В темноте сырого вонючего каземата созревала его мысль, спадала шелуха прошлых заблуждений.

Но к чему были его сила и знания в этой каменной коробке? Он мечтал получить свою долю в сражении, бушевавшем там, за стенами цитадели, а его окружало нерушимое безмолвие. Тюремщики не подозревали, какие мучения испытывал их молчаливый спокойный узник.

Его больше не вызывали на допросы, о нем забыли. И это было самой тяжелой пыткой. Он глохнул, он сходил с ума от этой мертвенной тишины каземата. Как идет восстание? Что творится на воле? Ничего он не знал. Пятнадцать месяцев абсолютной каменной тишины.

А между тем восстание перекинулось в Литву и Белоруссию. На Украине, в Белоруссии шляхта делала все возможное, чтобы не допустить выступления крестьян. Александр II издал манифест, суля амнистию тем, кто сложит оружие. Английские и французские дипломаты вместо обещанной помощи повстанцам вели в Петербурге переговоры с царем.

Подавить восстание был послан тот самый Муравьев, который увековечил себя как Муравьев-вешатель. Распри внутри Центрального Национального комитета лишали восстание единого руководства. Отряды действовали разрозненно. Среди низкорослых болотистых лесов Полесья сражались отряды Кастуся Калиновского. Литовскими повстанцами командовал друг Ярослава Сигизмунд Сераковский. Чернышевский, их учитель, их надежда, был брошен в Петропавловскую крепость.

В мае тяжело раненный под городом Биржай Сераковский был взят в плен.

На западный берег Буга отступил Валерий Врублевский. Отряды молодого учителя лесной школы дрались до последнего патрона, до последнего человека. В течение всей зимы среди лесных хуторов Залесья не затихали бои. Рядом с Врублевским в уланском мундире Астраханского полка сражался Владимир Озеров. Одним из отрядов Врублевского командовал казак Подхалюзин; поляки прозвали его Ураган за лихой посвист, с которым он налетал на карательные войска.

…Ничего этого не знал Ярослав. В тупом безмолвии вспыхивали и гасли дни. Серая тень решетки появлялась на низком каменном своде, спускалась к дверям, ползла по плитам пола и таяла в вечерних сумерках.

Наконец один из пленных повстанцев проговорился на допросе о деятельности Домбровского. Повод для смертного приговора был найден.

…Начальник тюрьмы изумленно смотрел на посетительницу. Красивая, со вкусом одетая девушка, из хорошей семьи — и вдруг такая странная просьба.

— Пани Згличинская, — строго спросил он, — вам известно, какой приговор грозит вашему жениху?

Пели молча кивнула. Густо припудренное лицо не могло скрыть следов слез. Красные веки нервно вздрагивали. Припухшие губы были плотно сжаты.

— Вам известно, что жена казненного государственного преступника пожизненно ссылается в глубь империи?

— Мне все известно. И я прошу вас… Впрочем, тут нечего просить. Даже ваши законы не могут помешать мне. Я требую немедленно повенчать нас.

…Может быть, она надеется смягчить этим приговор? Бесполезно.

Или, чего доброго, устроить побег? Все бесполезно. Венчание произойдет в тюремном костеле.

Пели соглашалась на любые условия.

Начальник тюрьмы пожал плечами.

— Ну что ж, пани невеста, завтра в полдень вы станете женой смертника.

Она встала. Тюремщик почувствовал невольное уважение к этой девушке. Провожая ее до дверей, он не удержался — спросил:

— Простите меня за нескромность, зачем вы губите свою жизнь? Вы молоды, красивы…

Она ответила не оборачиваясь:

— Вам не понять этого, пан начальник тюрьмы.

Но не только начальник тюрьмы — никто из близких не понимал решения Пели Згличинской.

В унылой следственной комнате, под портретом царя, ксендз благословил их. Кругом стояли родные и гости. У входа топтались караульные. Громыхали железные двери.

Взявшись за руки, молодые подошли к черному распятию.

О чем думал Домбровский в эти минуты? На что надеялся он, осужденный на смерть? Зачем согласился он принять эту жертву?»

…Когда Артур Демэ попробовал написать об этом, он почувствовал свое бессилие.

Душой он догадывался и понимал — Домбровский и Пели были движимы верой в бессмертие любви, торжество духа над смертью, бросали вызов врагам. Но Артур был всего-навсего журналист, а здесь нужен талант писателя. Газетная бойкость пера мешала, он не знал, как передать свои размышления и чувства.

Отступать было некуда. Взвалив себе на плечи эту тяжесть, он обязан идти до конца. Он был в долгу перед Коммуной и перед ее врагами.

«…Русские друзья добились пересмотра приговора Домбровскому. Улики были слишком ничтожны. Граф Берг, снова вздыхая, заменил смерть пятнадцатилетней каторгой.

Восстание было разгромлено. Сераковский повешен. Кастусь Калиновский повешен. Падлевский расстрелян. Андрей Потебня погиб в сражении под Песчаной Горой. Казнен Ураган. Убит в бою Нарбут. Тяжело раненный Врублевский несколько дней полз по снегу в лесу, крестьяне спрятали его и переправили за границу. Где-то в лесах скрывался Казимир Грудзинский. Пели была выслана в глухой русский городок Ардатов.

После суда, возвратясь к себе в камеру, Ярослав написал во всю стену: „Угнетенные не имеют права падать духом!“

Изо дня в день он выцарапывал буквы все глубже, пока слова не стали как бы высеченными на сером камне.

В Москве, по дороге на Колымажий двор, в пересыльную тюрьму, их сопровождала толпа молодежи. Не обращая внимания на угрозы жандармов, юноши и девушки кричали ссыльным:

— Да здравствует свободная Польша!

— Польша погибла, — пробормотал арестант, шедший рядом с Домбровским.

— Нет, погибли наши надежды на шляхту и на Запад, — отозвался Домбровский.

Рядом с цепью жандармов, приветствуя арестантов, шли русские юноши и девушки. „Вот кто с нами, — думал Домбровский. — Это они в Петербурге, на Сенной площади, бросали цветы к ногам Чернышевского, привязанного к позорному столбу. Они встанут на место Потебни и Нарбута. Они помогут Польше“.

В пересыльной тюрьме Домбровский был одним из немногих, кто думал о борьбе. Кругом раздавались жалобы, шли томительные пересуды о причинах разгрома. Домбровский молчал, когда другие спорили, и действовал, когда другие малодушничали. Не возвращаются только мертвые, он был жив — значит, борьба продолжалась.

Через несколько дней ссыльных должны были заковать в кандалы и погнать по этапу в Сибирь.

По утрам на тюремный двор приходили торговки продавать всякую снедь полуголодным арестантам. С одной из женщин Домбровский познакомился. Несколько украдкой брошенных фраз. Может быть, отчаянность замысла содействовала этой поразительной удаче. Накануне арестантов обрили наголо. Назавтра торговка принесла в корзине женскую одежду. Каким-то образом Домбровский ухитрился переодеться и вышел через ворота тюрьмы с толпой женщин. Она предложила Домбровскому укрыться у нее дома, но Ярослав отказался, — он не мог подвергать ее риску. Кто была эта пожилая русская женщина, которая, пренебрегая опасностью, помогла бежать „врагу отечества“, как называли тогда польских повстанцев?

И вот он идет, закутав лицо платком, неумело поддерживая юбку, по заснеженным улицам Москвы. У него не было знакомых в Москве. Бежать из тюрьмы оказалось еще не самым трудным. Возле крыльца какой-то лавки стояли пьяные молодые приказчики. Один из них, широко расставив руки, пошел навстречу Домбровскому, напевая:

В узком переулочке не разминуться. Домбровский повернул назад, но запутался в юбке, упал, парень схватил его за полу тулупчика. Домбровский, изловчившись, ударил его головой в живот и, подобрав юбку, пустился бежать, мелькая полосатыми арестантскими брюками. Сзади долго еще раздавались свист, улюлюканье, крики…

Наступали быстрые зимние сумерки. Домбровский не мог даже ни с кем заговорить — резкий польский акцент сразу бы выдал его. Избегая полицейских и будочников, он шел, выбирая самые глухие закоулки московской окраины. Темные улочки кутались в снежные сугробы, скрипели деревянные мостки. Цветы, как кумушки, выглядывали из тусклых окошечек.