— Чумы готовы, однако, — начал один из них, кивнув головой в сторону построек.

— Почти готовы, — вот вставим им только глаза да сделаем очаги, чтобы зимой было тепло…

— Так, так… А скоро шаманы приедут?

— Скоро, — улыбнулся Суслов. — Вот тогда царапка уж будет не страшна.

— Много? — спросил другой тунгус.

— Шаманов-то? Много. Три шамана будут аваньков лечить, два — царапку из оленей выгонять, один будет учить молодых охотников читать и писать. Это большие шаманы, по-нашему — доктора и учитель; потом будут еще маленькие шаманы, которые будут помогать большим: фельдшер, сиделка…

Тунгусы задали еще несколько общих вопросов и замолчали. Наконец один из них сказал:

— А у нас беда маленько… Худой человек в лесу есть…

— Это кто же такой? — заинтересовался Суслов.

— Ты его знаешь, однако. Книжку давал, читать-писать. учил…

— Тумоуль? — удивился Суслов и тут вспомнил, что он уже давно не видал своего способного ученика. — Чего же он сделал худого?

— Шкурку католи у своего хозяина украл…

И тунгусы стали рассказывать историю молодого охотника. Воровство — тяжкое преступление, он опозорил весь род. Но главная беда еще не в этом — отсидел бы в колодках, сколько ему было назначено родовым судом, а потом и шел бы на все четыре стороны. Но он, не дождавшись назначенного срока, разбил колодки и убежал в тайгу. Так вот мудрые люди, которые судили Тумоуля, прислали их сказать люче, чтобы они не принимали его к себе, если он придет, — он говорил как-то, что будет учиться у шаманов-люче. Человек, который не подчиняется обычаю, не заслуживает никакого снисхождения, от него все должны отвернуться…

Суслов слушал и не верил своим ушам. Тумоуль вор? Это совсем не вязалось с тем представлением, какое он имел о молодом охотнике. Но, по мере того как он знакомился с обстоятельствами дела, его лицо все более прояснялось. А когда тунгусы рассказали все, он сказал:

— Ваши старики хорошо сделали, что прислали вас сказать мне об этом. С плохими людьми мы тоже не хотим иметь дела, но о Тумоуле мы еще поговорим…

После ухода тунгусов Суслов долго задумчиво ходил по берегу реки, а на следующий день отправился в местные становища, чтобы на месте выяснить все обстоятельства дела. Вернулся он только на другой день.

— А ведь парня погубили, — рассказывал он вечером у костра историю Тумоуля. — Я не сомневаюсь в его невиновности, но сделано так, что придраться не к чему. С ним свел счеты Мукдыкан, подстроив воровство. Для этого у него были причины не только личного, но и общего характера. Тумоуль вербовал молодежь в нашу школу, а это таким людям, как Мукдыкан, вовсе не по вкусу.

Помолчал и добавил:

— Вот дурень, пришел бы ко мне, тогда может быть удалось бы как-нибудь вывести все это на чистую воду. А теперь он исчез неизвестно куда, и я думаю, что больше мы его не увидим…

— Он вероятно боялся, что мы не поверим в его непричастность к этому, делу, — заметил производитель работ.

— Это несомненно так. А жаль, парень удивительно способный, я возлагал на него большие надежды. Впрочем этого дела оставить так нельзя. В таких случаях достаточно иногда самого маленького кончика, чтобы распутать клубок…

Суслов был прав: кончик нашелся скорей, чем это можно было ожидать. Через несколько дней после бегства Тумоуля жители одного дальнего становища были очень удивлены странным поведением сумасшедшего Джероуля; среди бела дня он подошел к сидевшим у костра людям и попросил есть. Когда его просьба была исполнена, он стал рассказывать о себе. Он заявил, что наконец-то нашел то место, где медведь задрал его жену. Похоронив ее останки, он теперь возвращается в свое становище и будет жить как и другие охотники: промышлять зверя и ловить рыбу.

Все это он говорил, как вполне разумный человек, но все же в его рассказах было много странного. Так, по его словам выходило, что его скитания продолжались не несколько лет, как это было в действительности, а всего несколько дней. Потом он рассказал много странных вещей о том, что видел в лесу. Он видел однажды ночью, как какой-то человек клал в висевший на дереве мешок шкурку черной лисицы, затем видел человека, закованного в колодки. Имена этих людей он забыл, но, когда его спросили, был ли похож человек с колодками на того, кто клал в мешок шкурку, он ответил отрицательно: первый был молодой, а второй старый.

Этим рассказам можно было не придавать никакого значения, но Джероуль действительно поступил так, как говорил: поставил себе чум, сделал лук и стал ходить на охоту, ничем не проявляя своей ненормальности. Посмотреть его приходило много людей, и всем он рассказывал про случай со шкуркой. В становище зашептались:

— Джероуль говорит неспроста… Надо выяснить это дело…

Да, выяснить это было необходимо, потому что духи могут наказать аваньков, если они за кражу катали осудили невинного так говорили старые люди. Но как это сделать? Кое у кого мелькали некоторые догадки, но вслух их никто не высказывал — тот, на кого думали, был слишком сильным человеком, чтобы с ним можно было вступать в открытую борьбу. Тогда кто-то высказал мысль, что следует обратиться к Таманито. Он сильный шаман, и духи ему скажут, правду ли говорит Джероуль. Может он даже назовет того человека, который клал в мешок шкурку.

Таманито не любил, когда к нему обращались по пустякам, — для этого были другие шаманы, помоложе его. Но когда ему объяснили в чем дело, он согласился шаманить, назначив для этого первую ночь после новолуния. Собралось много народа, пришел и Джероуль. Перед тем как шаманить, Таманито позвал к себе в чум Джероуля и долго с ним беседовал, а затем осведомился, пришел ли Мукдыкан. Однако в числе присутствующих старика не оказалось.

И вот на поляне ярко заполыхал костер. Огонь жадно пожирал смолистое дерево, поднимаясь вверх огромными языками. Они испуганно метались, раздуваемые полами шаманской одежды. Таманито плясал вокруг костра, высоко подняв бубен. Бубен гукал, бессвязные крики слетали с губ шамана. Сидевшие у костра подхватывали дикие выкрики. А в ответ им из темных глубин леса неслись (так по крайней мере всем казалось) то крик филина, то трубный звук гуся, то кукование кукушки. Это перекликались на разные голоса лесные «духи». Покорные воле шамана, они спешили ему на помощь…

Завывания слились в сплошной вой, когда шаман вдруг рухнул на землю. Глаза его закрылись, на губах выступила пена, а тело содрогалось от конвульсий. У костра воцарилась гробовая тишина. Все жались к огню, испуганно глядя в темноту. Ведь лесные духи были тут, с ними беседовал сейчас шаман.

Но вот шаман зашевелился и что-то забормотал. Потом поднялся и сел к огню. Все ждали, что сейчас он скажет волю духов, но момент для этого еще не наступил.

Протянув руку к кучке хвороста, Таманито взял тоненькую палочку и поднес ее к огню. Когда она загорелась, он подал ее Джероулю. Тот взял ее и положил горящий конец себе в рот, как это делают иногда дети с зажженной спичкой. Вдохнув дым, он тотчас же вернул палочку шаману, который проделал то же самое; потом он затушил громким выдыхом огонь и бросил палочку в костер. Потом вскочил и, схватившись за бубен, снова закружился в пляске.

Уже за деревьями светлел горизонт, когда Таманито дал ответ на поставленный ему вопрос. Через горящую палочку он узнал все, чего не мог сказать сам Джероуль, ибо через огонь и дым вдохнул в себя его душу. После нового припадка эпилепсии он долго сидел у костра, задумчиво куря трубку, а затем затворил:

— Духи вернули разум Джероулю, он теперь такой же, как и все. То, что он говорит, правда.

Среди присутствующих произошло движение. Глаза всех впились в лицо шамана.