Он вдруг увидел себя как бы со стороны, сидящим на вокзале, в буфете, коротающим время до отхода поезда… Бежишь, Курганов? Испугался препятствий?.. А может быть, ты счастье свое здесь оставляешь?.. Ведь эго же она, Римма, там, на юге, в горах, подняла тебя на небо. Ведь это же она растворила тебя там в своей женской щедрости без остатка. Ведь это же за ней рванул ты вчера на самолете из Сочи. Ведь это же ради нее пошел ты на эту авантюру с «Ленфильмом»… Нет, рано прощаться! Надо найти ее. Поехать к ней домой, взглянуть в глаза, спросить — в чем дело? Почему, почему? Ведь нельзя же так просто терять людей на каждом шагу…

Курганов посмотрел вокруг себя. Люся стояла неподалеку. Олег поднял руку. Люся поняла, подошла.

— Люся, не в службу, а в дружбу.

— Может, все же закусите чего-нибудь?

— Ладно. Только чего-нибудь полегче.

— Ассорти есть рыбное очень хорошее. И масла сливочного порцию, а?

— Давайте.

Ефимов, принесший по команде Люси ассорти с маслом, посмотрел на Курганова очень серьезно, с уважением. Буфетчица, отпустив Ефимова, остальные операции с другими официантами совершала уже чисто механически, не сводя глаз с кургановского столика.

«Может быть, я нарочно делаю все это, — подумал Курганов, — чтобы не идти к ней?»

«Да нет же, все не так. Я уже простился с ней… Она знала, как я прилетел сюда. И утром даже не вышла из дому. И в половине пятого ее не было около телефона. Значит, все. Ничего уже нельзя изменить. И никто не вернет мне моих мыслей о ней. И моего настроения из-за нее в пять часов, когда я прощался с ней… А сижу я здесь для того, чтобы не заплакать, чтобы забыть ее, отгородиться от нее… Прощай».

Он подцепил вилкой шпротину, намазал масло на хлеб. Потом поискал глазами Ефимова, сделал знак и, когда официант подошел, расплатился.

Подошла Люся.

— Ну как, все нормально?

— Полный порядок, — ответил Курганов. — Спасибо за прием.

— Заходите еще, — улыбнулась Люся. — Если будет плохое настроение. А хорошее будет, тоже заходите.

— Всегда будем ждать, — добавил Ефимов.

Курганов махнул рукой и пошел к выходу.

— Сильный мужик, — услышал он за спиной голос Ефимова. — Прямо русский богатырь.

— Спортсмен, — ответила Люся. — Чемпион и рекордсмен.

«А все-таки очень много они тут все обо мне знают, — подумал Курганов, — И с киностудии парень, и Люся. Даже странно».

На первом этаже швейцар, открывая дверь, спросил:

— В такси не нуждаетесь?

— Нуждаюсь, — сказал Курганов.

Швейцар выскочил на тротуар, замахал руками. «Европа, — подумал Курганов, глядя на швейцара. — Санкт-Питербурх».

Почти сразу же к тротуару подкатил зеленый глазок.

— Куда поедем? — спросил шофер, как только Курганов сел рядом с ним.

«Куда поедем?» — повторил про себя Курганов.

И вдруг больше всего на свете ему захотелось увидеть из окна своего номера огромную желтую луковицу собора. Увидеть целой и невредимой.

— Гостиница «Астория», — четко выговаривая каждый слог, сказал Курганов. — Гостиница «Астория», четвертый этаж.

Шофер скосился на него.

— Четвертый этаж? — переспросил он настороженно. — Боитесь — своим ходом не доберетесь?

— Я, дорогой товарищ, давно уже никого и ничего не боюсь.

— А зачем же тогда этаж заказываете?

— На всякий случай. Для профилактики.

Впрочем, все обошлось вполне благополучно. Через несколько минут такси остановилось около «Астории». Олег щедро расплатился с водителем и хотел было уже выходить, но вопрос шофера заставил его задержаться в машине.

— Значит, никого и ничего не боитесь? — спросил таксист, пряча деньги в бумажник.

— Абсолютно, — подтвердил Курганов.

— Здоровье вам позволяет.

— Не жалуюсь.

— Спортом, наверное, занимались?

— Было дело.

— Ну, тогда чего ж бояться.

— А я никого и не боюсь. Кроме женщин.

— Вот это верно! — радостно подхватил таксист. — Женщины надо опасаться! Особенно если дети от нее есть.

— Дети тут ни при чем, — махнул рукой Курганов. — Женщина и без детей, сама по себе есть главная загадка природы, до сих пор еще не разгаданная человечеством. Человечество знает все: и как надо жить в коллективе, и как на необитаемом острове… И только одного не знает человечество — как надо жить вдвоем… Как надо жить вдвоем с бабой, чтобы угадать ее поведение хотя бы на сутки вперед. Вот чего до сих пор не знает человечество.

— Это точно, — вздохнув, согласился таксист. — Баба — враг человечества номер один. Я сам по двум исполнительным листам пятьдесят процентов зарплаты на алименты плачу. Чего уж там говорить.

Курганов, выражая водителю соболезнование по поводу его тяжелого материального положения, пожал ему руку и отправился к себе на четвертый этаж.

Войдя в номер, Курганов подошел к окну и несколько минут стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу. Освещенный снизу прожекторами, купол Исаакия был похож на космический яйцевидный корабль из романа Алексея Толстого «Аэлита», стартовавший когда-то на Марс отсюда, из Ленинграда, из какого-то Двора, расположенного, наверное, совсем неподалеку от гостиницы.

«А ты хотел бы сейчас улететь на Марс? — неожиданно подумал Курганов и тут же ответил: — Да, хотел бы. Тогда, в Ливане, еще не хотел, а сейчас хочу. Лететь в черном мраке мирозданья, не зная никаких мелочей жизни, весь подчиненный одной огромной и великой цели — лететь только вперед».

Он придвинул к окну кресло с высокой спинкой, грузно сел. Зачем мне все это, устало подумал Курганов, вся эта бродячая самолетная жизнь с перелетами, аэродромами, гостиницами, ресторанами, чужими городами? Почему я так живу? Какой ветер гонит меня по земле? Может быть, кто-то проклял меня? Кто? Бог, черт, змей, дьявол, человек? Когда, где, за какие грехи? Почему я так долго не могу успокоиться после этого проклятого Ливана? Почему я все время куда-то езжу, плыву, летаю? И как я вообще оказался здесь? Как попал в этот город? Почему вдруг потащился за какой-то чужой и совершенно незнакомой женщиной? Зачем связался с «Ленфильмом»? Разве можно из-за женщины так резко менять свою жизнь? Разве можно вообще женщину делать целью своей жизни?

Золотистый купол собора по-прежнему близко и выпукло мерцал в окне. Ребристая желтая луковица, опираясь на круглую траурную колоннаду, словно парила над погруженным в темноту главным массивом здания храма. Статуи ангелов над каждой колонной как бы продолжали гармонию колоннады, усиливали ее, приближали к завершению. «Гармония, — подумал Курганов, — завершенность… Вот что ушло из моей жизни. Мир разорван вокруг меня и внутри меня. Электрическая цепь разомкнулась у меня в душе. Магнитное поле из сердца ушло. Ко мне никто не тяготеет. И я тоже ни к кому… И купол моей жизни ничем не освещен. Ничем и никем. Он в темноте… А люди должны тяготеть друг к другу. Их должно притягивать друг к другу. Как звезды».

— Бред, — вслух сказал Курганов и откинулся на спинку кресла. — Хватит нести бред. Уши вянут.

Нет, подумал Курганов через несколько секунд, это не бред. Без этого нельзя. Цепь должна быть восстановлена. Я не смогу без этого… Я должен чувствовать, ощущать себя в этом магнитном поле. И его в себе… Нужно жить для кого-то и для чего-то. Обязательно… По-другому нельзя. Иначе невозможно. Все улетает в трубу, если иначе… Человек не может жить без магнитного поля в сердце, с разорванной цепью в душе. Человек должен нажимать на выключатель — и чтобы другой человек загорался. Как лампочка.

Он качнулся в кресле — желтая луковица Исаакиевского храма вздрогнула и поплыла в сторону. Курганов сел прямо, нагнулся вперед. Купол собора медленно падал в окно. Курганов закрыл глаза, откинулся назад.

Нет, нет, подумал он, я никуда не полечу. Ни на какой Марс.

От предательства не спасешься нигде… Мне нужно в Москву к сыну. Мне сейчас нужно… Ощутить свою плоть продолженной, свою кровь — реализованной в другом человеке. Понять, что одно по крайней мере дело на земле я сделал не зря… Он-то, мой сын, он меня не предаст. Что бы ни случилось, в какую бы пропасть ни провалилось все — к дьяволу в преисподнюю, к чертям собачьим, на Марс, — он всегда будет моим сыном, а я его отцом. Эту формулу не сможет опрокинуть никто. Она вечна (по крайней мере, для нас двоих, пока мы живы). Может быть, только в ней, в этой формуле, и нужно искать сейчас лекарство и спасение от предательства?

Курганов с трудом открыл глаза. Золотистый купол Исаакия искрился, плавал в сиреневых разводах бьющего снизу пламени. Значит, все-таки стартуем, подумал Курганов. Значит, все-таки отлетаем на Марс или куда-то еще — хорошо бы поближе…

Космический яйцевидный корабль окутался фиолетово-багровыми клубами паров. Купол собора вспыхнул и исчез. Взорвался.

Курганов летел над землей… Внизу, насколько хватало глаз, от горизонта к горизонту простиралась унылая, однообразная пустыня, ярко освещенная желтым, полуденным солнцем.

Иногда пустыня превращалась в большие пологие холмы, усеянные редкостойной лиственничной тайгой. Лиловые испарения гейзеров поднимались из долин. Каменистые могильники — остатки древних горных стран — темнели на склонах холмов. Иногда холмы стягивались друг к другу, превращаясь в горы, одевались гранитами и базальтами, громоздились снеговыми вершинами. Трубный звериный вой раздавался в лесистых ущельях, рубиновым светом мерцали кратеры вулканов, потоки раскаленной лавы устремлялись вниз, сметая на своем пути деревья и камни.

Потом все успокаивалось — вулканы оставались позади, горы постепенно превращались в холмы, холмы — в пустыню, и снова желтый песок, освещенный прямым полуденным солнцем, струился внизу от горизонта к горизонту, убегая назад унылой и однообразной бесконечностью, застывшей в своей безнадежной неподвижности намертво и навсегда.

Вдали блеснул белой колоннадой Парфенона афинский холм. Курганов подлетел к Акрополю, осторожно приземлился около выщербленных ветрами и временем руин. Развалины храма, стоявшие в центре холма без крыши, с обвалившимися углами, с истлевшими портиками и горельефами, с рухнувшими, может быть, уже тысячу лет назад вниз пролетами и пилонами, были похожи на голову мифологического титана, еще не успевшего снять после битвы боевой шлем (покрытый вмятинами от ударов вражеских мечей), еще не вытершего кровь со многих ран на лице, со многих старых и новых шрамов.