У нас была мелкомасштабная карта для туристов: рельеф на ней не обозначен, нанесены только речки и охотничьи тропы. Позади зубчатых стенок кара мы рассчитывали увидеть пологий спуск, а очутились на краю пропасти. Возвращаться, не захотели — жаль было потерянного времени, решили обойти кар поверху. По скалистому лезвию, вонзенному в небо! На одной стороне его прилепился снежный намет — многотонный голубовато-белый карниз, висящий над бездной.

…Странным было мое последнее ощущение: я напрасно пытался цепляться за огрубевшую корку снежного наста — руки не слушались, под ними не стало твердой опоры. От сильного грохота и свиста мгновенно заложило уши. Испытывая непривычное состояние невесомости, я утратил чувство реальности. Страха я не испытал. Даже спустя немного, кувыркаясь и захлебываясь в снежной пурге, окутавшей меня, не управляя собственным телом, я все еще воспринимал этот полет как забавное и веселое приключение. И только когда вихрь ненадолго рассеялся и внизу, подо мной, обнажились сланцевые зубцы и глыбы, я сообразил, что нахожусь в центре снежного обвала. Хотел крикнуть, но захлебнулся снегом…

Должно быть, с тех пор прошла вечность, возможно, даже не одна — вот было мое первое впечатление, когда сознание начало пробуждаться. Горы снега сдавили и заморозили тело. Попытался открыть веки, но они тоже смерзлись. От резкой и сильной боли в глазном яблоке я провалился в небытие.

…На этот раз я открывал веки медленно-медленно. Вспышка — зажмурился. Еще одна вспышка. Я вытерпел световой удар. И, спустя долгое время, сквозь наплывы многоцветных кругов различил замкнутое пространство, оградившее меня. Повел зрачками в стороны, вверх, вниз, сколько удалось — и ничего не увидел. Я лежал в просторной капсуле, наполненной рассеянным светом и тишиной — будто внутри мыльного пузыря.

«Значит, он все-таки есть — тот свет, — спокойно и равнодушно подумалось мне. — Не удивительно, что я не ощущаю тела — осталась одна бессмертная душа».

По тут же вспомнил про веки и про боль в глазном яблоке. Почему же больно, если нет плоти? Я прищурился и различил смутный гребешок собственных ресниц. Зачем бессмертной душе понадобились ресницы?

…Потом еще одна явь. Па этот раз мне удалось скосить глаза и увидеть нос. Он был таким же, как и при жизни, — немного розоватым. Я начал ощущать и свое тело — колодину из цельного куска, ни рук, ни ног в отдельности. В монотонной тишине разносились четкие и ровные удары. Я не сразу сообразил, что это бьется мое сердце.

Послышался человеческий голос. Слов разобрать невозможно: говорили на незнакомом языке.

Надо мной склонилось лицо. Пожалуй, это было мужское лицо. Полностью я не уверен, что мужское. Может быть, ангел?

Рядом возникло второе лицо, ничем не отличимое от первого. Я зажмурился, а когда снова раскрыл глаза, ангелов стало три. Один из них что-то произнес. Я отчетливо слышал звуки, но слова были незнакомы. Я даже приблизительно не мог сказать, на каком языке он говорит, но тем не менее понял все.

— Как вы себя чувствуете? Испытываете ли желание жить?

«Чувствую неопределенно. Жить? Не знаю», — хотел сказать я, но не мог пошевелить ни губами, ни языком.

И все же тот, кто спрашивал, понял меня.

— Постепенно все возвратится.

— Где я? На том свете?

— Вы находитесь в реальном мире.

— Живы ли мои товарищи? Кто меня спас? Где я?

— Вам нельзя волноваться.

Я не слышал шагов, когда они уходили. Вокруг осталась неразличимая зыбь стен и свода. Похоже, они сделаны из ничего!

Ко мне в палату по двое и по трое приходили все те же красавцы-близнецы, не отличимые друг от друга. Или это был один человек, а у меня в глазах двоилось и троилось?

Я по-прежнему свободно общался с ними, хоть и не понимал ни одного слова на их языке.

— Где я нахожусь?

Мне что-то сказали — в воображении возникла пугающая бездна-пространство, от которого зашлось сердце.

— Сколько времени прошло с тех пор, как я упал в пропасть?

Они ответили, но в моем сознании ответ раздвоился:

— Никто не знает этого, — был один.

А второй… Второй не облекся ни в какие знакомые понятия — представилось нечто туманное и беспредельное до жути, до стынущей боли в глубине сердца. В воздухе перед глазами вообразилось число: четыре нуля и впереди тройка. Тридцать тысяч лет! Вся история человечества могла уложиться в этот срок.

— Где моя родина?! — закричал я, и на этот раз услышал свой отчаянный голос.

Мне сказали, и снова я ощутил холод бесконечного пространства, наполненного библейской тьмою и небытием.

Они разговаривали между собой.

— Может быть, индикатор не к той клемме подключен?

— Я проверил: прибор исправен. Сила эгоистических желаний полтора миллиона воплей.

— Возможно, это было нормой?

— Если так, непонятно: почему они все не перегрызли друг другу глотки?

— У них были суровые законы.

— Не будет ли он представлять опасности для нас?

— Т-сс! Мы не выключили воквер.

И сразу все оборвалось. Я продолжал слышать голоса, но смысла уже не понимал. Сквозь ресницы тайком наблюдал за ними. Можно подумать: сошлись двое бездельников и обсуждают, где провести субботний вечер. Решительно ничего невозможно прочитать по выражению лиц. А знать, о чем они сейчас говорили, необходимо: все сказанное касалось меня. Это у меня сила эгоистических желаний составляет полтора миллиона воплей (что за дурацкая единица измерения!), это я могу представить опасность для них.

Придется держать ухо востро: мало ли что им может взбрести на ум. Интересно все-таки, как я очутился здесь? Если это действительно реальный мир, а не тот свет, то и мое появление на Земтере (кажется, так называют они свою планету) должно объясниться без всяких чудес.

Скорее бы уже подняться на ноги да осмотреться: может быть, вовсе никакой это не Земтер, а обыкновенная психиатрическая лечебница.

«А что, если я сплю?» — подумал я.

Поражаюсь, как эта успокоительная мысль не пришла ко мне раньше. В самом деле, нет никакой лечебницы, ни ангелов, ни Земтера — все это снится. Может быть, не было и обвала? Через несколько минут Деев скомандует: «Подъем!» — я открою глаза, увижу прожженный верх палатки, услышу шум речного переката, потрескивание лиственного сушняка в костре… Кстати, кто сегодня дежурит? Чья очередь разжигать костер?

— Моя! — обрадованно воскликнул я и приготовился проснуться.

Но сон продолжался.

В палате никого не было. Я решил немедленно бежать отсюда, пока еще не окончательно свихнулся. Мне казалось, сил у меня достаточно, но едва я попытался встать, закружилась голова. Долго лежал навзничь, не в состоянии пошевелиться.

Не слышал, когда открылась дверь, — женщина находилась уже в палате. От изумления мгновенно пришел в себя: подобного создания я сроду не видывал. Затянутая в облегающие одежды, она издали от двери улыбалась мне. Я хотел незаметно ущипнуть себя, но вовремя передумал: если это и сон, то пусть он длится.

Она внесла поднос с несколькими пиалами и блюдами — мой завтрак. Я не успел ни поблагодарить, ни ответить на ее улыбку — опомнился, когда она скрылась за дверью.

Впервые мне дали нормальную пищу, а не пилюли и порошки, как до этого. Подрумяненный бок отбивной слегка дымился паром и выглядел раздражающе аппетитно.

Мне удалось сесть на койке. С минуту я пересиливал головокружение. Должно быть, приманчивый вид обжаренного мяса помог мне справиться с тошнотой.

Я вооружился столовым ножом. Увы, делать им было нечего: то, что лежало на тарелке, лишь по виду напоминало отбивную — на самом деле оказалось мягким, как паровая котлета. Пахло карболкой и немного отдавало тухлой рыбой. Ничего отвратительнее я не пробовал даже в студенческих столовых.