— Рота не спит! Рота подъем!

Вывалившись из сладкого, безмятежного сна, где мы, все шестеро, неспешно гуляли по залитым солнцем аллеям, валялись на горячих песочных пляжах и почему-то таскали тяжелые мешки с сахаром по сырым подземельям, я с усилием открыл один глаз. Во рту все еще стоял отвратительный пластмассовый вкус присадки на аппарат ИВЛ*, яркие краски сна стирались из памяти, распадаясь на части и теряя связность. И кому пришло в голову, что такие сны разгружают психику во время медикаментозной комы?

Прямо надо мной в предрассветной полутьме маячила мордашка Алисы.

— Не спи, солдат, трибунал проспишь! — сообщила она жизнерадостно.

— Скажи, пусть без меня начинают, — обрадовался было я спросонья и попытался перевернуться на другой бок, забыв про капельницу, но Алиска совсем уже не игриво пнула меня под бок стальным кулачком, и сон пропал окончательно.

— Без тебя не начнем, товарищ лейтенант, — отрапортовала она и тут же посерьезнела. — Боевая тревога. Виола наша, как обычно, в состоянии легкого нестояния, уже растрепала в перерывах между уколами. И даже доверила одну страшную эротическую тайну. Рассказать?

— Упаси Иисус, — отказался я задумчиво и потянулся вверх всеми своими ста пятьюдесятью костями. Рука, куда пришелся укол нетрезвой санитарки, саднила, но это была привычная боль, так же, как в ногах и распухающей с каждой минутой бодрствования голове. Непростая жизнь у инвалида, особенно в условиях войны на уничтожение. — Опять тряпочки без приглашения примчались?

— Никак нет, на этот раз нас почтили визитом рептилоиды с блуждающей планеты Нибиру, для разнообразия, — хмыкнула девушка. — Экипаж «консервов» поднят по тревоге — ну, еще не поднят, по справедливости говоря, конечно — снаряды вроде как в пути, за время пробуждения несчастных случаев не было. Одни счастливые.

— Значит, будут, — среагировал я. Все было штатно, на соседних койках возились, недовольно ворча, остальные девчонки, слышался металлический лязг и стеклянное позвякивание — группа принимала обезболивающее. — Вольно, сержант, ждем, значит, снаряды и пареньков-извозчиков, а пока что всем занять свои места согласно известно чему.

Алиска согласно заковыляла к своему ложементу, а я позволил себе шмыгнуть намертво забитым со сна носом.

Дрыхнуть хотелось, конечно, жестоко.

Вторжение состоялось два года назад и произошло в лучших традициях плохих американских фильмов. Не было никаких переговоров с благородными инопланетянами, похожими на сидящих на овсяно-рисовой диете китайцев — и даже бесчеловечных ультиматумов, как в индийских боевиках, никто не предъявлял. Просто на земной орбите материализовалось четыре корабля-матки, похожие на здоровенных колыхающихся медуз, и принялись выпускать вниз сотни крошечных летательных аппаратов. Небеса, как сказали бы поэты прошлого, разверзлись, но оттуда вышли отнюдь не ангелы. Правда, и на адских демонов ярости и бесконтрольного блуда пришельцы тоже не тянули.

Попытки связаться с кораблями в любом доступном диапазоне результата не принесли, они не отвечали на вызовы, не сдавались в плен и не вели переговоров. Чужие с ходу вынесли несколько основных космодромов и пару городов термоядерными зарядами, но на этом основные стратегические успехи сил вторжения закончились. После первых миллионных потерь и короткого шока от разом и страшно изменившегося мира, земляне, как и много раз до этого, приспособились.

И начали отвечать.

Вокруг крупных городов и особо важных объектов выросли бескрайние поля зенитных укрепрайонов и средств ПВО, державших под прицелом каждый квадрат неба. Кладбища тех, кто не пережил первые месяцы вторжения стали привычной частью пейзажа — люди плакали на могилах, но люди всегда плачут. Неожиданно для многих, оздоровилась экономика — в условиях тотальной войны оказались никому не нужны учители русского языка и литературы, куда большим спросом пользовались профессии токарей, программистов ЭВМ и солдат.

В результате чужаки так и не смогли пока создать на Земле полноценный плацдарм — даже в песках Сахары и полярных регионах, где и нормальных средств воздушной обороны-то не имелось. Впрочем не похоже было, что это их хоть как-то заботило — атаки на большинство земных городов продолжались с тревожным постоянством. В некоторых побеждали они, в некоторых — мы. В длительной перспективе, несмотря на оборонительную тактику, перевес был все же на нашей стороне — больше ресурсов, материальных и людских, больше упорства и мотивации. Мы дрались за свое, мы защищали родную землю — это было просто, понятно и не требовали дополнительных объяснений.

Но и вероятность того, что именно ты умрешь именно сегодня, тоже была достаточно высока, и это тоже все знали.

Снаружи, после дребезжащего путешествия на каталках, ведомых дюжими санитарами-«извозчиками», по наспех подрихтованным, но все равно довольно ободранным коридорам Центра, было все еще темновато. Фары грузовиков освещали двор Центра, заросшего желтыми осенними березами и ольхами, ослепительным сиянием, сквозь которое прорывались сердитые клубы выхлопного тумана. Ветер лениво возил по раздолбанному асфальту влажные с ночи листья, а сам асфальт, с небрежно забитыми в дыры кирпичами, выглядел так, будто с земли неторопливо и постепенно сползала гладкая человеческая кожа, обнажая змеиную чешую. А еще лязгал на холостом ходу предназначенный для нас бронированный микроавтобус «Старт», еще САРБовской довоенной сборки**, похожий на бодрого пенсионера с газеткой, и тут же стояли угрюмые «КАМАЗы» с боезапасом.

— Куда вам столько патронов? — проворчал Шурик, санитар, ловко направляя каталки в объезд клубов дыма и луж. — И зачем? Научили бы вас получше, небось, тратили бы экономнее, и сколько людского труда сохранили бы!

Наши снаряды, конечно, патронами назвать можно только с очень большой натяжкой, но Шурик в поправках не нуждался — он просто нудил. Натура такая у человека.

— Не вопрос, Шурян, — согласился я. — В следующий раз воздержусь по тряпкам стрелять, скажу: «я делаю это по просьбе простого как правда санитара по имени Александр Демьяненко — не могу больше уничтожать гуманоидные формы жизни, сердце разрывается!» А заводы, фабрики, школы и больницы они пускай сносят в щебень, на хрена нам столько больниц, правильно?

— Поговори у меня тут, — буркнул санитар, тряхнув каталку на очередной асфальтовой кочке то ли из мести, то ли по общей криворукости. — Куда их в штаб сначала, или сразу уж по местам?

— Сначала в штаб, — скомандовал старшина, Иван Фомич, пыхкая сигаретой, которая освещала его хмурое морщинистое лицо, как паровозная топка.

В штабе была обычная лихорадочная суета — я сначала думал, это только в напряженные моменты у них такое бывает, но знакомые говорят — всегда. Причем работа в целом налажена нормально, никто не зашивается — просто ритм такой. И когда на начштаба, Анатолия Ивановича, в просторечии Наливаныча, ежеминутно нападал кто-нибудь лично, по телефону или через сеть — это тоже было нормально, потому что он, по всегдашней отечественной привычке, отвечал за все сразу и перед всеми.

Сейчас вот, например, перед нами.

— Дорогие наши «консервы», — торжественно начал подполковник, среднего роста, седой и помятый, одетый в обычную для всех здесь «горку», но тут же сбился на чей-то вызов и прервал заготовленную речь. «Консервы» — это мы. Прозвище такое, не самое худшее, кстати. — Итак… друзья.

А вот «друзья» — это уже плохо. Это значит, что ситуация критическая.

— Час назад спутниковые средства слежения засекли повышение температуры в районе главного шлюза корабля-матки «тряпок», — обычным голосом сказал начштаба. — Это значит, что они прогревают моторы и готовятся к выпуску очередной партии штурмовиков. Десять минут назад створки шлюза начали открываться. По предварительным данным, партия будет большая, острие штурма через наш район нацелено на Марик и Симфи, понимаете ситуацию?