Слава не мог оторваться от нее, языком и губами ласкал шею, ключицы, грудь.

- Хочу тебя так, что всё болит. - Он вернулся к ее губам. Стася, пробежав пальцами по его спине, зарывшись в волосы на затылке, нервно усмехнулась:

- У меня тоже будет болеть. - Ее губы подрагивали, когда она говорила, а глаза… В глазах что-то мелькнуло… Впрочем, Вячеслав быстро отвлекся от этого, обхватив ладонями небольшие груди, снова лаская поцелуями изгиб плеча, шею девушки.

- Всё будет хорошо, - пробормотал он, едва ли понимая, что он говорит, да и зачем говорит. Ничего не надо говорить вообще, рот должен быть занят другим.

Он и занял его, вновь целуя припухшие сладкие губы, пальцы начали спускать джинсы Стаси.

- Если у тебя давно не было никого… - начал он, осознав, что всё-таки есть сейчас кое-что важное.

И снова нервный смешок. И дрожь в руках, которыми она водила по его груди.

- У меня вообще никого не было. Я хранила себя для особенного человека. Единственного…

Ледянов оцепенел.

- То есть как никого? - переспросил он. В голове не укладывалось, что такое вообще возможно в век довольно прогрессивных взглядов на жизнь и моральные устои.

Станислава, волнуясь, побледнев, облизала губы, вздохнула. И отвела глаза от нечитаемого взгляда Ледянова.

- Я и сама считала, что это правильно - хранить себя. Ждать своего мужчину, быть верной ему. Да и бабушка с мамой говорили, что девственность — это сокровище. Тот подарок, который преподносится любимому. По-настоящему любимому человеку. Единственному. Суженому. Ты мой суженый, пусть я и не сразу это поняла. И теперь я твоя. И душой, и телом, и разумом... Конечно, все это должно бы происходить в первую брачную ночь… Но я ведь уверена, что для меня больше никого не будет… Только ты. Но лучше, наверное, все-таки подождать…

Постепенно Стася перешла на шепот, потом и вовсе смолкла, взглянула в застывшее лицо Вячеслава. И сама тоже застыла:

- Если ты… Если, конечно, ты… Хочешь взять меня в жены. - Голос Станиславы был едва слышен, казалось, она испугалась собственных слов. Расширившиеся беспокойные глаза затуманили слезы.

Вячеслав Ледянов моргнул и сел. Обхватил руками голову, запустив пальцы в светло-русые пряди, а потом резко и неприятно рассмеялся. Сам над собой.

Такой королевский облом только раз в жизни бывает. Девственница! Подумать только! Хотя ведь все признаки были налицо, но он так увлекся, так втюхался, что все их пропустил. Остолоп.

Трижды остолоп! Ночь любви, овладевать ею раз за разом - всё псу под хвост!

Стася села тоже, отодвинулась от мужчины, глядя на него испуганно и расстроено. Подобрав блузку, девушка прикрыла наготу, еле-еле нашла в себе решимость позвать:

- Слав…

- Слушай, да тебя в красную книгу занести надо, - взвился тот, подняв голову. Сейчас взбешенному Ледянову хотелось все послать к дьяволу, да и себя туда же, но сначала отправиться под холодный душ. Яд, недовольство и неудовлетворенное либидо так и лезли наружу. - Понахваталась всякой хрени, давно актуальность потерявшей. Для особенного? Единственного? Серьезно? Так бесконечно можно решать, отметать вариант за вариантом, конкурсы устраивать. При таком подходе не удивляюсь, что до сих пор никто не позарился. Суженый! А если он не появится? Или появится, когда тебе лет шестьдесят стукнет? Что тогда, а? В девках до пенсии готова была сидеть? Терпеть и зажиматься? И думать, что влечение и секс без любви и брака — страшный грех? Такая чувствительность, принципиальность и наивность в позапрошлом веке сливки снимали! В этом — это слабость, неудобство и идиотизм. Хранить себя. Для суженого. Отличная такая консерва получается. Твою ж мать, Стаська! Проще будь! Взгляни на реальность не сквозь розовые очки и страницы своих глупых книжек! В шестьдесят лет не продолбишься уже, все ж заржавело. Да и сейчас не легче! Ты хоть представляешь, сколько с этим возни?

Выплеснув гнев, Слава наконец взглянул на девушку. Бледная Стася дрожала так, будто он отвешивал ей пощечину за пощечиной, в глазах стояли слезы. Раздражение мешало понять, насколько жесток он был. Наоборот, казалось, что всё на пользу дела: Станиславе необходимо повзрослеть и расстаться со своими девическими розовыми грезами. Что не на пользу: секс придется отложить. Не те настрой и запас терпения, чтобы вскрывать сегодня этот импровизированный сейф. При этой мысли Ледянов мысленно выматерился и снова почувствовал, что более чем близок к очередному выплеску желчи и колкостей. Для совершенно потерянной Стаси это будет уже слишком.

- Я в душ, - бросил он, воспользовавшись единственным выходом. Он остынет, сможет все обдумать, когда мешающая соображению эрекция уйдет. За это время Станислава возьмет себя в руки, а потом…

***

Что произошло бы потом, Вячеслав так и не узнал. В тот вечер, десятого декабря, когда он вернулся из душа, проворачивая в уме приготовленные извинения и предложение в ближайший же понедельник подать заявление в загс, Стаси Осеевой в его квартире уже не было.

Проснувшиеся совесть и разум, темнота за окнами, одиннадцатый час на циферблате, поднимающаяся метель, легкое пальтишко девушки и снова эти чертовы каблуки, которые она так любит, заставили его сильно беспокоиться. Трубку она, разумеется, не взяла, поэтому он отправился следом, желая убедиться, что Стася благополучно добралась до дома. Убедился. И уехал. Поклявшись, что завтра же они поговорят, а он задаст ей трепку за побег и игнорирование.

Но клятву сдержать не получилось. Стася исчезла быстро, не оставив никаких следов и зацепок.

Слишком поздно пришло осознание, что она — действительно единственная для него. И дело тут не в должном и расчетливом подходе к ситуации: брак — то же бизнес-решение, удачное или нет, - а также не в честности намерений по отношению к девушке, остававшейся невинной и решившей, что он ее суженый. Хотя поначалу так ему казалось, и итог закономерным являлся — предложить расписаться. Нет, суть раскрылась позже, спустя месяцы необъяснимой и незаполняемой пустоты в душе и постоянного раздражения на всех и себя в первую очередь: именно Стася — его судьба, его любовь, больше никто и никогда его так глубоко не затронет. Потребовалось время, чтобы Ледянов понял, что же, кого же он потерял. А тогда, уже через неделю после этой размолвки, когда убедился, что Стася бесследно скрылась от него, беспечно отмахнулся: «Ерунда! Не сложилось и не рассыплюсь!» Дурак.

Эти пять лет и суровая реальность довольно продуктивно тыкали его носом в сделанную в тот период лужу. Сейчас он готов землю есть, лишь бы вернуть Станиславу обратно. Заслуженно наказан за самонадеянность и слепоту, за то, что сразу не разобрался в себе и своих чувствах, за все те обидные, жестокие слова, сказанные сгоряча, в момент, когда яйца больше головы, за то, что не стал тогда бороться.

Она не простит так легко. И не поверит, даже если он шквалом обрушит на нее все свои чувства, рассказав о них, показав их. Но всегда есть обходные пути, одним из них он и воспользуется, если придется.

6.

Мокрый снег днем и ударивший к вечеру морозец наделали переполоху.

Возвращаясь домой, Станислава осторожно ставила ноги. На город опускался молочно-серый в дымке изморози вечер, а асфальт, газоны, деревья, лавочки, крыши, заборы и прочее одевались в ледяной панцирь, прозрачной пленкой вмораживающий их в общую картину весенней неустроенности.

На углу дома Стася остановилась, рассматривая хрустальные подвески сосулек, украсившие низ водосточной трубы. Улыбнувшись, девушка отколола одну, сжала в ладони. И так и пошла к своему подъезду. Кроха-сосулька растаяла и исчезла довольно быстро — Стася едва в подъезд успела зайти, — оставив в ладони ледяную влажность.

У квартиры Осеева замерла, неприятно изумленная. На коврике лежал тот самый букет белоснежных калл и лилий, который сегодня пытался вручить ей Ледянов. Роскошная уязвимость — в грязи и пыли, на темно-сером ворсе, ноги об который вытирали уж года три как.

«И почему он не выкинул меня из головы за пять лет? - кольнула мысль. - И как быстро узнал мой адрес!» Подавив вспышку досады и желания растоптать букет, девушка наклонилась и подобрала цветы.

- Хорошо, черт тебя возьми, Ледянов, - с негодованием пробормотала она, открывая дверь. - Твоя взяла.

Цветы нашли себе место в вазе на подоконнике, а Станислава, сделав себе чай, села на кухне, достала старые дневники.

«10 декабря. Мне ужасно больно. Так больно, что хочется завыть, исчезнуть с лица земли. Не могу сегодня писать, слезы текут безостановочно. Не могу… Не сегодня. Уже поздно. Я лягу, попытаюсь уснуть. Надеюсь, что завтра не проснусь. Не хочу просыпаться в мире, в котором твой любимый делает так больно».

За одиннадцатое число записей не было ни одной. Впрочем, Стася и сама отлично помнила тот день.

Это была суббота. Она поднялась с постели с тяжелой головой, но дальнейшие действия представлялись весьма ясно: собрать вещи, на пару дней перебраться к Олегу с Тоней, так вовремя уехавшим в Самару навестить родственницу невестки и попросившим кормить и проведывать Фильку, пушистого и ласкового кота персидской породы, выпить там успокоительного, лечь и снова заснуть.

«12 декабря. Стараюсь больше не плакать. Филька рядом, успокаивает меня. Что-то поела и не помню уже что. Да и важно ли это? Больно до сих пор…

Почему он так со мной? За что? Заставил почувствовать себя такой жалкой, каким-то уродцем, нелепостью, недоразумением. И это человек, которого любила, которому доверяла, к которому прониклась всей душой! По сути, попрекнул тем, что я не шлюха. То есть и расчет весь был на то, чтоб просто попользоваться мной?

Ну а я? С чего я уверовала в его чувства? Он и не говорил мне о них. Не намекал даже! Это я возомнила себе, вообразила невесть что. Показалось, что мы с ним настоящая пара. И всегда считала, что слова могут обмануть, а надо доверять сердцу. Ошибалась! Ничему нельзя доверять.