— Нам долго не продержаться, — сказал со вздохом Косаговский. — Патроны на исходе.

— Скоро начнет темнеть! — взглянул Раттнер на холодеющее небо. — А в темноте нам и патроны не помогут. Окружат, навалятся со всех сторон, и капут. Что делать?

— А башня-то на что? — крикнул Птуха.

Раттнер оглянулся и понял мысль Федора. Прямо за их спинами высилась Смердья башня. Правда, двери ее были заперты могучим «репчатым» замком на двух кольцах. Но этот замок можно было сбить, не рискуя попасть под обстрел, так как выступ башенной арки прикрывал дверь от выстрелов «лесных дворян». Трудно лишь было добраться до башни по открытому двору.

— Я попытаюсь, Илья! — сказал серьезно Раттнер. — Ты держи их на прицел, а я поползу к башне!

— Попробуем, Николай! — дрогнул голосом Косаговский. — Но почему должен рисковать именно ты?

— Без разговоров! — крикнул начальнически Раттнер и отполз от пулемета.

«Лесные дворяне» тотчас заметили его и открыли частый огонь.

Раттнер дополз до валявшегося посредине двора боевого молота-чекана, поднял его и бросился во весь рост к башне, «Лесные дворяне» рассыпали ожесточеннейший огонь. Но Раттнер был уже под аркой.

Цепь «лесных дворян», не прекращая огня, начала делать перебежки. Они поняли маневр своих противников и пытались отрезать их от башни. Косаговский поливал наседавшую цепь пулеметным огнем, выпуская ленту за лентой.

— Держишься? — крикнул Раттнер.

— Держусь! — ответил летчик. — Но туго… Да и «Максим» греется!

— Держись, Илья!.. Я сейчас… одна минута! — подбодрял его Раттнер, молотя по замку чеканом. Но огромный, с арбуз, замок плохо поддавался.

— Истома, беги сюда! — крикнул вдруг Раттнер, увидев юношу, кравшегося с рогаткой в руках по стене, невдалеке от башни.

Истома вздрогнул испуганно и, вбежав под арку, тоже принялся бить рогатиной по замку. Но он только мешал Раттнеру.

— Уйди к чорту! — рассердился тот. — Ни вару от тебя, ни товару.

Истома охотно отошел в сторону и встал, опираясь на рогатину.

— Николай!.. — крикнул дико Косаговский.

Раттнер поглядел в его сторону обезумевшими от злобы и отчаяния глазами и увидел валявшийся невдалеке большой, с лошадиную голову камень. Не раздумывая, он поднял его и, тяжело переваливаясь, пошел медленно под выстрелами к башне. Налившись от натуги кровью, поднял камень и, крякнув, опустил его на замок. Лязгнуло железо. Дужка замка лопнула. Скрипнули, растворившись, тяжелые двери.

— Сюда, скорее! — крикнул Раттнер.

Косаговский, схватив пулемет за хвостовую дугу, поволок его к башне. Птуха же бросил гранату в подбегавших «лесных дворян» и этим задержал их.

— Федор, беги же!.. — закричал отчаянно Раттнер.

Птуха, угрожающе размахивая приготовленной гранатой, пятился к башенным дверям и на пороге их наткнулся на стоявшего в нерешительности Истому.

— Чего пнем встал? Убьют! — крикнул Федор и пинком в спину втолкнул юношу внутрь башни.

Закрыв изнутри дверь на тяжелый засов, Птуха сказал удовлетворенно:

— Не-ет, ваша не пляшет! Здесь бинамид нужен, неначе! Это же Перемышль, на великий палец!

— Башня крепкая! — откликнулся Раттнер. — Но мы в ней как в мышеловке.

Выкресав огня и раздув кудель, Птуха зажег толстую церковную свечу. Осветился весь нижний этаж башни, по стенам которого вились крутые переходы крепкой лестницы, ведущей в верхние ярусы.

— Поднимемся в верхний ярус, — сказал Раттнер. — Надо посмотреть, что делают «лесные дворяне».

Из верхнего яруса открывался широкий вид на весь кремль и даже на предкремлевскую площадь.

Пока Косаговский и Птуха устанавливали пулемет рядом с одной из пушек, Раттнер, оглядевший внимательно кремль, заметил, что Крестовые ворота были уже снова заперты. А это значило, что они отрезаны от всего города, и что помощи им ждать неоткуда. Бежать из Смердьей башни тоже невозможно было. Пушечные амбразуры, прорезанные в сторону города, были так узки, что человек ни в коем случае не протиснулся бы в них.

«Не буду расстраивать ребят, — подумал Раттнер, — но мы через два, самое большее три дня вынуждены будем сдаться или умереть от голода и жажды…»

— Отдохнемте, товарищи! — предложил он товарищам. — Разделимся на три смены: я, Птуха и ты, Илья, будем дежурить по два часа каждый.

— Но ведь нас не трое, а четверо! — удивился Косаговский, указывая на Истому. — А потому я предлагаю разделиться на две смены, по два человека в каждой. Это вернее будет! Мало вероятности, что заснут сразу оба часовых. А с одним этот грех может случиться.

— Ладно! Будь по-твоему! — согласился Раттнер почему-то с видимым неудовольствием.

— На первую смену предлагаю себя и Истому, — продолжал Косаговский. — Согласны?

Раттнер согласился и на этот раз, но нахмурился еще больше.

Косаговский сидел на краю амбразуры прислонившись к пушечному лафету. Истома примостился внутри башни, около пулемета…

Кремль, налитый тьмою и безмолвием, лежал под ногами Косаговского. Лишь со стороны собора неслись уныло величавые звуки тягучих церковных песнопений. Не то отпевали кого-то, не то молились о чем-то.

Косаговский думал об Анфисе, и полынная горечь разлуки обжигала его сердце.

«Есть ли будущее у нашей любви?»— спрашивал он себя и сам пугался этого вопроса. Он поднял правую руку, разглядывая перстень, подарок Анфисы. Но красавец гранат, не получая света извне, не играл, не брызгал кровавыми лучами, был темен, слеп и тускл.

«Носи этот напалок, никогда не снимая!»— вспомнились ему слова Анфисы, и она встала вдруг перед ним близкая, желанная, с глазами скорбными, таящими невыплаканную тоску.

Косаговский вскинул голову и, ударившись затылком о пушечный лафет, очнувшись от грез, открыл глаза.

Он увидел, что потолок башни залит трепетным багровым светом. Кремль, насколько хватал глаз, был темен. Снаружи в башню свет проникнуть следовательно не мог. Но откуда же тогда эти багровые зайчики на потолке?

Быстро, но бесшумно поднялся Косаговский на ноги и выглянул осторожно из-за пушечного лафета.

Истома сидел верхом на пулемете и камнем, обернутым тряпкой, загонял гвоздь в пулеметный ствол. Но тряпка не поглощала полностью звука, и камень, ударяясь о гвоздь, звякал.

А за спиной Истомы, закутавшись в плащ, в темной бархатной шапочке, отороченной соболем, надетой поверх белого платка, стояла Анфиса. Она держала в руке церковный многосвечник, утыканный горящими свечами.

В первый миг Косаговскому показалось, что Анфиса светит Истоме, помогая ему в работе. Но, взглянув в ее глаза, округлившиеся, с пустотой дикого ужаса в зрачках, он понял, что Анфиса перепугана встречей с Истомой и его таинственной работой.

Косаговский выдернул из кармана «Саваж» и, пригнув через пушку, навалился на плечи Истомы. Но юноша выскользнул из рук летчика и схватил лежавшую близ пулемета рогатину.

Косаговский отступил, встав на край амбразуры. А Истома пошел на него, как на медведя, выставив рогатину.

Анфиса дико вскрикнула.

В тот же миг что-то темное, бесформенное мелькнуло в воздухе, и на голову Истомы упал бушлат Птухи. Юноша рванулся в сторону. Но Федор, размахнувшись со злобным неистовством, ударил его по голове:

— Вот тебе, кашалот тупорылый!

Истома упал.

Послышались торопливые шаги на башенной лестнице, и над плечом Анфисы показалось встревоженное лицо Раттнера.

Одного взгляда было достаточно для Раттнера, чтобы понять все случившееся. Он быстро подбежал к пулемету, нагнулся и тотчас прислонился беспомощно к стене.