А вот еще почему у нас так много бездомных развелось, потому что собакам по нраву кошачий корм. То есть чудные на Руси в другой раз наблюдаются следствия, но причины бывают еще чудней.

Мужик нигде не работал с октября девяносто третьего года, когда на берегу Москвы-реки, в районе Калининского моста, прогрессисты устроили кровавую молотьбу. Эта скандальная история вогнала мужика в такую депрессию, или — по-русски сказать — тоску, что он, как отрезал, перестал ходить в одну двусмысленную контору, где занимались социальным планированием, и даже не всегда охотно выглядывал в окошко со своего девятого этажа. Жена его, служившая юрисконсультом в Моссовете, поначалу была довольна, что ее благоверный отсиживается дома, так как малый он был загульный и все равно получал гроши, но постепенно это ее начало раздражать: ну действительно, куда это годится, чтобы мужчина во цвете лет день-деньской валялся на диване и в исключительном случае мог починить электрическую плиту… Но однако она терпела; месяц терпела, другой терпела, пока ее не вывел из себя, в общем, пустячный случай: собака откусила у кошки хвост. А надо сказать, что в их двухкомнатной квартире на Севастопольском проспекте существовал небольшой «уголок Дурова», — кошка, собака и попугай; попугай бытовал отдельно, в железной клетке, кошка обжила шкапчики и шкафы, собака занимала нижний эшелон, как говорят у летчиков, и поэтому между животными никогда особых трений не замечалось, только в один прекрасный день собака подъела за кошкой корм, кошка из мстительности, свойственной ее полу, помочилась на собачью подстилку, и тогда собака, озлившись, откусила у кошки хвост.

Жена, как нарочно, была довольно равнодушна к собаке, но так нежно любила кошку, что даже истерики не устроила, а просто сказала мужику как бы голосом мертвеца:

— Забирай своего убийцу, и чтобы ноги вашей не было в этом доме.

Впрочем, не исключено, что дело было не в откушенном хвосте, а в том, что мужик, день-деньской валявшийся на диване, ей порядком поднадоел, или в том, что она возымела виды на одного бойкого молодого человека из департамента капитального строительства, но, скорее всего, дело заключалось именно что в хвосте. Как бы там ни было, мужик повздыхал, прицепил собаке к ошейнику поводок и ушел, на прощанье хлопнув дверью.

Выйдя из подъезда, они добрели до первого перекрестка и приостановились в раздумье, каждый как бы сам по себе в раздумье — куда идти. Идти было, в сущности, некуда; жил в Гольянове один безалаберный приятель, который приютил бы мужика даже с крокодилом, однако наземным транспортом до Гольянова было не добраться, а в метро с собакою не войти.

— А все ты, ненасытная твоя морда! — сказал мужик с укоризной. — Ну что тебе дался кошачий корм?!

Собака посмотрела в другую сторону и виновато задышала, высунув язык чуть ли не до земли, мужик порылся в карманах, нашел зубочистку, пробку от шампанского, миниатюрный гаечный ключ и почтовую квитанцию, потом обратно рассовал по карманам свое добро и стал смотреть в ту же сторону, что и пес. Выглядели они вроде бы ухоженными — собака в теле, мужик в дорогой замшевой куртке и выглаженных штанах, — а уже угадывалось в них что-то жалкое, брошенное, навевающее печаль.

Смеркалось, нужно было где-то прилаживаться на ночлег, и по обычаю всех мужей, изгнанных за проступки, бедолага отправился на вокзал. Долго ли, коротко ли, а уже зажглись слепые московские фонари, дважды начинал и переставал валить снег, и заметно поредела толпа прохожих, пока они добирались до ближайшего, именно Киевского, вокзала, запруженного народом и вообще жившего какой-то отдельной жизнью. В результате продолжительных поисков мужик нашел-таки уголок за аптечным киоском, и они с собакой устроились на полу, вернее, на картонных листах от каких-то ящиков, валявшихся на полу, и уже собирались вздремнуть, да не тут-то было: подошли к ним двое милиционеров, обругали и стали гнать. Собака рассудительно подчинилась, сделав стойку по направлению к выходу, а мужик взроптал.

— Ну что вы, парни, в самом деле! — говорил он. — Меня жена выгнала из дому, в карманах пусто, если не считать пробки от шампанского, — что же мне теперь, на улице ночевать?!

— А наше какое дело! — последовало в ответ. — Мало того, что ты бродяга, да еще при тебе кобель…

— К тому же без намордника, — добавил второй милиционер. — Это какой-то нонсенс!

— Хорошо, а в отделении милиции у вас переночевать можно?

— Можно. Набей морду вон тому гражданину в очках и сразу обеспечишь себе ночлег.

— Правда, надолго, — добавил второй милиционер. — Годика так на два.

— А собаку со мною пустят?

Этот вопрос почему-то отнюдь не рассмешил милиционеров, а разозлил, и они взашей вытолкали мужика вон, причем пару раз слегка съездили по затылку. В свою очередь, такое неделикатное обращение отнюдь не оскорбило мужика, а скорее, озадачило, поскольку поставило перед загадочной, даже в высшей степени загадочной причинно-следственной связью: стоит только собаке откусить у кошки хвост, как человек попадает в иной круг жизни, словно в чужую страну, где дерутся милиционеры и нужно бывает подолгу ходить пешком… То есть как много нового может вдруг открыться человеку только из-за того, что собакам по нраву кошачий корм!

Выйдя на привокзальную площадь, мужик с собакой повернули направо, туда, где раньше была стоянка такси, но, правда, по-прежнему существовали багажные отделения, побродили немного среди людей, поглазели на товар в бесчисленных лавочках и киосках и в конце концов притулились у бетонного забора, огородившего строительную площадку гостиницы «Славянская», собака стоймя, а мужик на корточках, подперев голову кулаком. Пес продолжительно посмотрел на хозяина, изобразив глазами грустный вопрос, дескать, долго еще будем с тобой таскаться, на что мужик ответил тяжелым вздохом. Студено было, под ногами прохожих хлюпала черная жижа, в которой отражались оранжевыми пятнами фонари, бродили кругом какие-то подозрительные личности со зверскими физиономиями, зловещее контральто сообщало о прибытии поездов.

— А знаете, почему в Москве исчезли такси? — послышался вопрос справа, и мужик обернулся на голос: рядом с ним сидел на ящике из-под пива старик с синюшным лицом, в меховой шапке и в драповом пальто, настолько замаранном грязью, точно о него вытирали ноги. — Потому что Россия получила свободу слова.

— Сомневаюсь, — сказал мужик. — Но вообще это, конечно, срам. Я лично затрудняюсь назвать столицу государства, где, как в Москве, не было бы такси.

— Его, наверное, еще в Лхасе нет. В Лхасе и Катманду.

— В Катманду есть.

— А вы почем знаете?

— Из путеводителя по этому самому Катманду.

— Раз вы такой начитанный, то скажите, пожалуйста, есть ли Бог?

— Судя по всему, нету. Если меня жена ни за что, ни про что выгнала из дому, а на вас такое удручающее пальто, то, думаю, Бога нет.

— А вот и есть! — ликуя, сказал старик.

— Доказательства?

— Доказательства, как говорится, не заставят себя ждать. Выпить желаете?

— Да не против…

— Тогда пошли.

Старик, мужик и собака как-то вздрогнули от первого усилия перед движением и пошли. Они миновали площадь, забитую автобусами и грузовиками, подземный переход, обжитый многочисленными нищими, замусоренный скверик, где на пластиковых мешках из-под удобрений спали цыгане, Бородинский мост, за которым повернули направо, потом налево, в Ростовские переулки, и наконец оказались в московском дворике, соединявшем в себе два антагонистических качества, то есть одновременно загаженном и уютном. Посредине дворика стояли мусорные контейнеры, а чуть наискосок чернел куб какого-то строения с металлической дверью, запертой на висячий замок, без окон и с плоской крышей; из стены этого загадочного строения торчал обыкновенный водопроводный кран, какими пользуются дворники и владельцы автомобилей. Старик вытащил из кармана граненый стакан, подставил его под кран, другой рукой отвернул вентиль и — чудны дела твои, Господи! — в любезную русскому сердцу емкость полилась тягучая струйка водки, что было очевидно даже и априори, так как в ноздри немедленно шибанул крепкий сивушный дух.