— Ну, Александр, отмочил ты с банкой! — Тимка кис со смеху. — Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и не нюхать!
— Предупредить не мог? — обиделся Алик.
— Не успел, — оправдался Тимка. — Ну-с, граждане, белыми ручками за черные бревна, и — раз!..
Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.
Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За полчаса вшестером — девять кубов.
— Колхозник! — крикнул Тимка трактористу. — Заводи кобылу!
Тракторист сложил брезент и нехотя побрел к машине. Москвичи карабкались на телегу: застучал мотор, и поезд потихоньку тронулся. Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым свою же колею, и поэтому взял левее — ближе к спуску в овраг, но не рассчитал, и телега, которую занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая мелкие кусты и завалы хвороста. Москвичи в веселом ужасе прыгали с телеги.
— Совсем одичал, крестьянский сын?! — злобно осведомился Тимофей.
Тракторист, видя, что телега остановилась, упершись в единственное дерево на склоне, заглушил мотор. Все закурили от переживаний. Некурящий Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.
— Мужики, сюда! — вдруг крикнул он.
Сметя хворост и проскользив до дерева, телега открыла вход куда-то, прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:
— Блиндаж еще с войны!
Только сейчас Алик понял, что мягкие, заросшие травой углубления по овражному берегу — окопы сорок первого года.
— Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! — возразил Петрович. Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной дыры вырвалась стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка зажал ноздри, шагнул в темноту и тут же, не торопясь, вновь объявился.
— Ребята, там — мертвяк, — сказал он.
— Шкелет, что ли? — спросил тракторист.
— Шкелет не воняет, — ответил Тимка.
— Что же это такое?! — завопил тракторист.
— Сообщить надо, — решил Петрович.
— А ты не врешь? — вдруг засомневался тракторист. — Знаем ваши московские штучки! — и радостно кинулся в блиндаж. И тут же выскочил из него, заладив снова: — Что ж это такое, что ж это такое?..
— Мы здесь покараулим, чтобы все было в сохранности, а ты дуй в деревню и сообщи по начальству, — приказал Алик все хлопавшему себя по штанам трактористу. Тракторист в ответ замер, подумал и кинулся через лес к шоссе. Шоссе было рядом, метрах в трехстах, но по нему нельзя было ездить на гусеничном тракторе. Вот и добирались сюда в объезд.
Холодила влажная от тяжелого похмельного пота рубашка. Алик содрогнулся.
— Ничего себе поработали, — не терпя тишины, просто так сказал Тимка.
Петрович не выдержал и тоже заглянул в блиндаж.
— Еще в полке цельный, — сообщил он, воротясь.
Первым прибежал парень, что вчера в чайной препирался с чемпионом.
— Где?! — воскликнул он, задыхаясь от быстрого и длительного бега.
— А ты кто такой? — строго спросил Тимка.
— Я — работник МУРа Виктор Гусляев, — представился парень, показал книжечку и повторил вопрос: — Где?
Тимка, присмиревший при виде книжечки, кивнул на дверцу. Гусляев нырнул в темноту, где пробыл значительно дольше первопроходцев. Вынырнул наконец и распорядился:
— Никому к блиндажу не подходить, — осмотрел шестерых, решил для себя: — Наш наверняка, не областной.
— Ему вероятнее всего без разницы теперь, чей он — ваш или областной. — Алик приходил в себя.
Услышав такое, Гусляев обрадовался чрезвычайно, вытащил записную книжку, вырвал листок, нацарапал на нем что-то огрызком карандаша и протянул листок Алику:
— Не в службу, а в дружбу. Я не могу отлучиться отсюда, а вас очень прошу сообщить из конторы по телефону обо всем, что здесь произошло.
— Не в вашу службу, а в нашу дружбу, — бормотал Алик, изучая листок бумаги, на котором значилось имя, отчество и фамилия Ромки Казаряна и номер телефона. — А почему Роману Суреновичу? Может, сразу Александру Ивановичу Смирнову?
— Его нет, он в отъезде, — автоматически ответил Гусляев и только потом удивился: — А вам откуда известно, что Смирнов — мой начальник?
— Страна знает своих героев, — усмехнулся Алик и, сложив листок, сунул его в карман.
Москву давали через Новопетровское, и поэтому слышимость была на редкость паршивая.
— Мне Романа Суреновича Казаряна! — орал в трубку Алик.
— Ни черта не слышу! — орал в трубку с другого конца провода Казарян.
— Мне Романа Суреновича Казаряна! — еще раз и еще раз повторял криком Алик.
— Ни черта не слышу! — еще и еще раз оповещал Казарян. Вдруг что-то щелкнуло, и до Алика донеслось, как из соседней комнаты:
— Откуда ты звонишь, Алик? — Ромка по сыщицкому навыку опознал голос приятеля.
— От верблюда, — огрызнулся Алик. — Это не я звоню, это ваш паренек Гусляев звонит.
— То ни черта не слышал, теперь ни черта не понимаю.
— Сейчас поймешь, — пообещал Алик.
Группа прибыла на место происшествия через три часа тридцать две минуты. Неслись под непрерывную сирену.
К блиндажу подъехать не было никакой возможности, и от шоссе группа шла пешком, неся на себе все необходимые причиндалы. Ромка важно поздоровался с Аликом за руку и распорядился:
— Собирай своих, Алик, и мотайте отсюда подальше. Нам работать надо.
Алик стянул с себя рубашку, стянул футболку и сказал:
— Лей!
Тимка взмахнул ведром, и от колодезной воды у Алика зашлось сердце. Только что были сопливые бревна, жижа под ногами, отвратительные дневные комары, сверкающие синие мухи, всепроникающий трупный запах… Алик растирался жестким вафельным полотенцем и рассматривал себя. Малость разжирел. Кинул Тимке полотенце, Тимка кинул ему чистую футболку. От футболки пахло свежестью. Спросил, продираясь сквозь маечную горловину:
— Куда мы теперь, Тима?
— Мы-то? — Тимка оценивающе осмотрел Алика. — Мы-то — пузырь гонять с деревенскими.
Чистоплюй Казарян выбрался из блиндажа первым. Следом за ним — Андрей Дмитриевич, который спросил невинно:
— Запах не нравится, Рома?
— Фотограф отстреляется, и вы его забирайте.
— Кто он, Рома?
— Жорка Столб. Как его, Андрей Дмитриевич?
— Металлическим тяжелым предметом по затылку. Железный прут, свинцовая труба, обух топора — что-нибудь эдакое. Вскрою дома, скажу точно.
Выскочил из блиндажа фотограф с перекошенным от отвращения лицом.
— У меня все! — И, отбежав подальше, уселся на бревно, на котором уже давно пристроились индифферентные санитары. Вышли эксперт Егоров и Витя Гусляев. Все.
— Можно забирать? — спросил у эксперта Андрей Дмитриевич. Ему Егоров кивнул, а Казаряну сообщил:
— В блиндаж затащили уже труп. А кокнули где-то поблизости.
Санитары со сложенными носилками направились в блиндаж.
— Наш? — спросил Гусляев. — Тот, кого я ждал в Дунькове?
— Тот, Витя, тот.
— Я, выходит, ждал, а он уже тут лежал.
— Сколько он тут лежал, Андрей Дмитриевич? — спросил Казарян.
— От трех до пяти суток. Дома скажу точно.
Санитары с трудом вытащили из блиндажа груженые носилки, накрыли труп простыней и, аккуратно выбирая дорогу, понесли останки Жоры Столба к шоссе. Андрей Дмитриевич махнул оставшимся ручкой и пошел вслед за ними. Они свое дело здесь сделали.
— Я не могу работать в такой вонище, — закапризничал Егоров. — Сделайте что-нибудь. Вам ведь тоже шмонать надо.
— Там не проветришь, — уныло ответил Гусляев.
— Вот что, Витенька, — распорядился осененный Казарян. — Быстро к машине и возьми у шофера какую-нибудь промасленную ветошь. Она у нас там малость погорит, и порядок.
— Вы своим пожаром следы мне не повредите, — ворчливо заметил эксперт.