К концу гимназической жизни вокруг Краснова образовался более прочный и тесный кружок естественников. Этот кружок перешел в университетскую жизнь, помогая членам своим разобраться в сложном и новом знании, которое вносил в их умы университет. Он же помогал им разбираться и в сложных политических событиях того времени.

1 марта 1881 года по решению партии «Народная воля» был убит Александр II. Это произошло перед выпускными экзаменами. Полемика отца с Чернышевским, которую не раз перечитывал Вернадский, помогла ему понять, почему убийство царя было встречено с таким относительным спокойствием. Из выступлений Владимира Соловьева и Л. Н. Толстого было ясно, что общество более волновал и ужасал предстоящий смертный приговор участникам убийства: А. Желябову, Н. И. Рысакову, Т. Михайлову, Н. И. Кибальчичу, С. Л. Перовской и Г. М. Гельфман.

Аттестат зрелости, дававший право без всяких поверочных испытаний поступать в университет, не был семейной радостью. У Ивана Васильевича произошло вторичное кровоизлияние в мозг, надежд на выздоровление не оставалось.

Болезнь отца заставила воздержаться от длительных экскурсий. Владимир Иванович предался со страстью чтению последних сочинений Александра Гумбольдта. Взявшись за книги, чтобы усовершенствоваться в немецком языке, он увлекся их содержанием. Отдельные мысли о природе, Земле и вселенной, воспринятые русским юношей по-своему, впервые представили ему Землю не как особенный, неповторимый, богом созданный мир, а как естественную частицу космоса.

Рассказы Евграфа Максимовича сыграли в этом представлении юноши не последнюю роль.

Совершенно неожиданно для тех, от кого была скрыта гимназическая жизнь, большая часть выпускного класса первой петербургской гимназии в 1881 году пошла на естественное отделение физико-математического факультета. Не все поступали так по призванию. Некоторые рассчитывали перейти на другие факультеты, пока же просто стремились к общему образованию, к науке, запретной для гимназистов.

Следовал истинному своему призванию Андрей Краснов. Прирожденный натуралист, он в университете нашел то, чего так долго и упорно искал его проникавший в природу наблюдательный ум.

Несмотря на влияние друзей, колебался в выборе факультета Вернадский.

– Черт ее знает, не знаю, как быть, – сердясь на себя и смеясь над собой, говорил он Краснову. – Уже я от многих своих увлечений, вроде славянских языков или философии, отказался. Остается теперь выбрать между историей, астрономией и естествознанием.

– Ты посмотри на состав профессоров нашего отделения, – спокойно отвечал Андрей Николаевич, откидывая назад красивую голову и собираясь заочно представить одного профессора за другим, – я думаю, что такого состава не только никогда не было, да и не будет… Даже когда мы с тобой будем профессорами!

Они стояли на Невской набережной, облокотясь на холодный гранит, и смотрели, как грузчики возили березовые дрова мимо них в университетский двор. От причаленных внизу барок пахло смолою, дегтем, сырым деревом, слышно было, как плескалась вода между ними. И как-то так вдруг оба вместе подумали о березовых рощах, лугах и оврагах, замолчали, и Володя решил:

– Да, в самом деле, что тут думать? Не буду с тобой расставаться. Подам на естественный завтра, и делу конец!

Состав профессуры в тот год был действительно неповторимым. Не одна страница в истории естествознания посвящена Менделееву, Бутлерову, Меншуткину, Бекетову, Докучаеву, Сеченову, Вагнеру, Петрушевскому, Воейкову, Иностранцеву.

«На лекциях многих из них – на первом курсе на лекциях Менделеева, Бекетова, Докучаева – открылся перед нами новый мир, – вспоминал впоследствии Вернадский, – и мы все бросились страстно и энергично в научную работу, к которой мы были так несистематично и неполно подготовлены прошлой жизнью».

Восемь лет, проведенных в гимназии, казались Вернадскому и его друзьям потерянным временем, а правительственная система, создавшая эти школы, вызывала негодование.

Как это ни странно, но дух свободы ц негодования возбуждал более других на своих лекциях Дмитрий Иванович Менделеев, человек далеко не революционных политических взглядов. На его лекциях совершалось духовное освобождение слушателей. Он говорил о том, какою должна быть истинная наука, куда должно вести истинное знание, о чем должна заботиться государственная власть. Слушателям не надо было добавлять, какая действительность их окружала. Они сами делали выводы.

То были годы всемирного авторитета русского ученого, полнейшего торжества его периодической системы. Одна за другой заполнялись пустые клетки в таблице элементов вновь открываемыми элементами, и кажется, что не было уже в мире научного общества, академии, университета, которые не числили его своим членом.

Исключением оказалась Российская Академия наук. Лишь год назад главенствующая в академии партия реакционеров забаллотировала представленного Бутлеровым великого русского и мирового ученого, не сочтя Менделеева достойным академического кресла.

Русская общественность ответила на этот акт правительственной партии бурей протестов. Отовсюду: от отдельных лиц, факультетов, обществ, академий – шли к Менделееву, в редакции газет, в адрес научных организаций резкие выражения негодования и возмущения.

«И среди всех других более крупных, более глубоких явлений, направивших его сверстников к политическим и общественно-политическим интересам, к обязанностям, к борьбе за освобождение, для Андрея Николаевича поводом перелома его политических воззрений явилось чуждое широким кругам общества сознание внутренней немецкой опасности, понимание роли правительства того времени в ее создании», – писал о своем друге Вернадский.

Каждый русский в то время становился врагом самодержавия и его полицейской системы по-своему, но рано или поздно становился им.

Студенческие настроения подготовляли почву для общения, единения и организованности. Почти стихийно 10 ноября 1882 года состоялась общестуденческая сходка в большой аудитории университета. В университет немедленно явилась полиция. Студенты, не покинувшие аудиторию по требованию пристава, были окружены полицейскими и под конвоем отведены в Манеж. Усатый пристав в белых перчатках спрашивал у арестованных имя, фамилию и поодиночке отпускал.

Когда Вернадский вышел за ворота, его встретили братья Ольденбурги, Шаховской, Крыжановский, студенты других курсов, других отделений факультета, с которыми он успел сойтись за этот день. Они встретили его смехом и шутками, но дома произошло резкое столкновение с матерью. Она отвела его в дальнюю комнату, чтобы отец не слышал разговора, и, указывая в сторону кабинета, где он лежал, истерически шептала:

– Твоего отца политика довела до чего, видишь? Тебе этого мало? Ты что? Хочешь попасть в Сибирь, как Чернышевский? Ты о матери думаешь? Об отце думаешь?

Сын отмалчивался. Мать оставалась далекой и от политики, и от науки, и от его интересов. Она не любила канарейку, висевшую у Володи, ненавидела мышей, жизнь которых он наблюдал, даже аквариум ее беспокоил.

– Не разводи в доме сырости! – кричала она.

Володя молчал под действием толстовской «Исповеди», которую только что читал и которая его не только «заставила много думать», но и много говорить с друзьями о том, как жить и вести себя.

Разговоры такого рода чаще всего происходили в аудитории ботанического кабинета в ботаническом саду университета, которую предоставил А. Н. Бекетов студенческому научно-литературному обществу. Созданное в 1882 году, общество объединило студентов, выделявшихся своими научными и литературными интересами.

Оно возникло благодаря энергичной инициативе знаменитого историка, профессора Ореста Миллера, «благородного, чистого сердцем идеалиста-славянофила», по характеристике Вернадского.