Окна задернуты плотными шторами из синтетики. Они пропускают рассеянный свет искусственного солнца. Раньше, чем я подумал, что нужно сделать, чтобы раскрылась штора, мальчишка, сидящий во мне, подошел к окну, и нажал кнопку. Занавесь чуть колыхнулась. Я еще и еще давил на кнопку — никаких результатов. Попытался распахнуть штору руками — тоже ничего не добился. Почему-то я был убежден: это не случайное заедание в механизме.

Все выжидающе посмотрели на меня и, по-видимому, безотчетно встревожились. Я оставил окна в покое: не следует давать повод к беспокойству остальным.

Изо всех сил напрягал память: видел ли я тогда хоть что-нибудь за окнами?

Во весь свой последний маршрут по жилым и служебным отсекам астероида мальчишка ни разу не подходил к окнам, не любопытствовал заглянуть в них; ничего интересного за ними для него не было. И все же я убежден: шторы тогда не были задернутыми.

Вспомнил! Мальчишка, действительно, не заглядывал в окна, но они попадали ему в боковое зрение. Шпалеры фруктовых деревьев, за ними разлинованные поля — скучный однообразный пейзаж, залитый неестественным синеватым светом. Равнина полого вздымалась, ее край не обрезался горизонтом, а заволакивался туманной пеленою.

Все-таки тревога была не моей. Мальчишку мучили угрызения совести, как будто он совершил такое, чего не следовало делать. За те немногие часы его жизни, известные мне в подробностях, он не сделал ничего, в чем бы нужно было раскаиваться. Значит, он совершил опасный поступок уже после того, как проволочный колпак, записывающий все его ощущения и мысли, был отключен. А это было и вовсе нелепо: я не мог знать, что происходило с ним в последующие часы.

Тут была какая-то загадка.

Я машинально избрал тот же путь, который мальчишка проделал дважды. Поражаюсь, как я не заблудился: сотни просторных коридоров и глухих, полуосвещенных штреков, соединяющих пятилучевые ячеи типовых кварталов-блоков, ничем не отличимы друг от друга. Можно пройти по одному месту десять раз и не запомнить дороги. Если бы мне понадобилось объяснить кому-нибудь, как идти, я не смог бы указать ни одной приметы.

Главное хранилище — образцово спланированный город с улицами, проулками, и километровыми проспектами. Между стеллажами свободно могли бы разминуться встречные грузовики. Застоявшаяся тишина и безупречная чистота омертвляли этот храм человеческих знаний. Похоже — все здесь в надежной сохранности. Пыль времени не накопилась даже в самых глухих закоулках. Порядок и чистоту в хранилище соблюдали не роботы, а специальные машины — самоуправляемые пылесосы и мойщики. Влажность и температура поддерживались автоматически.

Несметность знаний, заключенных в книжные переплеты (древнейший отдел), и, большей частью, в стандартные коробки с набором катушек ферролент, внушала невольный страх: смогу ли я разобраться в этой безмерности, разыщу ли сведения, нужные мне?

Эва все время держалась поблизости. Ее лицо выражало настороженное внимание ко всему, что попадалось нам, хотя ничего примечательного не было — все типовое, стандартное, как и на Земтере. Была единственная особенность: пол, стены, вещи, предметы здесь в отличие от земтерских грубо осязаемы и тверды.

Мы проделали уже не малый путь. Не знакомые с длительными переходами, земтеряне расквасились, едва брели. У всех были апатичные, утомленные лица. Попав в хранилище, Итгол с Игарою оживились — я уловил это по их лицам. Проспекты и улицы из стеллажей привлекли их внимание. Хоть я по-прежнему выделял их среди остальных, недавней своей зависимости и какой-то подчиненности по отношению к Итголу не испытывал.

— Мы почти пришли, — подбодрил я остальных.

Прежде всего мне хотелось увидеть собственными глазами каминный зал, хотя остановиться мы могли где угодно: все жилые отсеки на астероиде давно пустовали.

В зале Виктора все было не таким, как в остальных помещениях, где властвовал стандарт. Камин, отделанный камнем, чугунная решетка, дубовые косяки, бра и шандалы вместо обычных потайных светильников, как повсюду. Должно быть, электропил в самом деле чудесное средство: дерево выглядело совершенно свежим. На беглый взгляд ничего не изменилось. Даже краски на репродукции, вделанной в стену над камином, не потускнели. Клюка, щипцы и совок — будто только и ждали, чтобы кто-нибудь растопил камин.

Убранство этого зала даже и в мое время показалось бы старомодным. Наверное, в чудачестве Виктора выразился протест против безликости, которая к его времени приобрела космический масштаб.

Сейчас, при незатопленном камине просторный зал выглядел холодным и чопорным. Тяжеленные кресла, симметрично расставленные у стен, напоминали музейные экспонаты.

Вот теперь мне стало ясно, почему я больше всего стосковался на Земтере — по живому теплу, по трескучему пламени сгорающих дров.

Сквозь тройной оградительный барьер, где меня дотошливо ощупали незримые контрольные лучи, я вышел во внутренний коридор.

Странно, почему я знаю про этот выход? Мальчишка не был здесь. Вообще я почему-то знаю гораздо больше того, что вместилось в четырехчасовую запись мальчищкиной жизни. Раздумывать об этом не было времени. После заодно уже займусь и этой загадкой.

Из ближней ниши вывалился шестиногий уродина-паук — правда, с одинаковым основанием можно было сказать «шестирукий»: все шесть складных ходулин служили ему одновременно руками и ногами. Круглый глазок янтарно вспыхнул у него на лбу.

— Слушаю.

От этого сухого и внятного голоса меня непроизвольно передернуло. Чувство гадливости, которые он вызывал мерзкою формой, усилилось. За те немногие часы, что я пробыл в образе мальчишки, я не имел дела с роботами — видел только их искореженные тела в цирке.

Я завороженно смотрел на его бесстрастную цилиндрическую физиономию. Эта чертова бестия тридцать тысяч лет истуканом просидел в своей нише, а теперь как ни в чем не бывало:

— Слушаю.

Я подавил отвращение.

— Принесите вязанку дров, мяса на двенадцать порций шашлыка и кувшин вина.

— Через пять минут, — пообещал робот и уковылял по коридору.

Пять минут давно истекли, а робот не появлялся. Длинный пустой коридор с несколькими нишами, в которых затаились пауки, действовал угнетающе. Тишина подавляла и настораживала, может быть, тем и настораживала, что вовсе не была такой абсолютной, какой должна быть. Почудился смутный заглушенный звук — так вскрикивают от внезапного испуга или боли.

Показался робот. Двумя клешнями он толкал перед собою тележку на роликах. Тонкий писк струился из-под нее: видимо, смазка была не безупречной. На нижней полке сложены поленья, наверху — посуда и продукты. Всего я сразу не охватил взглядом, но что-то показалось мне странным.

— Кто кричал только что? — спросил я.

Вспыхнул глазок индикаторной лампы на приемной мембране — вопрос дошел до робота. Но он ничего не ответил.

— Здесь есть люди? — спросил я.

— Есть.

— Кто? Здесь никого не может быть!

— Сегодня прибыли двенадцать человек, — равнодушно объяснил робот.

— А помимо двенадцати? — допытывался я.

— Никого.

Я забрал тележку и покатил ее в дверь. Опять защелкали контрольные счетчики, исследуя: человек ли я, не робот ли?

Машинально похлопал себя по карманам. Спичек в них, конечно, не оказалось. Как же добывал огонь мальчишка? Ведь он растапливал камин. Вспомнил! Вот эта штучка, похожая на медицинский шприц, — миниатюрный огнемет: нажмешь на кнопку — брызнет огонь. Огненная струя была такой жаркой, что дрова мгновенно занялись пламенем. Все же не до конца Виктор был последователен: к обстановке каминного зала скорее бы подошло кресало и трут, чем автомат.

Тяга была превосходная, в трубе загудело.

На этот раз вскрик донесся из каменного чрева. Мгновенный холодок пробежал у меня по спине. Я посмотрел на гостей. Эва испуганно расширила глаза и вздрогнула. Остальные как будто ничего не слышали.