И сыну напишу: «Держись! Будь честен и правдив, доверяй своему командиру, не скрывай от него ничего, как от отца. Он больше, чем отец!..» Еще решился бы я на открытое письмо солдатам роты, в которой служит сын. Может, напечатают его в многотиражной солдатской газете. О многом можно было бы порассуждать. Хотя бы о том, что им куда больше повезло, чем нашему поколению, — сознательную жизнь свою они начинают при свежем ветре перемен. «Не берите дурного примера, не делайте наших ошибок. Живите дружно, ребята!» — сказал бы я им.

Вот, пожалуй, что мог бы сделать я, будь в роли отца солдата, получившего от него такое вот письмо, какое написал Николай Колесов своим родителям, которое я прочел в газете. Помогло бы это? Как хотелось бы, чтобы помогло!..

Утро выдалось солнечным и теплым, будто совсем не было накануне зябко и дождливо. Птицы распелись вовсю; липли мухи, ползали по лицам солдат, неприятно щекоча досыпающих последние минуты перед подъемом. Но сон юношей был уже некрепок. Они нервно отмахивались от назойливых насекомых, засовывая головы под одеяла, под подушки. Ну еще, еще чуть-чуть поспать, побыть в забытьи — ведь еще так рано.

— Подъем, солдатушки-ребятушки! — заглянул в палатку старшина роты прапорщик Березняк. — Ой, как вставать нам не хочется! Ай-ай-ай, как не хочется вылезать на свет божий! — запричитал он, шутливо бася и расплываясь в улыбке, которую не могли скрыть его щетинистые усы.

Глеб, открыв глаза, заулыбался тоже. Что-то в облике старшины напоминало ему его деда Гавриила. Так и казалось, что прапорщик сейчас выставит перед собой два пальца и пойдет к нему, приседая и приговаривая: «Ко-оза, ко-оза…»

— А сколько секунд на подъем, товарищ прапорщик? — спросил задорно-звонким голоском Боков.

— Ишь ты, никак тренировались? — удивленно покачал головой Березняк и усмехнулся: — Портянки сперва научитесь наматывать. Тогда и секундомер не заставит вас ждать. А сейчас геть из палатки! Форма одежды номер два. — Пояснил, кашлянув: — Это, значится, торс голый…

Антонов и Ртищев выскочили на построение последними. Оба шкандыбали. Рота, отливая на солнце бронзовыми от загара спинами, уже стояла в две шеренги на дорожке, посыпанной золотистым песком. Старшина, тоже раздевшись по пояс, вышагивал перед строем и гремел басом:

— Проведем утреннюю физическую зарядку. Показательную, первую в вашей армейской жизни…

А солдаты во все глаза глядели на багровый шрам, располосовавший грудь Березняка. Кто-то из них вполголоса заметил:

— Душманская отметина…

По строю пронесся возбужденный ропоток.

— Тихо! — призвал к порядку прапорщик. Заметив Антонова и Ртищева, пытающихся с ходу втиснуться в ряды солдат, прапорщик позвал их: — Идите оба ко мне.

Строй расступился, и Антонов с Ртищевым понуро поплелись к старшине. Ртищев, правда, приложил руку к голове, хотел доложиться по всем правилам. Но лучше бы этого не делал. Раскаты хохота всколыхнули шеренги. Кто-то весело выкрикнул из строя:

— К пустой голове руку не прикладывают!

Ртищев только тогда вспомнил, что он без пилотки, и понял, каким посмешищем выступил. И еще больше смутился, ссутулился.

Прапорщик Березняк строгим взглядом окинул строй, тот сразу затих.

— Смешного мало, — сказал старшина. — Над товарищем насмехаться — худое дело. Сегодня он промашку совершил, а завтра?.. Всяко бывает, — Березняк значительно усмехнулся, пощипывая усы. Повернулся к Антонову и Ртищеву: — Ну что, солдатушки, почему хромаем? Никак, портянки злую шутку сыграли?

— Так точно! — кивнул головой Антонов.

— Э-э, с ними шутки плохи, — понимающе вздохнул старшина. Добавил для всех: — Посему такое понимание вопроса, — показал на Антонова и Ртищева, — во вред службе и зовется разгильдяйством. Кто еще стер пятки? Выйти из строя!

Никто не шелохнулся.

— Видали?.. Только вы ушами прохлопали, когда вчера учили, как надо ноги сберегать. Кто ваш командир отделения? — требовательно спросил у Антонова и Ртищева Березняк.

— Ефрейтор Коновал, — ответил за обоих Глеб.

— М-да, жалко, что его сейчас нет. Сам послал его чуть свет в гарнизон по заданию. Не то показал бы ему кузькину мать, — проворчал прапорщик. — На первый раз вам замечание! — Пронзая взглядом Антонова и Ртищева, сухо закончил: — От бега освобождаю. А физические упражнения будете делать вместе со всеми. Ясно?!

— Так точно! — хором ответили Глеб и Шурка…

Солдаты во главе с Березняком побежали к стадиону. Старшина громко считал:

— Р-раз, два-а, три-и!..

Антонов и Ртищев побрели следом. Шурка горестно вздыхал:

— Вот ведь не везет! Я хоть сам виноват, неумеха. А каково тебе, Антоныч? Из-за Коновала страдаешь, а?

— Ладно, Шурка, не береди душу. И так тошно.

— А ты здорово его вчера на место поставил, а? Я сначала испугался даже. Подумал, измордует он тебя, поганец.

— Кто-о? Коновал?! Да он трус, Шурка. Ставит из себя невесть кого. А ты ему слово поперек сказать боишься…

— Боюсь, Антоныч, — покраснел Ртищев. — И за тебя теперь боюсь, а?

— Думаешь, он доложит старшему лейтенанту?

— Нет, не так, Антоныч. Ты ведь слыхал его угрозу. Соберет своих «стариков»…

— Че-пу-ха! Не среди уголовников живем, а в армии служим. Это, брат, не хухры-мухры. А Коновал просто пугает, думает, что у нас коленки затрясутся, и будем мы, как ваньки-встаньки, под его дуду плясать. Только не выйдет это у него. Не все здесь такие. Видал, какой у нас старшина? Мировой мужик!

— Строгий, а? — уточнил Шурка и поежился, пупырышки появились на его теле.

Они подходили к стадиону, окаймленному плотным декоративным кустарником, откуда неслись окрест зычные команды прапорщика Березняка и топот сапог. Разминка подходила к концу. Шурка хмыкнул и пробурчал с долей иронии:

— Сейчас жарко нам станет, по-летнему…

Они и не предполагали, что настоящая «парилка» им будет устроена после зарядки. Когда довольные и разгоряченные солдаты, гогоча, рванули к умывальнику, старшина задержал Антонова и Ртищева:

— Ну-ка, сынки, показывайте свои болячки. Разувайтесь, — тепло и озабоченно сказал он.

Шурка первым стащил сапог. Березняк внимательно осмотрел его пятку. Сочувственно пробасил:

— Ух ты, когда успел такой мозолище набить? И дня ведь не проходил в солдатской обувке…

— Кросс на три кэмэ вчера бежали, — пояснил Ртищев.

— Рановато… По первости надо бы дать сапогам малость обноситься. Ну, ничего, заживет до свадьбы. Значится, в медпункт пойдешь… А ты чего разлегся на травке и прохлаждаешься? — обратился прапорщик к Антонову. — Скидывай…

— Н-не могу, — стиснув зубы, прохрипел Глеб, пытаясь стащить сапог. — Видно, распухла нога-то…

— Посему поможем, — нагнулся к нему прапорщик.

После мучительных вздохов и стонов наконец общими усилиями они высвободили ногу Глеба. Его ступня вспухла, переливалась синевой, а на выпирающей лодыжке багрился кровоподтек.

— Кто тебя ударил? — сразу же спросил Глеба Березняк, испытующе глядя ему в глаза.

— Н-никто, — замотал головой Глеб. — Сам стукнулся.

— Всяко бывает, хлопче. Только не похоже. Не крути, рассказывай…

— Товарищ прапорщик, я сам… В темноте, в палатке, о лежак, когда спать укладывался, с разлета, — врал Глеб. Его лицо покрылось пунцовыми пятнами. Он видел, что старшина не верит ни одному его слову, усмехается, пощипывая ус. В отчаянной попытке убедить прапорщика Глеб привел, как ему казалось, решающий довод: — Вот у Ртищева спросите, он все видел, может подтвердить.

Но лучше бы Глеб этого не говорил. Под острым, как шило, взглядом Березняка Шурка начал, заикаясь, плести такую ересь, от которой и несмышленышу стало бы ясно, что парень завирает, юлит. А тут — Березняк, разве его на мякине проведешь?