— Подожди. Почему неглупый и осторожный Цыган пошел в это укромное место?

— Точно, Саня! — с лету поймал смирновскую догадку хитрый Казарян. — Тайником заманил, ямой, которая в этих катакомбах.

— Нету там ни хрена, — сказал Смирнов, — хотя еще разок посмотреть не мешает. Пусть ребятки для практики займутся. И не убивать он его вел. Столб о чем-то хотел поговорить с Цыганом, договориться. Если только убить, чего проще. О чем он хотел говорить с Цыганом, о ком?

— Работенка, — мрачно резюмировал Смирнов.

— О письме давайте, — вставил наконец Ларионов.

— Роман, прочти его еще раз вслух, — попросил Смирнов.

Роман взял из справки скрюченную, как кусок засохшего сыра, фотокопию и прочел:

— «Ромка, родной! Нет ни дня, минуты, нет ни секунды, чтобы я о тебе не думала. И ты должен так, потому что мы все равно обязательно будем вместе. Он уговорил меня, что пока нам с тобой лучше не видеться, но я последнее время сомневаюсь в этом. Рома, я стала его бояться. Вроде бы он желает нам добра, но мне все равно страшно. А может, я просто дура? Не умею писать письма, да я и не писала их никому. Живу себе помаленьку, с местными ни с кем не дружу, гуляю одна, хожу поезда встречать. Знаю, что ты не можешь приехать, а все равно встречаю и надеюсь. Он мне про Леньку сказал, с ухмылочкой так сказал, а я заплакала. Какой бы ни был этот Ленька, а все же я на него зла не держу. Ты, пожалуйста, не ревнуй к покойнику. Писать больше не о чем. Люблю тебя и хочу, хочу, хочу увидеть тебя как можно скорее. Твоя, вся твоя Ри».

— Черт-те что, — подумав, сказал Сергей. — Имечко тоже Ри.

— Что же ты понял? — спросил Смирнов.

— Во-первых, не из дамочек — постоянного контингента Цыгана. Девица, и молодая девица. Импульсивна, я бы сказал, экзальтирована, из допустимо интеллигентной семьи, но воспитания крайне небрежного. Влюблена в Цыгана, как кошка.

— А кто это «он»? — поинтересовался Ларионов.

— Чего не скажу, того не скажу, — признался Казарян. Смирнов взял из его рук фотокопию, еще раз просмотрел текст и подытожил раздраженно:

— Сережа, за тобой — все бабские связи Цыгана. Ты, Рома, возглавляешь группу, которая будет прочесывать Рижскую дорогу. Больше пока ничего в башку не приходит. Да, что можете сказать по карманной клади Цыгана и следам?

— Карманная кладь — джентльменский набор маршрутника: тысяча сто двадцать три рубля 65 копеек денег, шикарный бумажник, расческа в серебре, пачка папирос «Тройка», австрийская зажигалка и — смерть бабам — темные очки, — по бумажке перечислил Ларионов. — Из этого ничего не выжмешь: есть только то, что есть. А следы? Какие могут быть особые следы на песке? Так, тени следов.

— Не скажи, Сережа, — не согласился Казарян. — Тени, как ты говоришь, в какой-то степени определяют объект, который их отбрасывает. В данном случае — размер ноги. Очкарики же пишут — ориентировочный размер обуви — сорок четыре — сорок пять. Не меньше. Косвенно подтверждается Столб с его ростом метр восемьдесят семь.

— Согласен, — подтвердил его правоту Ларионов.

— И я согласен, — кивнул Смирнов. — Согласен-то согласен, а что это нам дает? Опять в маету. Да, а где тот парень, Витя, которого за Коммерцией я посылал?

…Паренек Витя — младший лейтенант Виктор Гусляев — явился через полчаса и доложил:

— Еле я его разыскал, товарищ майор.

— Так тащи его сюда!!!

— Я его не смог доставить, товарищ майор, — виновато пояснил Гусляев. — Он в сорок восьмом в предвариловке сидит.

— Как это сидит?! Он что, спятил, чтобы в тюрьму садиться?!

— Был пойман с поличным во время кражи в гастрономе возле метро «Сокол».

— Что украл-то?

— Пытался стащить у гражданки одной из хозяйственной сумки кошелек.

— Совсем интересно. А когда это преступление века совершилось?

— Сегодня в двенадцать часов двадцать три минуты.

— Ой, как мне захотелось поговорить с Валерием Евсеевичем! Утром думал, что придется ловить наудачу, а теперь жареным пахнет. Так почему же ты его не приволок?

— Они без бумажки не отдают, бюрократы чертовы! — обиженно пожаловался Гусляев.

— Ну, бумажку-то мы им мигом спроворим!

Был Валерий Евсеевич Межаков по кличке Коммерция одет несколько не по сезону. В добротной стеганке, в диагоналевых галифе, в крепких и тяжелых яловых сапогах. Смирнов оглядел его со всех сторон, обойдя для этого кругом, потом спросил:

— Не жарко ли?

— Жар костей не ломит, — скромно отвечал Межаков.

— Тебя что, оперативники после ареста домой переодеться водили?

— Зачем? Таким взяли.

Смирнов легким толчком в плечо направил Коммерцию к табурету, а сам сел за свой стол. Лейтенант Гусляев продолжал стоять.

— Друг мой Коммерция, я тебя очень прошу ответить на один вопрос: от кого ты узнал, что сегодня ночью убили Цыгана? — витиевато спросил Смирнов.

Коммерция покосился на Гусляева, потом на Смирнова.

— Нам с тобой, Александр, без свидетелей, без протокола следовало бы поговорить. И тебе полезнее, и мне.

— Принято, — согласился Александр. — Витя, будь добр, оставь нас одних.

— Слушаюсь, — по-военному ответил огорченный Гусляев и удалился.

— Так кто же сказал тебе, что убили Цыгана?

— А почему ты думаешь, что мне известно об убийстве Цыгана? — вопросом на вопрос ответил Коммерция.

— Я не думаю, я знаю.

— Так откуда же, дорогой Александр Иванович?

Смирнов направил свой твердый, как пистолет, указательный палец на дверь, за которой скрылся Гусляев:

— От младшего лейтенанта Виктора Гусляева, драгоценный Валерий Евсеевич.

— А что он может знать?

— Хотя бы то, чем ты сегодня с утра занимался. И мне этого вполне достаточно.

— Загадками говорите, уважаемый Александр Иванович.

— Я удивлен, Коммерция. — В смирновском басе погромыхивала гроза. — Ты сам напросился на разговор без свидетелей и протокола. И тут же начинаешь мне, как фофану, заливать баки. Я перестаю тебя понимать.

— Зачем же сердиться, Александр? — Коммерция был готов ликвидировать легкое недоразумение. — Меня до некоторой степени смущает некорректность постановки тобой вопроса. Если бы ты спросил просто: «Коммерция, тебе известно, что Цыган убит?» — я бы тотчас ответил: «Да». Но ты с ходу требуешь персонификации источника и ставишь меня в положение весьма и весьма унизительное. В положение доносчика.

— Ладно. С этим разобрались. Следующий вопрос я, правда, тоже хотел задать персонифицирующий, начав его с сакраментального: «Кого?» Но, щадя твое обостренное чувство собственного достоинства, изложу его несколько по-другому: «Чего ты так испугался, Коммерция?»

— Я свое давным-давно отбоялся, Александр.

— Не скажи, Коммерция, не скажи. Тебя надо очень сильно напугать, чтобы ты, быстренько прибежав домой, потеплее приоделся для лагерных зим и ринулся в открытую крутить сидора у первой попавшейся гражданки. Фармазон на покое, катала на подхвате, ежедневно ужинающий стерлядкой в ресторане на бегах польстился на кошелек со ста двадцатью рублями!

— Черт попутал.

— Я скорее поверю, что ты черта попутал. Одно только скажу: перепуганный, ты грубо работаешь. Читается, как по букварю.

— Это вами читается. А народный суд, не умея прочитать, отстегнет мне пару лет, и дело с концом.

— А если я помогу народному суду прочитать текст?

— Какой именно?

— Случайный свидетель по меховому делу Валерий Евсеевич Межаков как только узнает, что освобожденные участники этого дела начинают всерьез постреливать друг в друга, быстренько совершает липовую кражу в надежде отсидеться в лагере, пока эта перестрелка не закончится естественным путем, то есть, пока фигуранты не перестреляют друг друга, и гражданину Межакову нечего будет опасаться. Гражданин Межаков опасается, боится, паникует, не желая получить пулю.

Эрго: гражданин Межаков не просто случайный свидетель, а полноправный фигурант по делу.

— Блестящая версия! — восхитился Коммерция. — Только жаль, никакими фактами не подкреплена.