Один раз, написав на доске буквы, учительница взяла из шкафа какую-то длинную, узенькую дощечку и, что-то поясняя, стала тыкать ею в буквы, написанные на доске, Я спросил у Гришки:

- Что это у нее в руке?

- Линейка, - ответил он, пожав плечами.

Я удивился. Линейку я представлял себе чем-то вроде деревянного тесака, сделанного нарочно, чтобы стукать ребят по голове.

Учительница у нас была строгая, но линейкой по голове никого не била. Единственный раз только, рассказывали ребята, прошлой зимой стукнула Савку за то, что он вымазал себе руки сажей и на уроке ухватил одного парнишку за лицо.

Складывать из букв слова мы еще не умели. И на одном уроке учительница достала из шкафа картонные буквы, рассыпала их на столе и стала по очереди заставлять ребят складывать из них слова. Но слова не складывались. Ребята, смущенные, один за другим садились на место.

Я не знаю, как это получилось, но, когда я положил две буквы рядом: сначала "м", а потом "а", с губ как бы само сорвалось: "Ма". Две буквы слились в один звук. К этим буквам я прибавил еще две такие же и раздельно прочитал: "Ма-ма". От радости у меня, должно быть, блестели глаза. "Ма-ма", - повторил я еще несколько раз и уже совсем легко стал складывать другие слова.

10. СВАДЬБА

В середине зимы, вскоре после крещенья, в нашей семье произошло большое событие: женился брат.

Однажды, когда мы сидели с матерью на печи - сумерничали, он вошел в избу растревоженный и сказал матери:

- Аниску просватали за Фильку Тимина.

Он впервые при матери грубо выругался и заходил по избе. Половицы под ним скрипели и прогибались. Мать слезла с печи и стала его расспрашивать.

- Помолвили. За столом сидят. Аниска ревет: не хочу, говорит, за Фильку, а Митрия-то Степановича, видно, сваха уговорила - согласился... Не бывать этому! - топнув ногой, выкрикнул брат и вышел из избы.

Мать накинула на плечи шубейку и выбежала за ним.

Никогда еще так долго не приходилось мне сидеть вечером одному. Давно выучил уроки, переиграл во все игры, в какие мог играть один, но ни брат, ни мать домой не приходили. Только уже совсем поздно, когда стали слипаться глаза и я собрался было ложиться спать, к воротам кто-то подъехал; послышались голоса, заскрипел под ногами снег... Дверь в избу отпахнулась, и я увидел на пороге Аниску в одном ситцевом платье, румяную от мороза. За ней с тулупом в руках входил брат. В сенях слышались еще чьи-то шаги. За братом входили в избу мать и Мишка Косой, недавно женившийся парень.

Остолбенев от удивления, я стоял у тренога и смотрел то на брата, то на Аниску.

- Спасибо тебе, Михаил Григорьевич, за все спасибо! - заговорил брат, возвращая Мишке его тулуп.

- За что спасибо-то? Тулуп для того и справлен, чтобы девок воровать, - смеялся Мишка. - Прощевайте, поеду, а то увидят моего Серка у ваших ворот и сразу смекнут, кто подсоблял тебе... Не заморозил девку-то по дороге? добавил он.

Брат улыбался. От радости он не находил слов и снова благодарил:

- Спасибо, спасибо, Михаил Григорьевич!

Мишка был старше брата всего года на три, и называли они друг друга только по имени. Сегодня впервые брат величал его по отчеству.

Когда Мишка уехал, мать засуетилась у самовара. Брат и Аниска сели в уголок и тихо о чем-то говорили. Я улавливал только отдельные слова.

- Тятя-то упрямый... Вдруг не согласится... - приглушенно говорила Аниска.

Брат хмурил брови. Я присел к уголку стола и с восхищением глядел на брата.

"Увез просватанную девку. Вот здорово!" - думал я, совершенно расхотев спать.

Мать поставила на стол закипевший самовар, и мы сели пить чай. Аниску мать посадила рядом с собой, а брат сел на свое постоянное место, на котором когда-то сидел отец.

Мать не успела еще налить чашки, как в сенях кто-то застучал ногами, сбивая с пимов снег. Мы уставились на дверь. Неторопливо, с осторожной оглядкой в избу вошел Митрий Степанович, отец Аниски.

- Так и знал, так и знал... - начал он своим быстрым говорком. - Кроме Пашки, некому было девку увезти. Так и знал...

В старом, дырявом полушубке, широкий, с округлыми плечами, стоял он на середине избы. Мы замерли, ожидая, что будет дальше. Аниска сидела красная, опустив глаза. Павел тоже боялся взглянуть на Митрия.

- Ну что ж, благословляю вас, детки! - неожиданно весело сказал Митрий и вынул из-за пазухи бутылку водки. Он был уже под хмельком.

Аниска вышла из-за стола и повалилась в ноги отцу:

- Спасибо, тятенька, что не прогневался... Прости меня, безрассудную...

Она хотела что-то сказать еще, но не смогла - заплакала.

Мать встала из-за стола, ласково подняла Аниску и с поклоном пригласила Митрия к столу. Павел тоже поднялся и кланялся гостю.

Присев на табуретку, Митрий покрутил бутылкой у себя перед носом и со всей силы ударил донышком о ладонь. Пробка вылетела в потолок. Мать заторопилась расставлять на столе рюмки - счастливая, помолодевшая.

К свадьбе готовились целую неделю.

Надо было напечь и наварить угощения, купить вина, а тут еще жениха и невесту не в чем было везти к венцу. Требовались деньги, а взять их было негде. Пришлось занять у пахотных под отработку и продать пшеницу, которую берегли на семена.

В день свадьбы с самого утра в избу набилось много народу. Бабы поголосистее проходили вперед. Началось причитание. Резкий голос худой высокой бабы Василисы царапнул по сердцу, будто кто-то провел гвоздем по железу. Голоса других баб вырвались почти сразу же, сливаясь в один пронзительный и тоскливый вой:

Увезут-то тейя в чужую сторонушку,

Да ко чужому-то свекру-батюшке,

Да ко чужой-то свекрови-матушке...

Жила Аниска тут же в Зареке, и ни в какую "чужую сторонушку" ее увозить не собирались, но она ревела в голос.

К полудню стали собираться родственники.

Первыми пришли чернобородые мужики: дядя Федор, крестный Павла, и дядя Василий, за ними - двоюродные братья матери: Иван Петрович, напоминавший мне горбоносым лицом одного воина на иконе в церкви, и Андрей Егорович, прозванный Кобыленком, у которого нос тоже был с горбинкой, только по нему наискосок проходил рубец - след старой драки. Иван был мужик спокойный, рассудительный, Андрея же знали все как насмешника и песельника. Говорили даже, будто на одних похоронах, сидя на телеге с гробом, он запел: "По Дону гуляет казак молодой".

Протискалась в передний угол и сваха Василиса Егоровна - сестра Андрея, такая же, как и брат, бойкая на язык.

Последним пришел Балай. Его пригласили на свадьбу дружкой, чтобы кто-нибудь не напустил порчи на жениха или невесту. В деревне так много говорили о колдовских заговорах, что мать не решилась справлять свадьбу без Балая. Бабка Марьяниха при мне рассказывала матери, как на одной свадьбе жених сидел-сидел рядом с невестой - да как заблеет по-козлиному... А Балай-то не был приглашен. Пришлось жениховым родителям в ножки ему кланяться, чтобы снял это наваждение с парня.

Когда Балай прошел в передний угол, мать ему первому поднесла рюмку водки. Его широкое рябое лицо расплылось в улыбке.

В церковь поехали на пяти кошевках 1. (1Кошевка - выездные нарядные сани.) Под крашеными дугами брякали бубенцы и колокольчики, сбруя блестела медными начищенными блестками.

Когда кошевки скрылись из виду, собравшиеся поглазеть на свадьбу стали расходиться. Церкви в нашей деревне не было, и венчать поехали за четыре версты, в село Володино. Все знали, что молодых привезут из-под венца только к вечеру.

Изба сразу опустела. Дома остались только мать и бабушка, приехавшая из Камышлова на время свадьбы, да тетка Фекла. Они хлопотали около пышущей жаром печи, сажали в нее на железных листах сладкие пироги; слышался стук ножа и чугунного пестика в железной ступке. Готовились к вечернему свадебному пиру.

Я вертелся тут же. От соблазнительных лакомств мне нет-нет, да и перепадало что-нибудь; то сладкая вода, слитая с вымытого изюма, то косточки урюка, которые я тут же разбивал молотком, чтобы вынуть ядрышки.