— Ну, Александр, отмочил ты с банкой! — Тимка кис со смеху. — Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и не нюхать!

— Предупредить не мог? — обиделся Алик.

— Не успел, — оправдался Тимка. — Ну-с, граждане, белыми ручками за черные бревна, и — раз!..

Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.

Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За полчаса вшестером — девять кубов.

— Колхозник! — крикнул Тимка трактористу. — Заводи кобылу!

Тракторист сложил брезент и нехотя побрел к машине. Москвичи карабкались на телегу: застучал мотор, и поезд потихоньку тронулся. Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым свою же колею, и поэтому взял левее — ближе к спуску в овраг, но не рассчитал, и телега, которую занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая мелкие кусты и завалы хвороста. Москвичи в веселом ужасе прыгали с телеги.

— Совсем одичал, крестьянский сын?! — злобно осведомился Тимофей.

Тракторист, видя, что телега остановилась, упершись в единственное дерево на склоне, заглушил мотор. Все закурили от переживаний. Некурящий Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.

— Мужики, сюда! — вдруг крикнул он.

Сметя хворост и проскользив до дерева, телега открыла вход куда-то, прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:

— Блиндаж еще с войны!

Только сейчас Алик понял, что мягкие, заросшие травой углубления по овражному берегу — окопы сорок первого года.

— Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! — возразил Петрович. Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной дыры вырвалась стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка зажал ноздри, шагнул в темноту и тут же, не торопясь, вновь объявился.

— Ребята, там — мертвяк, — сказал он.

— Шкелет, что ли? — спросил тракторист.

— Шкелет не воняет, — ответил Тимка.

— Что же это такое?! — завопил тракторист.

— Сообщить надо, — решил Петрович.

— А ты не врешь? — вдруг засомневался тракторист. — Знаем ваши московские штучки! — и радостно кинулся в блиндаж. И тут же выскочил из него, заладив снова: — Что ж это такое, что ж это такое?..

— Мы здесь покараулим, чтобы все было в сохранности, а ты дуй в деревню и сообщи по начальству, — приказал Алик все хлопавшему себя по штанам трактористу. Тракторист в ответ замер, подумал и кинулся через лес к шоссе. Шоссе было рядом, метрах в трехстах, но по нему нельзя было ездить на гусеничном тракторе. Вот и добирались сюда в объезд.

Холодила влажная от тяжелого похмельного пота рубашка. Алик содрогнулся.

— Ничего себе поработали, — не терпя тишины, просто так сказал Тимка.

Петрович не выдержал и тоже заглянул в блиндаж.

— Еще в полке цельный, — сообщил он, воротясь.

Первым прибежал парень, что вчера в чайной препирался с чемпионом.

— Где?! — воскликнул он, задыхаясь от быстрого и длительного бега.

— А ты кто такой? — строго спросил Тимка.

— Я — работник МУРа Виктор Гусляев, — представился парень, показал книжечку и повторил вопрос: — Где?

Тимка, присмиревший при виде книжечки, кивнул на дверцу. Гусляев нырнул в темноту, где пробыл значительно дольше первопроходцев. Вынырнул наконец и распорядился:

— Никому к блиндажу не подходить, — осмотрел шестерых, решил для себя: — Наш наверняка, не областной.

— Ему вероятнее всего без разницы теперь, чей он — ваш или областной. — Алик приходил в себя.

Услышав такое, Гусляев обрадовался чрезвычайно, вытащил записную книжку, вырвал листок, нацарапал на нем что-то огрызком карандаша и протянул листок Алику:

— Не в службу, а в дружбу. Я не могу отлучиться отсюда, а вас очень прошу сообщить из конторы по телефону обо всем, что здесь произошло.

— Не в вашу службу, а в нашу дружбу, — бормотал Алик, изучая листок бумаги, на котором значилось имя, отчество и фамилия Ромки Казаряна и номер телефона. — А почему Роману Суреновичу? Может, сразу Александру Ивановичу Смирнову?

— Его нет, он в отъезде, — автоматически ответил Гусляев и только потом удивился: — А вам откуда известно, что Смирнов — мой начальник?

— Страна знает своих героев, — усмехнулся Алик и, сложив листок, сунул его в карман.

Москву давали через Новопетровское, и поэтому слышимость была на редкость паршивая.

— Мне Романа Суреновича Казаряна! — орал в трубку Алик.

— Ни черта не слышу! — орал в трубку с другого конца провода Казарян.

— Мне Романа Суреновича Казаряна! — еще раз и еще раз повторял криком Алик.

— Ни черта не слышу! — еще и еще раз оповещал Казарян. Вдруг что-то щелкнуло, и до Алика донеслось, как из соседней комнаты:

— Откуда ты звонишь, Алик? — Ромка по сыщицкому навыку опознал голос приятеля.

— От верблюда, — огрызнулся Алик. — Это не я звоню, это ваш паренек Гусляев звонит.

— То ни черта не слышал, теперь ни черта не понимаю.

— Сейчас поймешь, — пообещал Алик.

Группа прибыла на место происшествия через три часа тридцать две минуты. Неслись под непрерывную сирену.

К блиндажу подъехать не было никакой возможности, и от шоссе группа шла пешком, неся на себе все необходимые причиндалы. Ромка важно поздоровался с Аликом за руку и распорядился:

— Собирай своих, Алик, и мотайте отсюда подальше. Нам работать надо.

Алик стянул с себя рубашку, стянул футболку и сказал:

— Лей!

Тимка взмахнул ведром, и от колодезной воды у Алика зашлось сердце. Только что были сопливые бревна, жижа под ногами, отвратительные дневные комары, сверкающие синие мухи, всепроникающий трупный запах… Алик растирался жестким вафельным полотенцем и рассматривал себя. Малость разжирел. Кинул Тимке полотенце, Тимка кинул ему чистую футболку. От футболки пахло свежестью. Спросил, продираясь сквозь маечную горловину:

— Куда мы теперь, Тима?

— Мы-то? — Тимка оценивающе осмотрел Алика. — Мы-то — пузырь гонять с деревенскими.

Чистоплюй Казарян выбрался из блиндажа первым. Следом за ним — Андрей Дмитриевич, который спросил невинно:

— Запах не нравится, Рома?

— Фотограф отстреляется, и вы его забирайте.

— Кто он, Рома?

— Жорка Столб. Как его, Андрей Дмитриевич?

— Металлическим тяжелым предметом по затылку. Железный прут, свинцовая труба, обух топора — что-нибудь эдакое. Вскрою дома, скажу точно.

Выскочил из блиндажа фотограф с перекошенным от отвращения лицом.

— У меня все! — И, отбежав подальше, уселся на бревно, на котором уже давно пристроились индифферентные санитары. Вышли эксперт Егоров и Витя Гусляев. Все.

— Можно забирать? — спросил у эксперта Андрей Дмитриевич. Ему Егоров кивнул, а Казаряну сообщил:

— В блиндаж затащили уже труп. А кокнули где-то поблизости.

Санитары со сложенными носилками направились в блиндаж.

— Наш? — спросил Гусляев. — Тот, кого я ждал в Дунькове?

— Тот, Витя, тот.

— Я, выходит, ждал, а он уже тут лежал.

— Сколько он тут лежал, Андрей Дмитриевич? — спросил Казарян.

— От трех до пяти суток. Дома скажу точно.

Санитары с трудом вытащили из блиндажа груженые носилки, накрыли труп простыней и, аккуратно выбирая дорогу, понесли останки Жоры Столба к шоссе. Андрей Дмитриевич махнул оставшимся ручкой и пошел вслед за ними. Они свое дело здесь сделали.

— Я не могу работать в такой вонище, — закапризничал Егоров. — Сделайте что-нибудь. Вам ведь тоже шмонать надо.

— Там не проветришь, — уныло ответил Гусляев.

— Вот что, Витенька, — распорядился осененный Казарян. — Быстро к машине и возьми у шофера какую-нибудь промасленную ветошь. Она у нас там малость погорит, и порядок.

— Вы своим пожаром следы мне не повредите, — ворчливо заметил эксперт.