А что - даже с точки зрения совершенно традиционной - так уж необычайно, непрактично, невероятии на кухне у Герцогини? Ее блистательное присутствие? Но мы живем в демократический век. То, что она сама качает своего ребенка? Но ведь noblesse oblige {Положение обязывает (франц.).}. То, что кухня полна дыма? Но с викторианскими кухнями это часто случалось. Что должно быть на кухне? Кухарка, очаг, кот и котел с супом. Именно это мы там и находим, а чтобы придать всему остроты, кто-то щедрой рукой сыпет вокруг перец. Кухарка, правда, то и дело швыряет кастрюли и сковороды в свою хозяйку, но в наши дни немало найдется на нашем острове дам, готовых претерпеть эту канонаду, только б обзавестись кухаркой. Что же до замечаний Герцогини, они, конечно, резки, но всегда справедливы. И разве мы не ждем некоторого высокомерия от особ высокорожденных? Алиса спрашивает Герцогиню, почему ее кот так улыбается.

- Это Чеширский кот - вот почему! - отвечает та.

Алиса удивлена: она и не знала о том, что коты умеют улыбаться.

- Все умеют, - отвечает Герцогиня. - И почти все это делают. Алиса не видела ни одного такого кота.

- Ты многого не видала, - говорит Герцогиня. - И это точно.

А затем замечает, что земля вертелась бы быстрее, если бы кое-кто не совался в чужие дела; единственный недостаток этого ворчливого совета заключался в том, что он невыполним. И уж, конечно, когда дело доходит до космологических объяснений относительно того, каким образом "земля вращается вокруг своей оси", так и хочется отрубить кому-нибудь голову.

Что же касается колыбельной, которую ноет Герцогиня - суровая и непреклонная, она сидит, широко расставив крепкие ноги, в своем невыразимом головном уборе и держит на коленях ухмыляющегося младенца в длинном платьице, - то ведь в первой ее строфе излагаются принципы правосудия, а во второй - суммируется ее собственная практика:

Лупите своею сынка

За то, что он чихает.

Он дразнит вас наверняка.

Нарочно раздражает!

Гав! Гав! Гав!

Сынка любая лупит мать

За то, что он чихает.

Он мог бы перец обожать,

Да только не желает

Гав! Гав! Гав!

Такая дисциплина - такие звуки в детской - могут показаться несколько строгими в наш век, отданный на растерзание детям, но ведь викторианские матери воспитывали пионеров Империи, руководствуясь именно этими принципами!

Пока что все вполне практично. Впрочем, не следует забывать, что эта "большая кухня", куда без всяких церемоний вторглась Алиса, имея девять дюймов роста, находится в притаившемся в лесу домике не больше четырех футов высотой и что хныкающий младенец Герцогини, стоило ему оказаться па руках у Алисы и вдохнуть вольного воздуха, тут же преспокойно превратился в поросенка. А этого с детьми никогда не происходит, разве что метафорически. В жизни - не происходит. Только во сне.

Вот тут-то мы и сталкиваемся с основным свойством "Алисы". Она представляет то, что зачастую бывает совершенно разумно, практично, логично и, может быть, даже математически точно, то, что сжато, резко, остро, в том состоянии и в тех условиях жизни, куда большинство из нас получает доступ лишь погрузившись в блаженный сон. Каждому - свои сны; каждому - свои грезы наяву. И как со смыслом, бессмыслицей и отсутствием оных; как со; мной, тобой и со всеми нами; как с прошлым, будущим и чуть-ли-не-всем-и-ничем-посередке; так и с точным гринвичским временем, просто временем и сновидческим временем; с добрыми побуждениями, дурными побуждениями и сновидческими побуждениями; нашими "я", лучшими сторонами нашего" "я" и сновидческими "я". Сновидение есть еще одна форма нонсенса. И существует ли еще в литературе сон, который так бы озарил этот прозаический мир, как сон, который мягко завладел воображением Доджсона в тот летний день почти семьдесят лет тому назад, когда с веслами в руках он глядел в лицо маленькой Алисы, сидящей перед ним с широко раскрытыми глазами, в то; время как Льюис Кэрролл ускользал от него в Страну чудес?

Кто может сказать, какое влияние имеет молчаливое присутствие одного человека на другого? Возможно, волшебному слиянию и соитию этих двух воображений - математика и ребенка - мы и обязаны "Алисой"? Даже чисто в профессиональном смысле обе книги обязаны своей славой вот чему: то, что, в конце концов, оказывается сном, неизменно и кажется сном. Откройте любую из них наугад; задайте себе любой из вопросов, на которые вы наткнетесь; постарайтесь найти ответ, который был бы не только столь же удачен и остроумен, как большинство ответов в "Алисе", но и совсем бы не задевал тончайшую, как сон, ткань сказки, а затем снова обратитесь к книге и найдите ответ, который дает Кэрролл. Это будет достаточным, хоть и легковесным, доказательством его гениальности.

А воображаемый свет, и краски, и пейзаж; а удивительная морская панорама в "Морже и Плотнике", широкая, словно Il Penseroso Мильтона {18}, запах моря, песка, ощущение простора и расстояний? А удивительные переходы в безмятежной и манящей непоследовательности (ограничимся одним примером) главы, названной автором "Вода и вязание"? Сначала темная лавочка и старая добродушная сгорбленная Овца с лесом спиц, которая всего лишь мгновение назад была Белой Королевой; потом непослушная лодка, скользящая по какой-то вязкой воде средь душистых кувшинок, которые "таяли", как во сне, у Алисы в руках; а потом, без малейшего затруднения, снова в темную лавочку, платоновский источник всех темных лавочек {19}. В "Алисе" и вправду есть вневременность, внепространственность, - есть атмосфера, по-своему напоминающая не только "Песни невинности" {20} и "Размышления" Трахерна {21}, но и средневековые описания рая и многие из подобных самоцветам картин итальянцев XV в. Этим она обязана своей прозрачной прозе, такой же естественной и простой, как лепестки вечернего первоцвета, раскрывающегося в прохладе сумерек, прозе, что могла быть создана лишь писателем, который, как Джон Рэскин {22}, с юных лет внимательно вглядывался в каждое употребляемое им слово.

"Все вышло как нельзя лучше. Не прошло и минуты, как она столкнулась с Королевой у подножья холма, куда раньше никак не могла подойти.