Те средства, которыми правительство борется, действуют не против него, а за него. Сражаясь не с причиной, а с последствиями, правительство не только упускает из виду причину этого явления, но даже усиливает… Правда, реакция действует угнетающим образом на большинство; но меньшинству интеллигенции, отнимая у него последнюю возможность правильной деятельности, правительство указывает на тот единственный путь, который остается революционерам, и действует при этом не только на ум, но и на чувство. Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь. Поэтому реакция ложится на самое общество. Но ни озлобление правительства, ни недовольство общества не могут возрастать беспредельно. Если мне удалось доказать, что террор есть естественный продукт существующего строя, то он будет продолжаться, а, следовательно, правительство будет вынуждено отнестись к нему более спокойно и более внимательно.

Я убедился, что террор может достигнуть цели, так как это не есть дело только личности. Все это я говорил не с целью оправдать свой поступок с нравственной точки зрения и доказать политическую его целесообразность. Я хотел доказать, что это неизбежный результат существующих противоречий жизни. Известно, что у нас дается возможность развивать умственные силы, но не дается возможность употреблять их на служение родине. Такое объективное научное рассмотрение причин, как оно ни кажется странным г-ну прокурору, будет гораздо полезнее, даже при отрицательном отношении к террору, чем одно только негодование. Вот все, что я хотел сказать.

Страстная убежденность юноши, звучавшая в каждом его слове, великая воля, подчеркнутая жестом, пламенный гнев, горевший в его глазах, и покоряющее красноречие свидетельствовали, каким грозным судьей царизма является этот бесстрашный студент.

Вынесенный судом приговор был беспощаден.

Вечером 7 мая Егор Павлович заехал сказать:

– Приговор утвержден. Значит, сегодня повесят!

– Не говорите Наташе, – просил Владимир Иванович.

Это была самая страшная ночь в жизни Владимира Ивановича.

Чтобы избавить дочь от кошмарного соседства и страшных снов, отец увез Наташу в Териоки, а Владимира Ивановича уговорил немедленно отправиться в Рославльский уезд, в назначенную давно экскурсию по фосфоритам.

– Я не уверен в своих способностях к научной работе, – говорил Владимир Иванович жене, планируя поездку еще зимою, – и это будет пробным камнем, могу ли научно работать!

Однако экскурсию пришлось прервать. Вернадского вызвал для объяснений ректор университета, недавно назначенный на эту должность Михаил Иванович Владиславлев. Он занимал кафедру философии, и в те годы русские журналы постоянно высмеивали «психологическую теорию» Владиславлева. Мерой чувствования по этой теории являлось материальное положение. Предполагалось, что пропорционально богатству, которым данное лицо обладает, растут его положительные качества, и наоборот.

Несколько взволнованный необычностью времени и условий вызова, Вернадский явился к ректору. Это был еще нестарый человек с желтым лицом, явно больной и раздражительный чиновник. Соблюдая в меру правила вежливости, он привстал при входе Вернадского, предложил ему сесть, но разговор начал с крайней суровостью:

– Я имею сообщение о том, что вы, милостивый государь, находясь на государственной службе, ведете в то же время и даже в стенах императорского университета противоправительственную деятельность…

Он замолчал, ожидая возражений. Владимир Иванович сказал спокойно:

– Ваше превосходительство не преминет мне сообщить, в чем именно состоит моя противоправительственная деятельность?

– Всего лишь несколько дней назад вы беседовали С господином Красновым в минералогическом кабинете и выражали одобрение террористам…

– Вашему превосходительству должно быть известно, что Краснов командирован Советом университета в Западную Европу для окончания образования в избранной специальности и находится там уже несколько месяцев.

Ректор смутился и поспешно сказал:

– Да, мне самому донос показался ложным… Но я счел своей обязанностью пригласить вас. Во всяком случае, вам следует быть осмотрительнее, раз имеются среди ваших знакомых такие люди…

От ткнул пальцем с тяжелым перстнем в лежавшую перед ним папку, где, должно быть, хранился донос, и встал. Владимир Иванович не удержался от искушения высмеять психологическую теорию чиновного философа и сказал:

– Вашему превосходительству, вероятно, неизвестно, что я имею по наследству от отца пятьсот десятин земли и психологически не мог бы совершить чего-либо проти

воречащего гамме чувствований, свойственных мне по материальному положению.

– О, вы правы, вы совершенно правы, – несколько раз повторил профессор философии, не часто слышавший одобрительные ссылки на свою психологическую теоию. – Вы правы, благодарю вас.

Возвращаясь домой, Владимир Иванович всю дорогу смеялся. Он улыбался еще и направляясь вечером в Те-риоки. Наталья Егоровна жаловалась на холодное лето, просила поискать другую квартиру в городе и так, чтобы жить братством с Ольденбургами или Гревсами, которые также меняли квартиру.

Но в Петербурге Вернадского ждал новый вызов для объяснений – теперь уже к министру. Предполагая, что к Делянову, тогдашнему министру народного просвещения, попал тот же донос, Владимир Иванович больше беспокоился о том, как ему одеться, чем о том, как ему объясняться.

Но Делянов не требовал объяснений. Он просто сказал, не садясь и не приглашая сесть посетителя:

– Я вызвал вас, господин Вернадский, по неприятному для нас обоих делу. Ваше пребывание в Петербургском университете нежелательно по причинам, в обсуждение которых входить было бы излишним….Я не хочу портить вам послужной список. Подайте заявление об отставке по вашему желанию или каким-то семейным обстоятельствам…

– Но, ваше превосходительство…

– Простите, я занят и считаю бесполезным дальнейший наш разговор.

Он поклонился и взялся за колокольчик, стоявший на столе. Владимир Иванович пожал плечами и вышел.

Ему пришлось снова отправиться в Териоки. Наталья Егоровна выслушала рассказ мужа спокойно, но Егор Павлович возмутился.

– Ну, это уж черт знает что такое! – кричал он. – Всему есть предел! Я сам с ними поговорю, Владимир Иванович. Этого нельзя так оставить!

Владимир Иванович не мог решить, что ему делать. Неуверенный в своей способности к научной работе, он не видел большого несчастья в отставке. Наталья Егоровна сказала отцу равнодушно:

– Да, конечно, папа, тебе надо бы вмешаться в это дело, – и тотчас же предложила: – Но, во всяком случае, пойдемте обедать.

Ранним утром Егор Павлович уехал в Петербург и в тот же день, облаченный во фрак, крахмал и звезды, явился в приемную министра народного просвещения. Посланная Делянову карточка Старицкого, председателя департамента законов Государственного совета, побудила министра немедленно выйти к нему и пригласить в кабинет.

Егор Павлович, направляясь в министерство, намеревался держаться официально, и, хотя Делянов улыбался, справлялся о здоровье, он, не садясь, резко сказал:

– Ни в каком законе, ваше превосходительство, помнится мне, нет такой статьи, чтобы увольнять государственных служащих без объяснения причин. Я говорю о господине Вернадском, который вчера был вами вызван и получил известное вам устное предложение подать заявление об отставке…

Несколько смущенно, не глядя больше на собеседника, Делянов объяснил, что действует по указанию царя, предложившего «очистить университеты от неблагонадежных элементов».

– Вернадский еще студентом шлялся по землячествам и кружкам… Я не придал бы этому значения, подозрение вызвал отказ от заграничной командировки, которая ему полагалась. Почему он не воспользовался своим правом?