Вино ли пенится,

Вокалом схвачено,—

Солнечный сок?

Мяч ля лаун-тенниса

От удара удачного

Взвихрил песок?

Сам ли я искра лишь

Яростной хмельности,

Что глуби зажгла?

Миг! Это ты крылишь

Роковой мельницы

Все четыре крыла!

Явь или призрачность —

Губ этих сдавленность,

Дрожь этих плеч?

Тысячно-тысячный

Поцелуй отравленный,

Твердый, как меч?

Кружатся, кружатся

Мельничные лопасти,

Вихри взносит ввысь.

В привычности ужаса

Над небесной пропастью

Богомольно клонись!

7 февраля 1921

И в наших городах, в этой каменной бойне,

Где взмахи рубля острей томагавка,

Где музыка скорби лишена гармоний,

Где величава лишь смерть, а жизнь — только ставка;

Как и в пышных пустынях баснословных Аравии,

Где царица Савская шла ласкать Соломона,—

О мираже случайностей мы мечтать не вправе;

Все звенья в цепь, по мировым законам.

Нам только кажется, что мы выбираем;

Нет, мы все — листья в бездушном ветре!

Но иногда называем мы минуты — раем,

Так оценим подарок, пусть их всего две-три!

Если с тобой мы встретились зачем-то и как-то,

То потому, что оба увлекаемы вдаль мы;

Жизнь должна быть причудлива, как причудлив

кактус;

Жизнь должна быть прекрасна, как прекрасны пальмы.

И если наши губы отравлены в поцелуе,

Хотя и пытаешься ты порой противоречить,—

Это потому, что когда-то у стен Ветилуи

Два ассирийских солдата играли в чет и нечет.

4 марта 1921

Вскрою двери ржавые столетий,

Вслед за Данте семь кругов пройду,

В зыбь земных сказаний кину сети,

Воззову сонм призраков к суду!

Встаньте, вызову волхва послушны,

Взоры с ужасом вперяя в свет,

Вы, чья плоть давно — обман воздушный,

Вы, кому в бесстрастье — схода нет!

Встань, Элисса, с раной серповидной!

Встань, Царица, на груди с ехидной!

Встань, Изотта, меч не уклоняя!

Встань, Франческа, ей сестра родная!

Встань, Джульетта, пряча склянку с ядом!

Встань с ней, Гретхен, руки в узах, рядом!

Встаньте все, кто жизнь вливал в последний

Поцелуй, чтоб смерть сразить победней!

Вас не раз я оживлял сквозь слово,

Как Улисс, поил вас кровью строф!

Встаньте вкруг, творите суд сурово,—

Здесь на сцене дрожь моих висков!

Мне ответьте, судьи тьмы, не так ли

Парид вел Елену в Илион,

Бил не тот же ль сердца стук в Геракле,

В час, когда встречал Иолу он!

2 мая 1921

Что во сне счастливом этот вскрик подавленный,

Этот миг, где сужен вздох до стона, что?

Древний перл, приливом на песке оставленный,

С мели, чьих жемчужин не сбирал никто.

Вечность бьет мгновенье гулкими прибоями,

Вихрь тысячелетий роет наши дни.

В чем нам утешение плакать над героями,

В темных книгах метить прежние огни?

Свет наш — отблеск бледный радуг над потопами,

Наши страсти — пепел отгоревших лет.

Давит панцирь медный в стенах, что циклопами

Сложены; мы — в склепе, выхода нам нет!

Если дерзко кинем в глубь холодной млечности

Крик, что не был светел в буйстве всех веков,—

Как нам знать, что в синем море бесконечности

На иной планете не звенел тот зов!

11 апреля — 7 мая 1921

Был мрак, был вскрик, был жгучий обруч рук,

Двух близких тел сквозь бред изнеможенье;

Свет после и ключа прощальный стук,

Из яви тайн в сон правды пробужденье.

Все ночь, вновь мгла, кой-где глаза домов,

В даль паровозов гуд, там-там пролетки…

А выше — вечный, вещий блеск миров,

Бездн, чуждых мира, пламенные чётки.

Нет счета верстам, грани нет векам,

Кружась, летят в дыханьи солнц планеты.

Там тот же ужас в сменах света, там

Из той же чаши черплют яд поэты.

И там, и здесь, в былом, в грядущем (как

Дней миллиарды нам равнять и мерить),

Другой любовник смотрит с дрожью в мрак:

Что, в огнь упав, он жив, не смея верить.

4—5 апреля 1921

Слишком полно мойрами был налит

Кубок твой, Эллада, и с краев

Крупных каплей дождь помчался налет —

Пасть в растворы чаш, поныне жалит

Скудный блеск ему чужих веков.

Нет, не замкнут взлет палящий цикла!

Пламя Трои, то, что спас Гомер,

В кровь народов, — сок святой, — проникло,

С небом слился светлый свод Перикла,

Зов Эсхила влит в Ресефесер!

Боги умерли, Халдей и Мидий,

В тучах мертв, не глянет Саваоф;

Где покров, что лик скрывал Изиде?

Но, касаясь древних струн, Киприде

На ступень кладем мы горсть цветов.

29 апреля 1921

Ветки, листья, три сучка,

В глубь окна ползет акация.

Не сорвут нам дверь с крючка,

С Далью всласть могу ласкаться я.

Бирюза да изумруд,

Тучек тоненькие вырезы.

Губы жутко не умрут,

Не испив немые ирисы!

Даль, любовь моя! даль! даль!

Ты ль меня влечешь, мой гений ли,

До песков Сахар, до льда ль,

Что горит на пике Кении?

Синь и зелень розовей,

Алой дрожью веет с запада,

Вей, левкое! роза, вей!

Светлых веток запах? Запах? — Да!

Где-то здесь — тропа в огни,

Где-то в высоте — огонь и я!

Змеем двух нас обоими,

Вечной тайны теогония.

8 июня 1921

К чему чернеющий контур

Ты прячешь, гневный гигант,—

В тишине распластанный кондор

Над провалами сонных Анд?

В неделях бархатных кроясь,

Ты медлишь, чтоб, сон улуча,

Проступить сквозь атласную прорезь

Мига, разя сплеча.

Кровь тебе — в холодную сладость!

Медяное лицо поверни.

Где постромок серебряных слабость

У разбившей ось четверни?

Утаишь ли чудовищность крыльев?

Их нашим трепетом смерь!

Там, за кругом лампы, открытой

По ковру распростерта смерть.

Что ж! клонясь к безвольным бумагам,

Черчу пейзажи планет:

От кондоров горных у мага

Заклинаний испытанных нет.

22 июня 1921

Вечерней флейты страстный трепет

Слабеет в узкое окно;

И ветер звуки нежно треплет,

За нитью нить прядя руно.

В ее словах — просторы скорби,

Под солнцем выжженная тишь,

Закат прощальный гневно горбит

Мечту — сквозь гордость и гашиш.

Вечерней флейты ропот молкнет,

Но в тени яд влила змея,

Глаз голубой безгромных молний

Поспешно щурится, смеясь.

Я знаю: лживый хор предвестий

Ей вслух поет и стелет мглу…

А ночь растет: сады предместий,

Как грань, означены к углу.

Вы, звезды, в миги волю влейте,

Чтоб вновь ей ждать, живой вполне!

Мы преданы вечерней флейте,

Ах! мы — в вечеровой волне!

23 июня 1921