Превратиться в бабочку… Наверно, это изумительно!; Просыпаешься однажды утром и видишь, что все кругом изменилось. Льется бесконечный поток солнечных лучей, и мир, еще вчера такой унылый, серый, сверкает всей гаммой красок. Поля и деревья полыхают яркой зеленью. Свежий ветерок пропитан сладчайшими ароматами. Просторы необозримы. Леса, горы, реки – все принадлежит тебе. И твое тело, такое тяжелое вчера, обретает волшебную легкость. Ты паришь, ты порхаешь, трепеща радужными, неповторимо прекрасными крылышками. И чувствуешь, что наконец-то началась настоящая жизнь… Бабочка уносится ввысь, в голубизну неба, и постепенно превращается в крохотную искорку. Это пылает жизнь. От восторга.

В моей памяти сохранился один эпизод из далеких – дней детства. Однажды перед закатом я гонялась за бабочками по лугу, где цвели желтые цветы. Желтые бабочки терялись на фоне этого желтого моря. Надо было хорошенько приглядеться, чтобы заметить их трепещущие крылышки. А потом солнце начало опускаться за горизонт, цветы полыхнули ярким золотом, и я сразу увидела, как много вокруг бабочек. Все дрогнуло и поплыло у меня перед глазами. Цветы, казалось, отделились от травы и начали парить в воздухе. Цветы и бабочки, бабочки и цветы… Их были миллионы, мириады. У меня закружилась голова, я опустилась на землю и почувствовала, как вся моя кровь, побежав по сосудам с немыслимой скоростью, устремилась куда-то вверх. Тело стало вдруг невесомым, и я испытала неповторимый восторг свободного парения. Что это было? Не знаю. Но даже и сейчас, вспоминая об этом, я чувствую, как меня с головы до ног пронизывает острый, похожий на сладкую боль трепет.

Я задумалась. В дверь постучали. Это был сосед Накамура. Он попросил разрешения позвонить от нас по телефону.

– Мне не хочется звонить из конторы управляющего. Боюсь, он опять неправильно меня поймет…

– Пожалуйста, пожалуйста! – Я радушно пригласила его в комнату.

Сосед, наверно, хочет позвонить в столовую нашего микрорайона, чтобы ему поскорее доставили завтрак… Видно, проголодался, бедняга, ничего до сих пор не ел из-за этого странного происшествия. Что ж, заказ не заставит себя долго ждать, наша столовая работает с похвальной быстротой и четкостью. И все же, какой бы комфортабельной ни была жизнь, человеку приходится терпеть некоторые неудобства, если его жена превращается в бабочку. От этой мысли я немного успокоилась и почувствовала, что теперь, разговаривая с Накамурой, могу не думать о той сцене, которая потрясла меня до глубины души.

– Простите, вы не знаете телефона цветочного магазина?

– Цветочного магазина?… – Я снова растерялась, уж очень неожиданно прозвучал этот вопрос.

– Да… Я собираюсь в ближайшие дни отвезти жену в деревню, но пока мне хочется убрать квартиру цветами. Она ведь обожает цветы…

Позвонив в цветочный магазин, Накамура заказал множество разных цветов. Да, его жена действительно любила цветы. Когда она возвращалась домой с покупками, из ее хозяйственной сумки всегда торчали несколько цветков, соответствующих сезону. Помню однажды она пожаловалась на мужа: «Он сердится, когда я покупаю цветы. Говорит, жаль тратить деньги на всякую ерунду. А вот на выпивку он не жалеет денег, каждый вечер приходит домой навеселе…» Странная все же вещь супружеская жизнь. Муж и жена живут бок о бок и зачастую не обращают друг на друга никакого внимания. Но стоит кому-нибудь из них заболеть или попасть в неприятную историю, как другой сразу начинает проявлять усиленную заботу о пострадавшем.

Накамура, ни на секунду не задерживаясь, отказавшись даже от чая, поспешно ушел. Видно, он не мог надолго оставить жену в одиночестве.

– Если задуматься надо всем этим, получается, что мы с женой впервые после свадьбы проводим время вместе… И нам так хорошо, так спокойно… – сказал он в дверях. Его глаза влажно блестели.

А если бы я превратилась в бабочку…

Я уселась напротив мужа и сказала – одним духом, но нарочито спокойно:

– Ты, наверно, расстроишься, если я тоже стану бабочкой? Или, наоборот, обрадуешься и напишешь картину, моделью для которой буду служить я?

– Что… моделью?…

– Ну да! Я превращусь в прелестную бабочку.

В этот миг мне ужасно захотелось стать бабочкой. Только став бабочкой, я смогла бы вырваться из тисков собственной безысходности. Но мой муж был не в состоянии понять или представить себе что-либо подобное. Всем своим видом говоря «опять!..», он небрежно ответил:

– Какой смысл писать бабочек!

Мой муж художник. Каждый день после обеда он отправляется в ателье неподалеку от нашего дома и пишет картины. Он не очень известен среди широкой публики и в академических кругах, отдающих предпочтение живописцам, работающим в устоявшейся традиционной манере. Но зато журналы по искусству высоко ценят Кэнкити Саймуру – за дерзость, за постоянные поиски нового, которые он не прекращает, несмотря на свои пятьдесят лет.

– Ты меня совсем разлюбил, да?… – У меня на глазах – неизвестно почему – вдруг выступили слезы.

Муж молча взглянул на меня. Лицо у него стало растерянным. Мы женаты два года, но до сих пор он ни /разу не видел моих слез. Все считают нас счастливой супружеской парой, а я порой думаю – неужели так будет все время.

Кэнкити Саймура, разумеется, женат второй раз. Пока он был в сибирском плену, его первая жена умерла. Вернувшись в Японию, он поселился у приятеля, снял у него флигель и устроил там ателье.

Мне в ту пору было уже за тридцать. Я писала для радио и телевидения всякую всячину, и меня считали не очень-то умелым, но зато безотказным автором. Действительно, как неумелый плотник, я бралась за любую работу – будь то пьеса, серьезный рассказ или юмористическая передача – и, повозившись немного, кое-как сколачивала вещь к назначенному сроку. Платили, мне, конечно, до смешного мало. Но я не огорчалась. Мне нравилась беззаботная жизнь, нравилось свободно располагать своим временем. Я жила сегодняшним днем, гнала от себя мысли о будущем, в достаточной мере беспросветном, и маскировала свою творческую незрелость удобным словом «начинающая». И правда, несмотря на возраст, я примыкала к группе молодых, действительно начинающих авторов.

В этой группе был Тадзима. И Тадзима и я были довольно замкнутыми и трудно сходились с людьми. Но даже замкнутому человеку необходимо с кем-то общаться, и мы в конце концов подружились. Я жила недалеко от центра, и Тадзима, приезжая в центр по делам, каждый раз заходил ко мне. Когда работа спорится, хочется поделиться с кем-нибудь своей радостью, когда все идет вкривь и вкось, тем более хочется, чтобы кто-нибудь тебе посочувствовал. Чаще всего сочувствующей стороной бывала я, но все равно приход Тадзимы неизменно доставлял мне удовольствие – ведь я жила совершенно одна. Он приходил почти каждую неделю. Мы часами сидели друг против друга в моей тесной, в четыре с половиной татами, комнатенке и болтали. Тадзима засиживался допоздна – до последней электрички. Нет, между нами ничего такого не было. Мы даже ни разу не поцеловались. Он порой рассказывал мне об очередном знакомстве с женщиной – родственники и знакомые хотели его женить и несколько раз устраивали смотрины, – а я, не оставаясь в долгу, советовала ему поскорее вступить в брак с работящей, домовитой девушкой и поправить своя дела.

Однажды я получила заказ написать телепьесу из жизни художника. Мне предложили переработать один роман, но я совершенно не представляла, как писать о художниках. И тогда Тадзима предложил пойти к его дяде Саймуре, надеясь, что это знакомство мне поможет. До сих пор он ни разу не упоминал о своем дяде.

Саймура оказался приятным, хоть и немногословным человеком. Я с профессиональной бесцеремонностью засыпала его различными, большей частью дурацкими, вопросами, а он терпеливо отвечал. На его лице попеременно отражались то смущение, то снисходительность, то замешательство, а порой откровенная насмешка. Однако глаза у него были подкупающе добрые и, казалось, могли рассказать гораздо больше, чем скупые слова. Эти глаза и дали пищу моей фантазии. Я в конце концов все же написала сценарий о жизни художника средних лет.