Берендеев Кирилл

В саду

Тишина мертвая. Только слышно, как лениво жужжат, перебираясь с цветка на цветок, неугомонные пушистые шершни да протрещит кое-где цикада и тут же смолкнет. Птицы безмолвствуют, для них наступила сиеста, лишь по утрам и вечерам раздается беспокойный многоголосый гомон. С рассвета, будто заблудившаяся кошка, будит окрестности иволга, после заката томит душу залетевший на участок соловей. Маленькая серая кроха, сядет на яблоню и самозабвенно, никого не боясь и не стесняясь, выводит сладкозвучные трели. Следом за ним вступает дергач, откуда-то с реки слышны его то резкие, то глухие крики, будто пилят бревно ржавой пилой, туда-сюда, туда-сюда, всю ночь напролет. Когда же он наконец успокаивается, на его место вступает весь птичий хор, начиная с нервной иволги и кончая беспокойной сорокой.

Но солнце медленно поднимается все выше, жарит неумолимо. Тогда замолкают и они, и наступает время сиесты.

Слабый ветерок разгоняет застоявшийся зной, доносит нежный аромат цветущих бархатцев, настурций, георгинов и маков. Огромный, выше человеческого роста куст клематисов весь усеян бледно голубыми цветами, он буквально прогибается под их тяжестью. И нежное дыхание далекого юга приносит ветер, когда плеснет в лицо запах этих цветов.

В этот час мы лежим в гамаке, протянутым между стволами двух старых размашистых антоновок, я и она. На сетку наброшено легкое шерстяное одеяло в пододеяльнике, под ним я обычно сплю, приезжая сюда, на нем мы сейчас и лежим, и ветерок сквозь полудрему ласкает наши обнаженные тела. Каждое прикосновение друг к другу вызывает жар, мы стараемся не двигаться и не говорить.

Мы приехали сюда позавчера днем, тогда еще не было так жарко, а ближе к вечеру даже покапал дождичек. Ныне же зной вновь правит миром, и нам не остается ничего другого, как подчиниться его законам.

В жару при легком ветерке, не освежающем, но успокаивающем, удивительно дремлется. Мы лежим в гамаке, в тени старых дерев довольно прохладно, час обеда уже прошел, но ничего делать не хочется, тем более вставать и возиться у плиты. Это к ней, она сказала, что обедать будет перед отъездом, когда, волей неволей, придется сиесту прекратить. Не хотелось бы, конечно, но надо. Ей, не мне, у нее завтра дела, я же мог бы и продолжать дрему в знойном саду под ленивое жужжание шершней, но, дача, а равно и все права на ней принадлежат не мне.

Она привезла меня сюда отдохнуть от городской суеты, она же меня отсюда и заберет.

Где-то неподалеку от нас пролетел шмель; она сонно шевельнулась, и гамак, растревоженный ее движением, медленно закачался. Я открыл глаза, моему взору предстало ее обнаженное тело, золотистое от загара. Точеные полусферы грудей, на левую как раз падает тонкий лучик света, дрожа и переливаясь, и ослепляя меня, сосок рубиново вспыхивает жаркой девичьей кровью.

Я дотрагиваюсь до соска, под пальцами тотчас же выступает пот, лучик исчезает; она лениво поворачивается, высвобождая каштановый водопад волос из-под плеч. Ее ладонь касается моей щеки.

- Ты ужасно небрит, - замечает она, осторожно приминая щетину, Заметь, порядочные девушки этого не выносят.

Я не отвечаю. Мои слова не имеют значения. Мне и так известны следующие за этой фразы.

Но, кажется, на этот раз она не хочет повторяться. Она просто молчит, глядя сквозь меня хрустальным взором в притихший сад.

- Не знаешь, сколько еще эта жара продлится? - наконец спрашивает она. - На два дня посвежело - и опять.

- Завтра будет то же самое.

- Жаль, - и ее прорывает. - Бедный Павел, какого ему будет в костюме. Да еще в самое пекло. Регистрация назначена ровно на двенадцать.

- Я знаю.

Она поворачивается ко мне всем телом. Гамак вздрагивает.

- О чем ты сейчас думаешь?

- Представляю тебя в подвенечном наряде.

Она улыбается тихой радостной улыбкой.

- Знаешь, - она доверительно шепчет мне на ухо; ее дыхание обжигает, я до сих пор не могу поверить.... Завтра я буду замужем. - И неожиданно. Смешно, правда?

Я не знаю, что ей ответить, но ее глаза просят, чтоб я ответил, и я начинаю нести какой-то вздор. Она перебивает.

- Ты придешь? Будешь свидетелем с моей стороны...

- Зачем?

- Ты так и не знаком с моим Павлом.

В самом деле. Мы с ее женихом находимся на разных полюсах мира нашей... чуть не сказал невесты. Любимой девушки, так наверное, правильнее. Хотя мы с ней ни разу не говорили о любви. За все время знакомства, за все несколько лет. Не было потребности произносить эти слова? - наверное.

- Как получится, - мне не хочется продолжать эту тему. Она слишком часто упоминает имя своего жениха во время нашего пребывания здесь, на даче, слишком часто.

Она серьезнеет.

- А что такое? Работа?

- Да... наверное, не выкручусь.

- Мне бы очень хотелось видеть тебя не церемонии.

Почему, я не знаю. Не понимаю. Мир наших отношений для меня - сплошная загадка, игра, правил которой понять попросту невозможно, несмотря на то, что они неизменны за все время нашего знакомства. Вот это и удивляет.

Мы знакомы года четыре, чуть больше. Мне, тогда второму лицу второразрядной шарашки, занимающейся полиграфическими услугами, порекомендовали ее в качестве секретарши.

- Очень хотелось бы. Может, ты все же вырвешься?

Я медленно, как сквозь водную толщу, киваю головой.

- Постараюсь, но обещать не могу. Ты же знаешь....

Она вздыхает.

Нет, это не был служебный роман. Можно сказать, что так получилось, что нас попросту потянуло друг к другу, что нам нравилось проводить время вместе, у нас были и остались, почему нет, какие-то интересы, увлечения, словом, все то, что необходимо для маленького, карманного счастья. Наверное, поэтому, разговора о чувствах не было. Просто все это время оставалось неизменным что-то связующее нас, но назвать его столь высокопарным словом ни я, ни она так и не решились. Неизменным, и потому, что не удалось, не захотелось перейти от подобных отношений - регулярных, примерно раз-два в неделю, как в хороших домах - к чему-то иному, от этой регулярности не зависимому и не обязательно ее предполагающему. Да, сейчас я могу вспомнить, что был представлен ее родителям, а она соответственно, моим именно в том качестве, которого обе стороны ждали от нас....

И неожиданно целует меня долгим страстным поцелуем. Откидывается назад, жадно смотрит в мои глаза и произносит:

- Странно, все так странно. Обними меня.

Потом был кризис, наша шарашкина контора лопнула как мыльный пузырь, я месяца четыре ходил без работы, а вот она неожиданно пошла на повышение. В некотором смысле, ей было проще сделать это, ей почти сразу предложили работу в более удачливой фирме, только выигравшей от августовского кризиса. Она даже сделала карьеру за это время. Мне же каким-то чудом удалось устроиться в почти той же компании, занимающейся тем же, но только в меньших объемах.

Она целует меня и жаждет моих ласк. Именно сейчас, хотя солнце медленно склоняется от зенита, до вечера еще далеко, и жара еще в силе.

- Ну что же ты, - гамак раскачивается, она старается устроиться поудобнее. Миг - и мы едва не падаем наземь.

- Осторожно, - все, что мне удается произнести. - Мы же сейчас...

- Я осторожна. Но все равно от тебя не отстану. Не могу видеть, когда у тебя такое лицо. Это означает: "бойцы вспоминают минувшие дни".

Не знаю, что это: вопрос или констатация факта. Наверное, все же последнее, за эти годы мы притерлись друг к другу, так что даже после развала нашей шарашкиной конторы мы по-прежнему встречаемся один-два раза в неделю.

Не знаю, как у нее с Павлом, они знакомы уже почти год, должно быть, тоже успели обрасти своими традициями. Вполне возможно, что так же встречаются раз-два в неделю, "для поддержания формы". Она называет его иногда летчиком, не знаю, никогда не расспрашивал, какое отношение он имеет к авиации. А может, что-то интимное, известное им двоим и потому для меня бесполезное вдвойне.