Его опухшее лицо напрягается на мгновение, губы плотно сомкнуты. На долю секунды я уверена, что он собирается сознаться.

Мои ладони потеют, и я жду, наблюдая, как он вдыхает и выдыхает, сосредотачивается на белой простыни, покрывающей его ноги.

— Я бы никогда, — он прищуривается. — Я имею в виду, я знаю, что не совершенен, что совершил поступки, которыми не горжусь, но мы можем исправить это. Жизнь слишком коротка, чтобы сосредоточиваться на прошлом, Деми.

Отрицание. Отрицание. Отрицание.

Это путь труса.

— Я понимаю, что твоя кратковременная память еще не восстановилась, — продолжаю я, — но ты, видимо, встречался с этой женщиной в течение года, и ты не можешь сказать мне, что вспомнил большую часть прошлого года со мной, но не помнишь эту женщину.

Брукс поднимает руки, а затем снова кладет их на бедра.

— Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать, Деми. Я не собираюсь признавать то, чего не помню, — он поворачивается в мою сторону, и кажется, словно он наблюдает за моей реакцией. — Я чувствую, что ты пытаешься разыграть какую-то злую шутку надо мной. Я был в коме в течение недели, и когда просыпаюсь, ты не хочешь быть со мной? Боже, Деми. Если ты не хочешь выходить за меня замуж, просто так и скажи, но не обвиняй меня в обмане.

Я закрываю глаза и прячу лицо в ладонях.

Может быть, я ошибаюсь? Может, Ройал неправ? Может быть, я самый ужасный человек в целом Рикстон Фоллс, кто сомневается в своем женихе?

Сидя здесь, я вспоминаю о выписках по кредитным картам. Мне нужно посмотреть их, прежде чем обвинять его. В шестизначной цифре долга должна быть какая-то зацепка. Необычные рестораны? Отели? Цветы?

Я поднимаюсь, хватаю свой атласный клатч и открываю его, чтобы вынуть свои ключи.

— Куда ты идешь? — Брукс пытается сесть.

— Мне нужно кое-что проверить.

Он улыбается.

— Давай, Деми, ты же знаешь, что я ненавижу, когда ты ведешь себя странно со мной.

— Дома есть кое-что, что я хотела бы тебе показать. Возможно, это освежит тебе память.

Брукс закатывает глаза.

— Нет, просто останься. Ты ведешь себя смешно. Давай поговорим. Мне одиноко здесь без посетителей. И я хочу провести время с тобой наедине.

Этот двадцативосьмилетний мужчина по-прежнему ведет себя как избалованный, единственный ребенок в семье. Он хочет, чтобы я осталась, не потому, что любит меня, а потому, что ему нужна компания.

И контроль.

— Я должна это сделать, — я торопливо шагаю по направлению к двери, чтобы уйти. — Может быть, когда я вернусь... Может, тогда ты все вспомнишь.

— Деми.

Я ухожу, на безумной скорости шагая по коридору к выходу, направляясь домой, чтобы взять выписки.

И когда вернусь обратно.

Я улажу это раз и навсегда.

Деми

Я паркуюсь возле больницы, держа пачку выписок по кредитным картам у себя на коленях. Я изучила каждый листок, ожидая найти разоблачающие улики. Какой-то след. Неопровержимые доказательства его измены.

Но нашла только выдачу наличных.

Ничего дороже букета из роз.

Тысяча долларов здесь, пять тысяч там.

Каждая карта пуста до последнего цента, он словно менял их, снимая деньги с одной и пересылая на другую.

Но ничего из этого не имеет смысла.

У Брукса Эбботта есть деньги. У его семьи есть деньги. Он заплатил за наш дом наличными. За автомобили тоже. Его статьи о финансовом управлении и пенсионном планировании были опубликованы в «Форбс» и «Уолл-стрит джорнэл».

Я проверяю свой телефон и вижу четыре пропущенных вызова от Бренды Эбботт. Я уверена, что Далила изо всех сил старалась, но Бренда, вероятно, видела ее насквозь. Позвоню ей позже вечером после окончания благотворительного мероприятия и извинюсь за уход.

Я признаюсь ей во всем. И надеюсь, что она поверит мне и положит конец этому фарсу.

Но сначала... Брукс.

Мои легкие наполняются спертым воздухом, присущим больницам, когда я иду по коридору в отделение по восстановлению, сжимая в руке выписки. Останавливаюсь около поста медсестры, чтобы расписаться в журнале приема, записываю свое имя в свободной строке и указываю дату.

И потом я замираю.

Поскольку не мое имя записано последним напротив номера палаты, в которой лежит Брукс.

Здесь четко записано имя Афтон Мэйфилд и сегодняшняя дата рядом с ним. Я клянусь, что его не было прежде, поэтому проверяю. Конечно же, мое имя указано ранее и выше ее.

Афтон была здесь утром, когда Брукс очнулся. Она приходила и на следующий день, чтобы узнать о его состоянии, о чем Бренда ее просветила, и снова ушла.

Но она никогда не заходила в его палату.

Бренда не допустила бы этого.

Она хотела, чтобы Брукс выглядел почти «как новенький», прежде чем предстанет перед СМИ. Она не хотела, чтобы его фотографировали лежащим в постели, не хотела никаких высказываний, которые могли заставить людей ошибочно подумать о потери кратковременной памяти и повреждении головного мозга.

— Извините, — я привлекаю внимание женщины за столом.

Она поднимает глаза, поправляя свои очки на носу.

— Да?

— Вы не знаете, кто прямо сейчас посещает Брукса Эбботта? Его мать не хотела, чтобы представители СМИ находились в его палате без специального разрешения.

Женщина хмурится и качает головой.

— СМИ? Она не сказала, что пришла сюда как представитель средств массовой информации.

Она встает, но я поднимаю руку, чтобы остановить ее.

— Все нормально. Я разберусь с этим.

В моем горле стоит большой сухой комок и давит на мою грудь, пока я иду к его палате. Дверь приоткрыта, но занавес задвинут достаточно, что они не могут увидеть, кто стоит в дверном проеме.

Я слышу два голоса. Его и ее. Чуть громче шепота.

Я вытягиваю шею, готовясь к бесстыдному подслушиванию.

Краем уха слышу звук тихого всхлипывания Афтон, на что я должна посмотреть. Выглянув, вижу, что она сидит на краю кровати, где недавно сидела я, держа его за руки. Она одета просто — леггинсы и пуховик с капюшоном, отделанным мехом. Ее блестящие светлые пряди закручены в аккуратный пучок на макушке.

Она явно пришла не по работе.

— Я так волновалась, малыш, — она поднимает к нему руки, прижимая их к его щекам. — Я думала, что мы потеряем тебя.

Ээ, мы?

— Я сожалею, — говорит он. — Я не хотел тебя пугать.

— Осознавать, что ребенок может вырасти, даже не узнав тебя, — ее плечи начинают подрагивать, она рыдает, вытирая уголки глаз платком, который взяла с тумбочки. — Это было так трудно — оставаться в стороне, зная, что не могу тебя увидеть, поговорить, поддержать. Это убивало меня.

— Я знаю, знаю, — утешает он ее мягким, словно кашемир, голосом любящего человека. За четыре года совместной жизни он никогда не говорил со мной так, даже когда бабушка Роузвуд умерла, и я была безутешна в течение нескольких недель. — Все сработает, хорошо? Просто будь терпелива.

— Она носит кольцо, — говорит Афтон таким тоном, будто ей это противно. — Я заметила, когда брала у нее интервью. Она думает, что вы все еще поженитесь?

Во мне бурлит кровь, я в двух секундах от взрыва. Пушки обращены и готовы стрелять.

Но я словно приросла к полу. Мои ноги не хотят двигаться. Я парализована, в то время как правда оседает во мне. Я хотела все проверить, но не знала, что буду так себя чувствовать.

— На данный момент свадьба состоится, — говорит Брукс.

Ага, конечно.

— У меня есть несколько вопросов, о которых нужно позаботиться. Нужно еще немного времени, — говорит он.

— Ты тянул в течение последних шести месяцев, — она повышает голос. — Ребенок родится через двадцать пять недель. Часы тикают.

Как будто это имеет значение. Для женщины, находящейся на пятнадцатой недели, она даже не выглядит беременной.

Тощая сука.