Казарян сделал паузу, достойную его соплеменника трагика Папазяна: неожиданно и вовремя. Смирнов и Ларионов грохнули. Отсмеявшись, Александр сказал:

— Обязательно тебе надо было Сталина в эту историю впутать.

— А он и не впутался, — невинно объяснил Казарян. — Интимный суаре на четыре куверта не состоялся. Да и вообще после этого замечательного ее монолога мою деву к Лаврентию Павловичу не приглашали. Даже в пятидесятом по этому поводу она удивлялась и обижалась со страшной силой. Меня все спрашивала: «А что я такого ему сказала?» И, действительно, что она ему такого сказала?

— Все. Политбеседа закончена, — решил Смирнов. — Ну, что там у вас?

— Не у нас. У них, — пояснил Ларионов. — Ждем НТО и медицину.

— Ты же предварительный шмон делал. Должно же быть что-нибудь стоящее?

— Обязательно, Саня. Два письма при нем нашли, но все в крови. Под пулю угодили. Очкарики обещали прочитать их во второй половине дня.

— И вернулся пес на блевотину свою, — процитировал из Библии Казарян.

— Довожу до вашего сведения, — объявил Смирнов, — что разрешения на возобновление дела об убийстве в Тимирязевском лесу Сам не изволил дать. Так что все начинается с первой страницы дела об убийстве гражданина Петровского в Чапаевском переулке.

— Но ведь пойдем обязательно по старым связям! — взорвался Роман.

— Идти мы можем куда угодно и как угодно. Даже туда, куда нас в сердцах послать могут. Добудем прямые доказательства взаимосвязи двух этих дел, нам их без звука объединят. А пока надо действовать. У нас есть половина дня. Роман, тебе отработать Васина и, если успеешь, шофера Шульгина. Позже займешься Иванюком, поищешь выход на Стручка.

— Мне сейчас Шульгин интереснее, — возразил Казарян.

— Что ж, начинай тогда с Шульгина. Сережа, на тебе — завершение палагинских дел. Пальчики, пальчики и пальчики. Если все сойдется, как мы предполагаем, то быстренько передавай дела следователю. Пусть он уже без нас этапированного Сырцова дожидается. И еще просьба: спровадь мальчиков, чтобы они мне Коммерцию, Межакова Валерия Евсеевича, отыскали. Отыскали и для разговора доставили.

— Коммерция ведь в палагинском деле косвенно фигурирует. Тебе-то он зачем?

— В меховом деле он тоже промелькнул. Явился на квартиру Петровского в картишки перекинуться, когда там уже засада была. По этому делу внешне чист. Но явился-то к Петровскому, а Петровского убили. Пусть доставят, он мой давний знакомый, авось разговорю.

Шофер Шульгин после заключения на свою автобазу не вернулся. И шоферить не шоферил: работал водителем троллейбуса. В парке на Ленинградском шоссе Казарян узнал, что Шульгин в смене. Работал Шульгин на двенадцатом маршруте. Слава Богу, далеко не мотаться. И еще раз повезло: машина, в которую Казарян сел, шла на конечную остановку «Больница МПС».

Выкатились пассажиры, пошла малость отдохнуть кондукторша. Выйдя из кабины с путевкой в руке, Шульгин увидел в салоне Казаряна.

— Что вы тут делаете, гражданин? А ну, выходите! — потребовал Шульгин.

— Мне с тобой, Арнольд, поговорить надо, — тихо сказал Казарян.

Не отвечая, Шульгин исчез в кабине и вышел из нее уже не с путевкой, а с монтировкой в руках.

— Мотай отсюда, паскуда! Быстро, быстро! — приказал он Казаряну.

— Ты меня, Нолик, видимо, спутал с кем-то, — не вставая с сиденья, лениво протянул Казарян. — Ты присаживайся, присаживайся. Сейчас мы с этим недоразумением разберемся.

И извлек из кармана красную книжечку. С монтировкой в руках Шульгин подошел поближе, разглядел знак конторы на корочках и опустился на сиденье через проход от Казаряна. Спросил устало:

— Что надо?

— В связи с твоими телодвижениями порядок вопросов несколько изменится. Сразу же, по горячему следу — кто к тебе приходил в последнее время и почему ты этого гостя столь невзлюбил, что посланца его готов по куполу монтировкой огреть?

— Приходили тут.

— Значит, не один, а несколько. Твои меховые собратья, естественно?

— Они.

— И кто же?

— Куркуль и этот пацан с ним, Стручок, что ли.

— Что хотел от тебя Куркуль?

— Хотел, чтоб я у них баранку покрутил.

— Откуда у них машина?

— Я тоже спросил. Сказал, что не моя забота.

— Когда они приходили?

— Позавчера. Сюда же.

— А когда ты должен был баранку крутить?

Шульгин, вспомнив, улыбнулся и ответил:

— Не успел он сказать. Я им тоже монтировку показал.

— Гражданский твой гнев, Арнольд, я одобряю. Но Куркуль в ответ на угрозу, конечно, сказал тебе что-то?

— Сказал, что придут ко мне еще. Вот вы и пришли, а я вас встретил.

Казарян красной книжечкой, которую забыл положить в карман, почесал перебитый свой нос — думал. Потом поразмышлял вслух:

— Многое, многое сходится… И время, и фигуранты… Вот что, Арнольд, я спешу очень, а мне с тобой еще о многом поговорить надо. Завтра ко мне в МУР можешь заглянуть?

— Могу. Я через день работаю.

— Тогда завтра к десяти. Пропуск тебе будет заказан. — Казарян пожал руку Шульгину и, как ошпаренный, бросился вон.

В таком деле и своих кровных на такси не жалко.

Через пятнадцать минут он был на Пресне и звонил в дверь квартиры Иванюков.

— Кто там? — басом спросил через дверь Геннадий.

— Я, Геночка. Казарян из МУРа. Открывай.

— Не могу, — мрачно ответствовал Геннадий. — Меня отец снаружи закрыл, а ключи с собой забрал.

— Тебя — на замок? — изумился Казарян. — Ты же уркаган, Гена, для тебя любой замок — тьфу!

— Так уж и любой. Вот сижу здесь, кукую.

Не положено, конечно, но отмычка у Казаряна была. Он извлек ее из кармана и осмотрел запоры. Два английских и один русско-советский — простой, под длинный ключ с бородкой. Английские изнутри без ключа открываются. Следовательно, загвоздка — в русско-советском.

— Ах, Гена, Гена! А еще воровать хочешь! — посочувствовал заключенному Казарян. Затем он осторожно вставил отмычку в замочную скважину. Ласково и вкрадчиво повращал ее туда-сюда. Есть, соединилось. Щелкнуло раз, щелкнуло два, и — вуаля! — Здравствуй, Бим!

— Здравствуй, Бом! — уныло ответил начитанный Геннадий Иванюк. Казарян вошел в переднюю и поправил Гену:

— Здравствуйте, Бом. Со старшими надо на «вы».

— Тогда не получается, как положено.

— А у тебя вообще ни хрена не получается, Гена. За что тебя под арест? — Казарян, не спросясь, отправился в столовую, сел на зачехленный стул. — Не стесняйся, мы люди свои.

Геннадий не садился, стоя в дверях, обмозговывал, что говорить, а что утаивать. И сказал:

— Отец застукал, когда мы с Виталькой разговаривали.

— Уже интересно, — констатировал Роман. — Виталька, насколько я понимаю, — это Стручок. Да ты садись, садись, Гена. Когда состоялось это злосчастное для тебя свидание?

Гена сел, как в гостях, на краешек стула и ответил:

— Позавчера утром. Я думал, отец еще спит, и к Витальке на улицу вышел. А отец из окна увидел.

— Зачем приходил к тебе Стручок?

— Не знаю.

— Как это не знаешь? Раз приходил, значит, что-нибудь ему нужно было.

— Да ничего ему не было нужно. Просто так приходил.

— А что говорил?

— Говорил, что худо ему, что податься некуда. Что в переплет попал — ни туда и ни сюда. Завидовал, что я в стороне. — Упреждая казаряновский вопрос, Геннадий добавил: — Имен никаких не называл. Я спрашивал, а он только рукой махал. Жалко его.

— Ты к нему хорошо относишься, Гена?

Совсем не боялся сейчас Казаряна Иванюк-младший. И не скрывал от него ничего:

— Он мой друг, Роман Суренович. Лучший друг. И человек он очень хороший. Простой, добрый, последнее готов для других отдать.

— Слушай меня внимательно, Гена. Если он придет к тебе еще раз, уговори его прийти к нам. Что угодно сделай, но уговори. Не нам, милиции, — ему поможешь. В смертельную заваруху он влез. Он друг тебе, так спасай друга!