Июль

Снова в Швеции. (В третий раз.) Господин Лондсгром и его правая нога. После автомобиль-ной катастрофы ему отрезали ногу. Он похоронил ее в фамильном склепе и раз в год ходит к ней на могилу с цветами.

Июль. Стокгольм

Швеция входит в душу каким-то соблазном. Вчера Э.К. спросил меня:

- Хотите здесь остаться?

- Разве это возможно?

- Трудно, но возможно.

И я вдруг почувствовала, что надо на что-то решиться. Но, может быть, все-таки не на Швецию.

Надо с чем-то слиться, но с Швецией я слиться не могу. Надо ли? Да, надо. Не поздно ли? Нет, не поздно.

А на Скансен был праздник. Солнце село, но темней не стало. Огни зажглись. Вода чистая, небо чистое. Пароходик шел куда-то. Ссыпки иллюминированы. Какой-то воин простирает бронзовую руку. Бакалавры в белом. Оркестры. Пляшут люди в костюмах.

Белые медведи и тюлени.

Далекий вид.

Еда. Подают девицы в веселых платьях. Свежо.

Внизу: Тиволи, Альгамбра, все полно. Карусели, тиры.

А ночи все нет.

Облетает черемуха.

Цветет сирень, которая здесь тоже называется сирень.

Июль

"На панихиде по Николаю II обращал на себя внимание роскошный венок с лентами "От новой эмиграции".

Август

Мужен. На полдороге между Канном и Грассом. Вид кругом - неописуемый. Далеко видно море. Живем в доме, перед которым стоит старая смоква, утром я подбираю на земле два десятка фиг, упавших с дерева за ночь, лопнувших от спелости и сока и за ночь засахарившихся. Рядом - старинная часовня. Она принадлежит тому же человеку, которому принадлежит и дом. Он позволил нам жить даром с условием, что по воскресеньям мы будем открывать двери часовни и пускать людей ее осматривать. Так я и делаю. Шесть дней в неделю езжу в Канн купаться, а по воскресеньям отпираю тяжелые, окованные железом двери и сажусь на табурет около них. Плата не взимается. Вход даровой. Но надо следить одним глазом, чтобы что-нибудь не сломали, не украли - имеется пять "крэш" восемнадцатого века - целая коллекция. Она-то и привлекает туристов.

Ноябрь

"Если мне суждено жить, я бы представил в своих мемуарах принципы, идеи, события, катастрофы, всю эпопею моего времени именно потому, что я видел, как кончилась одна эпоха и началась другая, и характеры, противостоящие друг другу в этом конце и в этом начале, смешаны в моей оценке. Я явился между двумя столетиями, как если бы между двумя сливающимися реками".

(Шатобриан. Замогильные записки, т. I)

Ноябрь

Вечер Бунина. Читал свои воспоминания, в которых издевается над символистами, изобра-жал (копировал) Бальмонта, Гиппиус, Блока, называл Белого паяцом и пр. Адамович в просовет-ских "Русских новостях" написал отчет, где оправдал его на том основании, что все это были "бездны", над которыми в свое время смеялся Лев Толстой (а Толстой, конечно, ошибаться не мог). И тоже потому, что "если бы Пушкин читал Блока, он тоже ничего бы не понял".

Декабрь

Митинг в зале Плейель. Говорил Камю. Напомнил мне Блока - внешностью, манерой и тем, о чем говорил: грустным голосом о свободе поэта. Сартр выступал, утверждая, что нельзя боль-ше описывать любовь и ревность без того, чтобы не сказать о своем отношении к Сталинграду и "резистансу". Бретон лепетал о Троцком.

Декабрь

Когда мы жили на улице Бетховен, над нами жила Мура Р. (двоюродная сестра адвоката Р., который работал в Евр. комитете во время оккупации, на улице Бьенфезанс). К ней ходили странные люди, и она сама была странная.

Она была русская, замужем когда-то за американцем, и у нее был американский паспорт, и немцы арестовали ее как американку, интернировали вместе с другими американками, и всю войну она провела в Вителе. Году в 1945-м я встретила ее на улице и стала расспрашивать, как и что. Она улыбалась и говорила, что все было прекрасно и даже бывало очень весело. Затем она позвала Н.В.М. и меня завтракать, звонила три раза и настаивала и напоминала, чтобы мы пришли. Н.В.М. пошел, а я не могла заставить себя пойти и без всякой причины осталась дома. Когда Н.В.М. вернулся, он сказал, что был еще один гость - секретарь советского посольства. Я была поражена.

Теперь я узнала, что она покончила с собой. Ночью выбросилась из окна своей квартиры на четвертом этаже.

Утром ее нашли на тротуаре в одной рубашке. В газетах ничего об этом не было.

1949

Январь

В Париже в соборе на улице Дарю сначала построили "памятник" Николаю Второму. Перед памятником несусветного безобразия горели свечи.

Затем в 1947-1948 годах, когда из Москвы приехал "митрополит" (советский чиновник) Николай Крутицкий переводить эмигрантскую церковь в Московскую юрисдикцию, готовы были с радостью согласиться перейти. Не перешли только потому, что "правые" (не те ли, которые так чтили Николая Второго?) оказались в большинстве на один голос. Глава церкви принимал Крутицкого со слезами умиления на глазах.

А Крутицкий в это время жил с Ильей Эренбургом в одном номере гостиницы (в разных комнатах, но с одной общей приемной) и ездил с ним на одном автомобиле в советское посольство.

Февраль

Прочла в советской печати: "Сталин осеняет незримо".

Февраль

"Лишь ненавидящий прогресс

Вопит о гибели вселенной,

Блюдя при этом свой презренный

Материальный интерес".

(Из советской поэзии)

Март

Б.И.Николаевский был в Париже. Сидел у меня долго. На следующий день мы с ним встретились в кафе на Данфер-Рошро. Пришла Маргарита Бубер-Нейман. Она одиннадцать лет просидела в лагерях: сначала на Колыме, а потом была Сталиным выдана Гитлеру. Она написала об этом книгу.

Март

Жило-было на свете дикое племя, и оно знало только одну-единственную ноту. И вдруг появился человек, который открыл вторую ноту и теперь пел две ноты. Его немедленно четвертовали.

Август

Одни хотели мир изменить. Другие хотели мир поправить. Между этими двумя племенами не могло быть смешанных браков.

Август

Каждый человек - целая вселенная и потому больше, чем планета, на которой живет.

Ноябрь

"Мы - в противоположность нашим отцам - получили возможность видеть вещи такими, какие они в действительности, и вот почему основы жизни трещат у нас под ногами".