Конечно, приснились все эти полеты… Смех, да и только. Круги над Парижем, над Дамаском, над Бейрутом… Я словно потерял там что-то, и летал, кружился, искал… Когда же я, черт возьми, перестану летать во сне? Когда прекратятся эти дурацкие полеты? Ведь взрослый же мужик, не ребенок… Неужели я до сих пор расту? Но ведь рост у меня не меняется?

«Значит, ты растешь внутренне, духовно, нравственно, — усмехнулся Курганов, продолжая сидеть в кресле с закрытыми глазами. — Значит, ты продолжаешь совершенствовать свое подсознание… Но человек не может иметь к своему подсознанию никакого активного отношения. Подсознание — это единственная часть сознания, которая не подвергается направленному влиянию… Значит, оно, подсознание, совершенствуется у тебя само по себе, помимо твоей воли, если ты до сих пор летаешь во сне…»

А Лувр, испуганно подумал Курганов и открыл глаза, Лувр был или тоже приснился?.. Нет, Лувр был на самом деле. Мы действительно заходили с ней в то утро во двор Лувра, и шли мимо арки Карусель, и видели позолоченную, как купол Исаакия, Жанну Д′Арк, и она потом одна вернулась к гостинице, а когда я подошел к ней, она что-то сказала мне… Но что, что? Ведь это было самое главное во всем этом сне — то, что она сказала мне, когда из-за угла выехал автобус «Эр Франс».

Голова болит, подумал Курганов и закрыл глаза. Ах да, Римма… Но кто такая Римма? И почему Римма?.. У меня же есть сын, я должен лететь к нему, в Москву.

Курганов шевельнул ногой — нога была как чугунная. Надо еще поспать, подумал Курганов. Еще рано. А в Москве надо быть свежим. Пора кончать весь этот маскарад с Риммой и с Ленинградом. Надо ехать в Москву… И сразу же позвонить на «Мосфильм». Что-то там понаписал опытный сценарист Аркадий Леонидович? Надо же посмотреть. А то начнут снимать всякую чепуху… Может быть, на кровать лечь? Нет, неохота вставать. Здесь, у окна, лучше. Отсюда купол собора виден, колоннада, гармония, совершенство…

Он еще несколько раз засыпал, и просыпался, и долго сидел с закрытыми глазами, вспоминая и то, что снилось только сейчас, и то, что происходило в его жизни когда-то на самом деле, и все это соединялось вместе, смешивалось, переплеталось одно с другим, и Курганов, устав отделять сознание от подсознания, снова засыпал, снова видел сны и снова просыпался, не понимая — спал он только что или просто сидел с закрытыми глазами, вспоминая что-то реальное… Ему еще раз приснилось, что он опять летит над землей (но на этот раз уже не сам по себе, а на огромном дюралюминиевом планере) и что внизу, под ним, медленно делает поворот по длинной-длинной дуге рельсов железнодорожный поезд, а рядом с поездом бежит огромный буйвол, низко к земле опустив рога… Потом Курганов влетел на планере в город, все время дергая к себе ручку и работая педалями, чтобы не задеть за трамвайные провода… Планер вдруг сделался очень маленьким, ударился носом в стену дома и медленно начал скользить боком по стене вниз. Добравшись до земли, планер так и остался стоять на боку, почти перпендикулярно упираясь одним крылом в землю… Курганов, несмотря на наклон, легко вышел из кабины, и планер тут же рассыпался. Курганов сел на какую-то ступеньку. Остатки планера лежали у его ног.

…Кто-то положил Курганову на голову руку.

— Олег, — тихо сказал за спиной знакомый женский голос.

Снится или нет? Снится… А почему купол собора виден в окне? Он же настоящий… И рука на голове.

— Олег…

Курганов вскочил.

— Кто, кто здесь?!

Римма в туго перепоясанном белом плаще стояла за креслом. Лицо — осунувшееся, бледное. Под глазами синяки.

— Дверь была открыта… Я хотела прийти раньше, меня не пустили… Я всю ночь не спала… Прости меня, Олег. Прости, если можешь…

Курганов молчал. Какие-то волны, плеснув на берег, еще не успели уйти обратно, а море ударило еще раз, и снова хлынули на берег волны…

— Я обидела тебя вчера, — глухо говорила Римма, — извини меня… Я не хотела, чтобы ты ошибся во мне… Я совсем не такая, какой была там, на юге… Я совсем другая…

Иногда так бывает на севере: летишь пассажиром на каком-нибудь открытом «По-2», попадаешь в облака — холодно, сыро, темно, и вдруг сразу солнце, синее небо, земля внизу, а клочки облаков все еще проносятся мимо, проносятся…

— Я действительно влюбилась в тебя там, на юге… Тогда, в горах, ты меня к самому богу поднял… Со мной никогда такого не было… Ни разу в жизни… Даже похожего… Ты сам был тогда похож на бога… Или на дьявола… И я испугалась, понимаешь? Я испугалась, что мне не снести этой ноши, что я стану твоей рабой… Я почувствовала, как что-то во мне ломается, как из меня гордость уходит, как я человеком быть перестаю… А я люблю быть самостоятельной, я подчиняться не люблю… А тут я поняла, что ты меня растворишь в себе. Целиком… И я решила улететь… Я зря, конечно, заехала тогда к тебе прощаться… Я не думала, что ты сможешь вот так взять и улететь. Без ничего… И ты снова подчинил меня себе… Я опять в тебе растворилась…

Сердце Курганова, заледеневшее вчера в телефонной будке, потеплело, двинулось вперед, но Курганов протянул руку, взял сердце в кулак, сжал, поставил на место.

— Я обыкновенная, Олег… Я такая, как все… Там, на юге, был карнавал, праздник, а здесь заботы, суета, работа, больная мать… Я не пара тебе, Олег… Тебе было бы тяжело со мной… И мне с тобой… Ты необыкновенный — сильный, талантливый. Тебе нужна другая, необыкновенная женщина. Может быть, такая же талантливая, как ты сам. Непокорная, недоступная, за которую надо ежедневно бороться, сражаться. А за меня сражаться не надо — я уже сдалась тебе… А потом, я бесталанная… У меня скучная работа, мелкие заботы, бабьи интересы… А фигура моя показалась тебе красивой только там, у моря. А потом — что же фигура? Разве на одной фигуре жизнь построишь? И не такая уж она красивая. Здесь она тебе разонравилась бы через неделю… И я решила разорвать все сразу — совсем и навсегда… А вчера вечером вдруг поняла, что обидела тебя, унизила. И мне стало ужасно не по себе, стыдно стало… Я всю ночь проплакала, а утром решила идти просить у тебя прощения… Потому что такого, как ты, я, конечно, больше в жизни не встречу… Прости меня, Олег… И кроме того, там, на юге, я сказала тебе не всю правду… Я хотела сказать все, до конца, но не сумела… Пыталась, но не получилось… Я не свободна… Есть человек, с которым меня многое связывает… Он не годится тебе в подметки… Он пигмей рядом с тобой… Но он любит меня… И мне с ним проще… И легче… Я хотела, хотела его забыть ради тебя!.. Но не получается, не получается…

Неожиданно (и для самого себя тоже) Курганов подошел к телефону и быстро набрал междугородный стол заказов.

— Москву. В кредит. По срочному тарифу, — отрывисто говорил он в трубку. — Знаю, что тройная оплата… Нет, нет, не вешаю.

Он назвал свой старый московский домашний телефон.

— Это я, — сказал Курганов, когда в трубке послышался голос жены, и удивился тому спокойствию, с каким он начал разговор, хотя где-то внутри отчетливо пульсировал, а иногда даже прыгал куда-то в сторону напряженно ощущаемый им нерв. — Я из Ленинграда… Мне не звонили с «Мосфильма»?

Он сказал первое, что пришло в голову, хотя дела на «Мосфильме» действительно интересовали его… Но дело было не в этом. Дело было в обыденности интонации, с которой он разговаривал с ней. Будто бы ничего не случилось между ними. Будто бы не было ни Ливана, ни Сирии, ни Парижа… Он, Курганов, несколько дней назад уехал из дома в Ленинград и вот теперь (как ни в чем не бывало) звонит домой и интересуется — не звонили ли ему с «Мосфильма» в его отсутствие?

— Они давно уже тебя ищут, — тихо сказала жена.

— Кто конкретно?

— Дирекция.

Значит, что-то произошло. Значит, какие-то изменения со сценарием. Опытный кинодраматург Аркадий Леонидович выполнил свою угрозу и написал свой вариант сценария, который, конечно, ни в какие ворота не лезет. И вот теперь благодетель через дирекцию студии ищет его, Курганова, автора литературного первоисточника.

— Если будут сегодня звонить, скажи, что я сегодня же вылетаю в Москву…

Москва молчала.

— Алло, алло?.. Я вылетаю сегодня…

— Олег, — вдруг сказала жена на другом конце провода и заплакала, — приезжай к нам…

«Что она, с ума, что ли, сошла? — зло подумал Курганов и посмотрел на Римму. — После всего того, что было…»

— Приезжай к нам. Мальчик заболел… Он скучает без тебя, все время зовет тебя.

Курганов закрыл глаза. Застучало в висках.

— Что с ним?

— Высокая температура, горлышко болит…

Кольнуло под левой лопаткой. Отдало в левую руку.

— Я буду в Москве через три часа, слышишь? Через три часа.

— Слышу…

Курганов повесил трубку. Посмотрел на Римму. И, ничего не сказав, вышел из номера.

Подойдя к столу дежурной по этажу (стол стоял всего в нескольких метрах от дверей его номера), Курганов быстро сказал:

— Я срочно уезжаю…

— С вас за два дня шестьдесят рублей.

— И телефон.

— Сколько говорили?

— Не больше трех минут.

— Плюс шесть рублей.

— Срочный был разговор.

— Тогда восемнадцать.

Курганов положил на стол перед дежурной сто рублей.

— У меня к вам просьба. Заплатите, пожалуйста, за мой телефонный звонок, я тороплюсь.

Дежурная взяла деньги, перегнулась через стол.

— У вас, кажется, женщина в номере осталась? — сказала она и повела глазами налево.

Римма стояла в коридоре возле открытой двери в его комнату.

Он несколько секунд неподвижно смотрел Римме прямо в глаза и, так и не сказав ей ни одного слова после вчерашнего утреннего разговора по телефону, пошел вниз по лестнице.

27

Если какой-нибудь литературно-художественный журнал предложил бы Курганову (учитывая успех его первой книги) написать о том, как сложится его жизнь в ближайшие два месяца после возвращения в Москву из Ленинграда, то в этом предполагаемом литературном произведении могло бы быть все что угодно (самые невероятные нагромождения событий), но только не то, что произошло с автором этого предполагавшегося литературного произведения на самом деле.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: