Но сестры, унаследовав победную красоту матери, роковым образом получили в удел и необузданное честолюбие и жажду власти, отличавшие их отца; каждая стремилась во всем превзойти не только сестру, но и всех ровесниц. Еще в те ранние годы, когда дети обычно мирно и бесхитростно играют друг с другом, сестры во всякое дело вносили соревнование и зависть. Если кто-нибудь, плененный красотой одной из девочек, надевал ей на палец колечко, не подарив другой такого же, если волчок одной вертелся дольше, чем волчок другой, мать заставала обиженную на полу, с засунутым в рот кулачком, злобно стучащей ножками об пол. Похвала, ласковое слово, обращенное к одной сестре, вызывало ревность другой, и, хотя они были так схожи между собой, что соседи в шутку называли их "зеркальцами", они непрерывно мучили друг друга бешеной завистью. Тщетно пыталась мать потушить разгоравшееся пламя чрезмерного честолюбия враждующих сестер, тщетно старалась ослабить вечно натянутые струны соревнования; ей пришлось убедиться, что злосчастное наследие отца продолжает жить в несозревших душах детей, и только сознание, что благодаря этому неустанному соревнованию обе девочки стали самыми умелыми и ловкими среди своих ровесниц, служило ей некоторым утешением. За что бы ни взялась одна, другая тотчас же старалась превзойти ее. И так как обе девочки обладали от природы проворством рук и сметливостью, то они быстро научились всем полезным и приятным женским искусствам, а именно: прясть лен, красить материю, оправлять драгоценные камни, играть на флейте, грациозно танцевать, сочинять затейливые стихи и петь их под звуки лютни, не в пример придворным дамам, они даже изучали латынь, геометрию и высшие философские науки, с которыми знакомил их, по доброте сердечной, один старый диакон. И скоро во всей Аквитании не стало девушки, равной по красоте, воспитанию и гибкости ума двум дочерям лавочницы. Но никто не мог бы сказать, кому из двух слишком уж одинаковых сестер, Елене или Софии, принадлежит первенство, ибо никто не отличил бы одну от другой, ни по облику, ни по движениям, ни по речи.

Но вместе с любовью к изящным искусствам и приобщением ко всему тому, что наполняет душу и тело пылким стремлением вырваться из узкого ограниченного мирка в бескрайние просторы духа, в обеих девушках росло жгучее недовольство низким положением матери. Возвращаясь домой из академии, с диспутов, где они состязались с учеными, искусно перебрасываясь тонкими аргументами, или с танцев,-- еще овеянные звуками музыки,-- они заставали в своей прокопченной уличке растрепанную мать, которая до позднего вечера торговалась с покупателями из-за горсти перечных зерен или нескольких позеленевших медяков. Они стыдились своей беспросветной нищеты и, лежа без сна на колкой ветхой циновке, больно царапавшей горячее девичье тело, проклинали свою судьбу, ибо, превосходя красотой и умом знатнейших дам, призванные носить мягкие пышные одежды, звеня драгоценными украшениями,-они были похоронены в затхлой, глухой дыре и могли, в лучшем случае, выйти замуж за бондаря -- соседа слева, или оружейника -- соседа справа; а ведь они дочери великого полководца, с королевской кровью в жилах и властной душой. Они жаждали сверкающих чертогов и раболепной толпы слуг, жаждали богатства и могущества, и, если случайно мимо них проносили благородную даму в дорогих мехах, с сокольничими и телохранителями вокруг легко колеблющихся носилок, щеки их становились такими же белыми от злобы, как зубы во рту. Бурно вскипало в крови необузданное честолюбие мятежного отца, который также не хотел мириться с золотой серединой, со скромной судьбой; день и ночь они только о том и думали, как бы вырваться из столь недостойного существования.

И вот хоть и неожиданным, но вполне понятным образом случилось, что в одно прекрасное утро София, пробудясь, нашла ложе сестры опустевшим: Елена, ее двойник, зеркало всех ее вожделений, тайно скрылась ночью, и встревоженная мать со страхом спрашивала себя, уж не похитил ли ее кто-нибудь силой, ибо многие знатные юноши поражены были двойным сиянием сестер и ослеплены им до потери рассудка. Наскоро одевшись, она бросилась к наместнику, который именем императора правил городом, заклиная его выслать погоню за злодеем. Тот обещал. Но уже на другой день, к великому стыду матери, распространился слух, что Елена, едва созревшая для любви, по доброй воле бежала с юношей высокого рода, взломавшим ради нее отцовские ларцы и сундуки. Неделю спустя вслед за первой вестью пришла другая, еще более ужасная: путники рассказывали, как пышно живет юная блудница в соседнем городе со своим любовником, окруженная слугами, соколами и заморскими зверями, щеголяя в мехах и парче, на соблазн всем честным женщинам. Но не успели эту весть разжевать болтливые людские уста, как новая, еще более страшная, явилась на смену: Елена, опустошив мешки и карманы безусого мальчишки, покинула его и перебралась во дворец казначея, древнего старика, всегда слывшего скрягой, отдала ему свое юное тело за еще большую роскошь и теперь безжалостно грабит его. Через несколько недель, повыдергав золотые перья казначея, она бросила его, словно общипанного и выпотрошенного петуха, взяв себе другого любовника: этого сменил новый, еще более богатый, и вскоре ни у кого уже не оставалось сомнений, что Елена в соседнем городе торгует своим юным телом не менее усердно, чем дома ее мать -- пряностями и сладкими медовыми коврижками. Тщетно слала несчастная вдова гонца за гонцом к заблудшей дочери, умоляя ее не позорить столь кощунственно память отца. Мера непотребства переполнилась, когда однажды, к вящему стыду матери, от ворот города двинулось по улице пышное шествие: впереди шли скороходы в ярко-алых одеждах, за ними следовали, как при въезде вельможи, всадники, и среди них, окруженная резвыми персидскими собаками и диковинными обезьянами, Елена, юная гетера, пленительная, как ее тезка -- Прекрасная Елена, некогда потрясавшая царства,-- и разодетая, словно языческая царица Савская, вступающая в Иерусалим. Собрались ротозеи, заработали языки; ремесленники выбегали из своих хижин, писцы бросали пергамент, толпа любопытных окружила шествие; потом всадники и слуги выстроились для почетной встречи на рыночной площади. Наконец, распахнулась завеса, и юная блудница надменно перешагнула порог дворца, принадлежавшего когда-то ее отцу; расточительный любовник, ради трех жарких ночей, откупил его у казны для Елены. Точно в свою вотчину вступила она в покой, где на парчовом ложе ее родила мать, и вскоре давно покинутые хоромы наполнились дорогими языческими статуями, холодный мрамор одел деревянные лестницы, мозаичные плиты покрыли полы, словно плющом обвили стены тканые ковры с изображением людей и событий; звон золотых чаш сливался со звуками музыки на праздничных пиршествах, ибо, обученная всем искусствам, пленяя всех молодостью, умом, Елена скоро стала самой прославленной и самой богатой из гетер. Из соседних городов, из чужих стран стекались богачи -христиане, язычники, еретики, чтобы хоть раз вкусить ее ласк, и так как жажда могущества Елены не уступала безудержному честолюбию ее отца, она железной рукой держала влюбленных и безжалостно затягивала петлю страсти, пока не выманивала все их состояние. Даже сын наместника, и тот вынужден был уплатить изрядный выкуп ростовщикам и заимодавцам, когда после недели любовных утех, все еще одурманенный и вместе с, тем жестоко отрезвленный, покинул объятия и дом Елены.