. Да, вы угостили нас по-королевски, но я предпочел бы видеть вас более здоровым, — смеялся комендант, глядя на зеленовато-бледное лицо молодого человека, на синяки под запавшими глазами.

— Мне кажется, у меня лихорадка, — ответил креол. — Подцепил ее во время этого дьявольского ливня.

— Лихорадка? Нет лучше лекарства, как шампанское.

— Господа! Я пью за здоровье моего пассажира и его гостей! — подхватил капитан.

Пирушка продолжалась. Каждый нерв Рафаэля был натянут и вибрировал. Как автомат отвечал он на тосты, опрокидывал рюмку за рюмкой, хохотал, сыпал шутками.

Наконец пытка кончилась. Распростившись с приятелем, комендант, офицеры и чиновники вышли из каюты. Одна за другой отчаливали от парохода шлюпки. «Нубия» дала гудок, повернулась и стала медленно удаляться от острова.

— Ну вот, мы наши обязательства выполнили, — хлопнул капитан Рафаэля по плечу. — Вы сами понимаете, что несчастье произошло не по нашей вине. Теперь очередь за вами. Ваши две тысячи фунтов, сенор?

Рафаэль дрожащими руками открыл ящик для красок, поставил на стол шкатулку с золотом и пошатываясь направился к двери.

Через день после ухода «Нубии» было обнаружено исчезновение пятнадцати кубинцев. На острове поднялся переполох. Полицейские сбились с ног, разыскивая беглецов. Ясно, что они покинули остров. Губернатор был в отчаянии. Ему грозила потеря места за такой недосмотр. Кроме того, слух о побеге скоро перекинется на материк, и немецкие и английские газеты поднимут крик об «испанских» зверствах на острове Фернандо-Поо. Как теперь быть?

Городской судья напомнил губернатору об одной бумаге, уже больше года лежащей в архиве. Это была амнистия политическим ссыльным, изданная вскоре по окончании десятилетней войны и носившая в значительной мере фиктивный характер. Испанские колониальные власти вовсе не собирались распространять ее на ссыльных кубинцев. К чему лишать остров крепких и искусных рабочих рук?

Но теперь губернатор жадно ухватился за эту бумажку. Об’явление амнистии всем ссыльным кубинцам будет единственным выходом из создавшегося положения. Скверное впечатление от побега разом сгладится. Находчивый судья посоветовал ему приурочить об’явление амнистии к рождению королевской дочери.

Прошло несколько дней, и по острову разнеслась ошеломляющая весть: все ссыльные кубинцы «высочайшей милостью» получали свободу и могли возвратиться на родину. Негры и мулаты не верили своим глазам и ушам и ходили, шатаясь как пьяные.

Работавший в правительственном учреждении креол рассказал им, чем была вызвана «амнистия»: ему удалось подслушать разговор губернатора и судьи. Кубинцы торжествовали: значит, не зря был совершен побег, стоивший столько трудов и лишений!..

Месяца через полтора все ссыльные вернулись на родной остров. На пристани порта Матансос их встретили Мануэль Корезма, Заморра, Нунец, Жуан Фернандец и другие беглецы. Тут же стоял и Рафаэль, весь в черном, сосредоточенный и грустный. Все были в сборе — не хватало только дона Эстебана.

Бочка из-под пальмового масла оказалась гробом старому революционеру.

Волна стачек катилась за волной, перебрасывалась с места на место, на время стихая в одном месте, усиливаясь в другом.

Сентябрь, октябрь — месяцы бурного роста забастовочного движения.

Столкновение рабочих с войсками в Либаве (3 сентября), расстрел казаками рабочего митинга в Тифлисе (11-го), демонстрация во Владикавказе (17-го), противоправительственная демонстрация в Варшаве (17-го), вооруженное нападение на рижскую тюрьму с целью освобождения политических заключенных (20-го), аграрные беспорядки в Вятской губернии, резолюция студенческих сходок различных учебных заведений об использовании помещений для открытых митингов, ряд террористических актов — все это только эпизоды непрерывно нараставшей волны.

Страна напоминала гигантский кипящий котел.

Атака переходила в штурм самодержавия.

Положение стало напряженным до крайней степенно 2-го в Москве забастовали типографские рабочие. 6-го забастовка перекинулась на пекарни, городские предприятия, фабрики и заводы. На улицах происходили митинги и манифестации. Стали учащаться столкновения с полицией и казаками. Две силы — революция и самодержавие стояли лицом к лицу, готовясь вцепиться друг в друга.

10-го в Москве началась всеобщая стачка рабочих.

16-го (3) забастовка перекинулась в Петербург и привела к организации «революционного рабочего самоуправления». 13-го октября состоялось первое заседание Совета рабочих депутатов.

20-го (7) стала Московско-Казанская ж. д. На следующий день бастует весь московский железнодорожный узел, кроме Николаевской дороги и Савеловской ветки. Начинают бастовать Либаво-Роменская, Привисленская и Полесская ж. д., 23-го забастовала Николаевская дорога, Екатерининская, Харьково-Николаевская и др.

Главнейший нерв страны — железные дороги — замер.

Жизнь приостановилась.

Ночью 26-го (13) в Петербурге состоялось первое заседание Совета рабочих депутатов.

27-го (14) Трепов издал свой знаменитый приказ: «холостых залпов не давать, патронов не жалеть».

Но это не помогло. Началась всеобщая забастовка.

Правительство растерялось. Оно пошло на уступки. 30 (17) октября появился царский манифест о даровании «возлюбленному русскому народу» свобод и конституционных прав.

«Царь далеко еще не сдался. Самодержавие вовсе еще не перестало существовать. Оно только отступило, оставив неприятелю поле сражения, отступило в чрезвычайно серьезной битве, но оно еще далеко не разбито, оно собирает свои силы», — писал В. И. Ленин.

Слова тов. Ленина подтвердились. Сделав уступки, самодержавие перешло в решительное наступление.

Вышедших на улицы с красными флагами рабочих войска начали расстреливать. В десятках городов опять начались еврейские погромы. За пять дней погрома в Одессе было только убитых 1000 человек.

Погромы происходили в Киеве, в Симферополе, в других городах. В Москве был убит черносотенниками большевик Бауман.