Бейрут — ты город моего позора, город моего несчастья, город моей беды. Здесь на твоих площадях и улицах, я, Олег Курганов, впервые узнал горечь измены. Здесь, на твоих тротуарах и мостовых, разбилась вдребезги моя жизнь, рассыпались мелкими осколками все мои двадцать семь лет, и та — единственная, любимая, неповторимая (жена, сверстница, однокурсница, друг, товарищ по университету), о которой до этого ни разу и думать-то нехорошо не приходилось, вдруг зашла мне за спину и ударила сзади по голове чем-то тупым и тяжелым.

Как я только выдержал тогда все это? Как я мог спокойно смотреть на Него, сидевшего каждый день за завтраком напротив меня рядом с ней?

Как я мог спокойно смотреть на Него, сидевшего каждый день за обедом напротив меня рядом с ней?

Как я мог спокойно смотреть на Него, сидевшего каждый день за ужином напротив меня рядом с ней?

Почему я ни разу не опрокинул стол, за которым Он сидел рядом с ней?

Бейрут — пестрый город у теплого моря, минареты и готика, крики муэдзинов и раскаты католических органов, и как шевелились флаги в аэропорту от теплого ветра под рев огромных восьмимоторных самолетов. А цилиндры и шляпы сразу смешались с бело-зелеными чалмами, и как встречали моего соседа по креслам четыре жены и куча детей, а на стоянке такси бродил между машинами беспризорный ослик, и усатые таксисты в красных фесках сердито сигналили, когда он нюхал прикрепленные снаружи счетчики, и ослик обиженно отходил в сторону и, глядя на огромное, сплошь из стекла и бетона, здание международного аэровокзала Хальде, печально вздыхал.

Бейрут — жемчужина Востока в медной оправе Запада, смесь Востока и Запада, коктейль Востока и Запада, ворота Запада на Восток, — серые громады банков и лавки менял, похожие на раковины (месье, вуле ву шанже вотр аржан), месье, не хотите ли вы, да благословит вас аллах, разменять у меня все равно какие деньги — рубли, доллары, фунты, франки, тугрики, а рядом с вами уже раскладывает на тротуаре плитки шоколада уличный торговец, вы переступаете через них, а он забегает вперед и швыряет под ноги горсти конфет, и в глазах у него только одно слово, только одна просьба — купите, купите, купите…

Бейрут — чехарда языков и наречий, мусульмане, католики, язычники, огнепоклонники, вы идете по улице мадам Кюри, вас хватают за руку, втаскивают в магазин, сажают в кресло, наливают кока-колу, вставляют в рот сигару, разувают, сбрасывают на пол десятки новых коробок с ботинками — вы и слова сказать не успели, а вас уже подталкивают к кассе в ваших новых ботинках…

Бейрут — хоровод предметов и лиц, чертополох страстей и желаний, водоворот вещей и товаров, горные потоки автомашин — «ситроены», «форды», «плимуты», «крейслеры», «фиаты», «кадиллаки», «хорхи», «мерседесы», а полицейские в пробковых шлемах спасаются от них на высоких бетонных помостах, и вместо светофоров на каждом углу огромная грифельная доска и на ней надпись мелом: сегодня на этом перекрестке уже произошло двенадцать аварий, уже убит один человек, уже ранено шестнадцать…

Бейрут — мельница веселья, карусель развлечений, жернова удовольствий, — для начала одно виски в баре «Лорде», потом один джин в «Эксцельсиоре», бросим две мелкие монетки в игральный автомат в отеле «Палмбич», и скорее в «Кит-Кат» — лучшее кабаре в мире, где все ваши мрачные мысли развеет своим балетным искусством несравненная мадам Маргарет, а там уже и ночь недалеко, а ночью в Бейруте…

А ночью в Бейруте есть чем утешиться. Ночной клуб «Капитоль», скажем, вас устроит? Там вашего прихода уже давно ждут мадам Розита, мадам Джулия и мадемуазель Сильвия Гарлей — активистки движения «долой стыд». А в «Золотом Риме» уже приплясывает от нетерпения в ожидании вас знаменитая Никла ди Брюно — самый большой бюст (из пока известных) на берегах Средиземного моря. А в «Лоло» уже все глаза проглядела, высматривая вас, франко-англо-итало-германо-ливано-американская звезда Эвелин Дороти — самые длинные ноги (из пока известных) на берегах Средиземного моря.

А дальше — больше. Гранд-кабаре «Три двойки» — там сегодня только один раз (пролетом с Цейлона в Монако на собственном самолете) выступает смертельно обаятельный, порочно-целомудренный, голубоглазый, зеленоглазый, пунцовогубый, черноволосый и рыжеволосый одновременно, незабываемый, неподражаемый, непередаваемый Элвис Пресли — плейбой № 1 на всем земном шаре.

Вот он с гитарой на ремне за спиной входит на эстраду, как Отелло в спальню к Дездемоне,—

перекинул гитару со спины на грудь,

согнул ноги в коленях, отбросил назад руки и плечи, будто уснул…

И вдруг как брякнет в гитарку, как заорет, как завопит, как заблажит на весь белый свет!

Зрители, обезумев от счастья, уже разносят в мелкую щепу все, чго под руку ни попадется, а Пресли орет, визжит, надрывается, кончает сам себя на глазах у всего зрительного зала, отдает для зрителей всю свою кровь, каплю за каплей, а зрители, обезумев от счастья, уже бегут к сцене в проходе между стульями…

А Пресли покричал, покричал и вдруг замолчал, как подавился,

дернулся в одну сторону,

в другую,

качнулся,

закрыл глаза,

сделал два шага к рампе

и головой в оркестровую яму хлобысть! — готов.

В зале — тишина мертвая. У зрителей от изумления челюсть вниз поехала…

И вдруг — барабан, дробь, музыка, туш! И вот он, Элвис Пресли, снова живой и невредимый, выпрыгивает из ямы обратно на эстраду, гитару за гриф и об пол — в куски! Руки в стороны — улыбается, смеется, а сам бледный как мел.

А после него выползает к роялю весь битый молью, весь в паутине и в морщинах, старомодный старикашка Дюк Эллингтон без оркестра (только один раз, пролетом из своей любимой Антарктиды в свою любимую Гренландию), и заскреб клешней по клавишам, и заскреб — таким тут нафталином с эстрады потянуло…

…И вот вы бредете один в лиловом бейрутском рассвете — один вдоль Парижской набережной, ветер шевелит перед барами и ночными клубами кучи газет и всякого прочего мусора — никто его не убирает, мусорщики забастовали.

Вы делаете несколько шагов в сторону, спускаетесь к пляжу и видите, как окунают в волны Средиземного моря и закручивают вокруг голов свои белые бурнусы обалдевшие от стриптиза любители джина и Элвиса Пресли, выползающие один за другим из всех ночных забегаловок и шалманов подышать свежим воздухом.

Я подхожу к «Режанг-отелю», где мы живем, поднимаю голову и смотрю на окна своего номера на третьем этаже. Сегодня после ужина она и еще несколько человек из нашей группы на целые сутки уехали (вместе с Ним, конечно) на загородную дачу нашего посольства.

Неплохо устроилась моя жена, не правда ли? Приехала за границу с мужем, а все время проводит с другим человеком. Он-де знает язык, с ним интереснее.

Я смотрю на окна своего, номера. Неужели все это правда? Неужели моя жена, га самая женщина, которая родила мне три года назад сына, вместе с которой было столько пережито, столько переговорено, столько перетерплено, которая четыре года спала рядом со мной, на моей руке, — неужели эта самая женщина решила вдруг так неожиданно изменить всю свою и мою жизнь?.. Но почему? Из-за чего? В чем причина?.. Неужели только из-за того (несколько раз вспоминала она об этом уже в Бейруте), что в Софии я вернулся в гостиницу поздно, а в Афинах ушел рано? Ведь должна была она понять, что я не «гулял», не «нарушал» дисциплину, что мне это нужно было для моих журналистских дел. (Лишняя деталь, лишнее впечатление — что изменилось на шахте и на мартене за два года после моего первого приезда, — разве мог я упустить такую возможность?) И неужели только из-за того, что в Софии я опоздал на аэродром и приехал вместе с Тодором и Стояном почти к самому отлету этого проклятого голландского самолета, — неужели из-за этого могла она так неожиданно и так резко изменить свое отношение ко мне?

Что же все-таки делать? Увезти ее отсюда в Москву? Немедленно! Завтра же!.. Не могу. И мой обратный билет, и ее, и вообще все обратные билеты нашей группы находятся у Него. Потребовать наши два билета и улететь одним? Она, конечно, не согласится.

Как же все-таки быть? Что предпринять? Поговорить с ним один раз — сразу обо всем. До конца. Завтра же… Но мужики о таких делах вслух не говорят. Мужики такие дела решают не словами.

Бейрут — шумный город у шумного моря, взрывы энергии, гейзеры деловитости, вулканы предприимчивости, — если месье не нужны часы «Реомюр» или «Омега», то тогда месье лучше всего купить электробритву «Филлипс» и грампластинки «Филлипс», а еще лучше — холодильник «Гибсон»,

кстати, вчера прямо из Парижа поступила партия прекрасного женского белья,

имеется также не совсем новый, но вполне приличный самолет типа «дакота» (впрочем, оставим небо господу богу и вернемся на землю),

представляется весьма интересным в деловом отношении покупка в рассрочку по сниженной цене автомашины или даже двух, хотя в наше время лучший способ удвоить свои деньги — это небольшое автохозяйство (надеюсь, месье располагает средствами),

и в таком случае наиболее рационально купить сразу от тридцати до сорока легковых автомобилей (естественно, американских), арендовать гаражи, нанять механиков и пустить сразу все машины в такси,

и каждый водитель обязан будет приносить месье ежедневно ровно сто долларов (как он их заработает — месье это не должно интересовать), машина целый день находится в распоряжении водителя — набрал до обеда сто долларов, отвези хозяину и после обеда работай только на себя (разве это не выгодно для обоих?),

и, кроме того, месье абсолютно ни о чем не будет беспокоиться, все будет застраховано — машины, водители, гаражи, и уже через десять лет первоначально затраченные средства окупятся и начнется чистая прибыль,