Да, не ошиблись мы, когда решили на два дня прервать наши водные процедуры и несколько повысить свое местопребывание над уровнем моря, а заодно и над общим курортно-муравейным уровнем жизни на городском пляже. Потому что море, солнце, пальмы — все это, конечно, хорошо, но, если честно говорить, больно уж много в Сочи в разгар сезона народу понатыкано. Невпроворот. И невтерпеж. И от этого затяжного, непрерывного (а вернее сказать — постоянного) демографического взрыва прямо какое-то всеобщее помрачение умов наступает.

Нет, нет, совсем не ошиблись мы, когда выбрались за черту города. И как только сошли мы с асфальта, так я сразу все руководство маршрутом в свои руки взял и повел всю нашу живописную группу (Игорь в оранжевых альпийских шортах, Элла в розовом сарафане, Римма — в голубом) прямо вброд через какой-то ручей к ближайшей возвышенности и дальше, на самую верхотуру.

Элла и Римма, конечно, оказались не бог весть какими скалолазами, сразу же начали скользить, падать, хныкать, задевать своими расклешенными юбками за все кусты и колючки. Игорек мой, лауреат производственной премии, тоже без привычки где-то сбоку пыхтел, так что пришлось мне (вот где геологическая школа пригодилась) как главному автору идеи сразу за всех отдуваться: и рюкзак со всей поклажей на себе тащить, и Эллу с Риммой время от времени брать на буксир.

Но уж зато когда поднялись мы на самый верх, когда отыскали шикарную поляну с видом на море, восторгу, конечно, не было конца (Элла с Риммой просто начали танцевать на поляне).

— Внимание, товарищи, — говорю я голосом радиодиктора, — прошу отдельных участников маршрута временно приостановить беспричинное выражение эмоций и прослушать информацию руководства экспедиции. Здесь, на этой слабо пересеченной местности, будет наша основная база. Так сказать, центральный котлопункт. Промежуточные же приемы пищи будут происходить в условиях пешего перехода вон на тот соседний бугорок. Поэтому, в связи с ограниченным лимитом светлого времени, предлагаю выступить в дорогу немедленно и не рассусоливать здесь всякие телячьи игры. Все показательные выступления, а также хороводы и прочие пляски переносятся на конец похода, когда главная цель нашего отрыва от цивилизации будет успешно достигнута.

— Не хотим никаких промежуточных приемов пищи! — кричит Элла, сбрасывает с себя сарафан и начинает размахивать им над головой. — Не хотим никаких соседних бугорков! Не хотим никакого лимита!.. Хотим сидеть вон на том обрыве и смотреть на море! Хотим ночь и костер!

— Ночь и костер! Ночь и костер! — подхватывает Римма, сбрасывает тоже с себя сарафан, и начинают они с Эллой в своих мини-бикини бегать взапуски по всей поляне.

Я смотрю вопросительно на Игоря.

— Старина, — говорит Игорек, — может быть, устами прекрасного пола говорит сейчас истина, а?.. Тебе, черту здоровому, хорошо, конечно, прыгать с камня на камень своими ножищами, а я, знаешь ли, что-то притомился… Ну, зачем нам этот соседний бугорок? Чем нам здесь плохо? Сейчас действительно разведем костерок, повесим чайничек, посидим над обрывом, поглазеем сверху на море… Нет, я решительно против всяких дополнительных пеших переходов. Я за год столько этих переходов у себя на заводе делаю, что уж дайте мне в отпуску-то побыть немного неподвижным. Тем более что и Элла моя, людоедка, именно здесь хочет остаться.

— Так, — говорю, — все понятно. Как поется в русской народной песне — нас на бабу променял.

Игорь смеется.

— Налицо, — говорю, — позорное капитулянство и ренегатство при первых же возникших трудностях.

— Ладно, старик, — машет рукой Игорь, — кончай изображать из себя землепроходца. Снимай рюкзак, доставай чайник, и будем вести обыкновенный образ жизни… Смотри, какие бабенки у нас ладные, а?

И показывает рукой на Эллу и Римму, которые к тому времени уже набегались друг за другом, угомонились и, очень стройные и очень длинноногие, стояли спиной к нам на самом краю обрыва на фоне неба и моря. И вид у них на этом фоне, да еще при боковом солнечном освещении, да еще в мини-бикини, был действительно что надо. Только дураку, конечно, захочется тащиться от таких симпатичных и стройных девушек на какой-то соседний бугорок.

— Ну что? — спрашивает Игорь. — Неплохих я тебе бабенок приготовил, пока ты шлялся где-то там по своему Казахстану, по каким-то Кулундинским или по Кустанайским степям, а?

— Неплохих, — отвечаю.

— То-то, еще благодарить будешь… Ведь все же правильно было задумано, старина: поднимемся в горы, проведем романтическую ночь среди ущелий и скал…

— Ладно, — говорю и сбрасываю рюкзак на землю, — ваша взяла. Разводи пока костер среди ущелий и скал, а я пойду родник поищу. Тут, судя по рельефу, обязательно должны быть где-нибудь выходы подземных вод. Если уж пить чай, так хоть из родниковой водицы.

Беру чайник и ухожу.

И действительно, десять шагов по склону не сделал — бежит родничок. Веселый такой, прозрачный, холодный — аж зубы заломило, когда я из чайника отпил. (Зубы-то, правда, у меня после всех приключений с Гребенюком очень уж паршивые стали.)

Возвращаюсь. И застаю на поляне следующую сцену из жизни убогих неандертальцев, только что отнявших у папаши Зевса секрет получения огня: Игорь, Элла и Римма — все стоят вокруг предполагаемого костра в позах пловцов на старте и отчаянно дуют туда, где, по их мнению, должно вспыхнуть жаркое пламя нашего походного очага.

— Мало того, — говорю я, подходя к ним, — что все вы оказались ужасными лентяями, так вы еще, как выясняется, и костер как следует развести не умеете.

— Как это не умеем? — возмущается Элла. — Да ровно через две минуты здесь будет такой кострище, какой никогда никому и не снился!

А Римма стоит в своих мини-бикини, заложив руки за спину и наклонив немного набок голову, и молча так, внимательно, пристально на меня смотрит… И такой она мне тут показалась стройной со всеми своими длинными ногами, так меня вдруг всего пронзила ее женская красота и стать (хрупкие плечи, молодая грудь, чуть выпуклый живот и какой-то особый, полудетский излом талии), что мне впервые за много-много дней, чуть ли не от самого Дамаска (когда жена моя бывшая заявила, что ей нужно разойтись со мной), стало хорошо на душе от взгляда на женщину. (Легко, и свободно, и радостно, будто кто-то взял большой пушистой лапой и мягко, по-доброму сжал сердце и тут же отпустил обратно.)

— Эх вы, — говорю я с укором, а у самого на душе весело-весело (ну просто празднично!), как на Первое мая, — разве так костры разжигают?.. Еще Кешка Геутваген, великий таймырский ненец, учил меня сначала в ямке маленький костерок выложить, а уж потом на большой огонь переходить…

Одним словом, взбодрили мы до точки кипения чайник родниковой воды, открыли пару жестянок (опять Петрик на меня из-за какого-то угла выглянул, но я его тут же прогнал) и уселись с кружками на краю обрыва.

Ну, что такое южное море в летний солнечный день, когда смотришь на него издали и сверху, я думаю, объяснять не надо. Горизонта почти нет — небо с морем как бы незримо, как бы нематериально, бестелесно сливаются. И огромная, сказочная, золотисто-голубоватая перспектива лежит впереди, вся подернутая розовато-пепельным туманом, вся улетающая куда-то, устремленная вдаль, будто кто-то вынул прямо перед вами из реальной природы четвертую стену (четвертую сторону света), и открылось окно в абстракцию, в мироздание, в то самое нереальное состояние действительности, в котором ничего нет — ни воды, ни суши, ни воздуха, и только прах небытия клубится там, где должен быть горизонт, только неуловимо стремятся друг к другу, фосфоресцируя и колеблясь, небо и море, только готовятся возникнуть и соткаться из многоцветных бликов воды и воздуха причудливые фантазии и потусторонние миражи, только безгранично простерла свои необъятные владения бездна — производное несоединимых начал, вечный ноль, равенство плюса и минуса, извлечение корня из парадокса, когда результат сводит на нет все усилия, как бы велики они ни были…

Время исчезло. Мы потеряли счет минутам. Гипноз панорамы неба и моря (их борьбы, их туманного отчуждения друг от друга и все-таки невидимого соединения) овладел всеми. Серебристый «конфликт» воды и воздуха, усиленный какой-то почти полукосмической игрой света, втягивал в себя, приближал к своей глубине. Казалось, что должно пройти еще несколько секунд (несколько быстролетных мгновений), и где-то распахнутся врата еще неведомого, но уже щедрого счастья, и в потоках хлынувших на нас слов, звуков и чувств мы услышим наконец новые откровения о своей жизни, ощутим новые границы своих возможностей и, уловив раскаты новых фанфар, всегда зовущих к следующим рубежам, заново переосмыслим содержание и назначение своего завтрашнего дня.

Мир усложнился. Фантастические картины и видения у горизонта множились, увеличивались в размерах, хаотично и таинственно перемещались в пространстве и времени. Гигантские зеленые линии зигзагообразно, наподобие молний, пересекали оранжево и ало мерцающие окружности, переламывались около воды, пропадая в сиреневом мареве моря, а с места их исчезновения изломанно тянулись вверх неправдоподобно громадные циклопические коралловые спирали. Постепенно выпрямляясь и превращаясь в исполинские цветы, они на несколько секунд оставались неподвижно висеть в воздухе, пунцово пульсируя своими огромными маковыми лепестками, вибрируя гирляндами георгиновых соцветий, и наконец начинали медленно удаляться уменьшающимися рдяными гроздьями, и растворялись в багровом далеке, оставляя после себя кумачовую муарово-траурную рябь, усталые червонные разводы.