– На Носорога здорово похоже! Кто-то бросил в нее огрызком яблока.

Гончаров гипнотизировал Соколову, не давая ей углубиться в себя. Соколова безмолвно от него отворачивалась, а он поворачивал ее к себе и говорил:

Ты что, совсем онемела?

Тряпка, пущенная Леной, обвила Гончарову голову, на секунду он задохнулся от негодования, разозлился и что было сил швырнул ее в Лену. Тряпка, ударившись в потолок, опустилась на лампочку, плафон от которой он вчера разбил. В классе стало тихо. Тряпка была мокрая, и от нее шел пар. Испуганные первоклассники зачарованно глядели на потолок. Наталья Савельевна, подходя к классу, умилилась, услышав глубокую тишину, но, распахнув дверь, увидела тряпку на лампочке, вздрогнула и забегала вдоль парт, пока не догадалась погасить свет.

Она не стала расспрашивать, кто это сделал.

– Гончаров! Неужели тебе не надоели твои безобразия? Куда ни повернись – всюду Гончаров! Гончаров дерется, Гончаров неуспевающий, Гончаров грубиян, а сегодня Гончаров чуть пожар не устроил!

Родителей в школу!

Наталья Савельевна не дала и рта раскрыть Гончарову и вступила в эту минуту на легкую дорогу гончаровских обвинителей.

Гончаров вскочил с парты, в одной руке – портфель, в другой – коньки с ботинками, и, не прощаясь, хлопнул дверью – громко, как умел.

Длинная цепь обстоятельств, приведшая его к таким тяжелым испытаниям, ворочалась в его голове, грохала, падала на него. И он, с сегодняшнего дня решившийся было стать человеком, почувствовал свое бессилие.

Для самоутверждения он толкнул знакомого второклассника, плюнул на пол и, накинув пальто, выбросился на улицу. Там ему снова стало легко.

На катке старшеклассники гоняли шайбу.

– Носорог, что так рано? – закричали они ему.

Федя бросил портфель около ворот и приготовился

ловить шайбу. С ответом он решил не торопиться, так как любой его ответ – он знал – будет обращен против него, а он не хотел давать им в руки такое оружие. В стремительной мужской игре он нашел выход своей энергии и обиде.

Когда игру прекратили, Фаза затянулся сигаретой и спросил:

Ну как учеба, Носорог? Дает тебе Наталья Савельевна прикурить?

– Дает! – весело ответил Носорог, чувствуя, как обида на учительницу улетучивается вместе с усталостью. Ему вдруг опять захотелось стать другим, что-бы это заметили все, чтобы это заметила в первую очередь Наталья Савельевна, которая никак не хотела замечать его по-хорошему.

– Только я ведь не курю, Фаза! Я – хоккеист, – засмеялся Федя и, подхватив портфель, с неохотой отправился домой.

Пришел Федя домой. Квартира – как картинка. Новая, недавно получили. На двери – замки хитрые. На кухне – гарнитур белосахарный. В большой комнате – гарнитур гостиный, а в спальне – спальный. Отец на диване лежит, телевизор смотрит, прикрывшись газетой, любит телевизор смотреть и газету одновременно читать – так скорее заснуть можно.

– Как дела? – спросил отец, отводя газету.

– Так себе дела, – вздохнул Федя, не решаясь сообщить о вызове в школу.

– Завтра мы с матерью в школу пойдем, я отгул взял. Пойдем к директору на казнь, которую ты нам второй год устраиваешь.

– К директору? – воскликнул Федя, вспомнив о причине вызова, и поник головой. Хотел сказать о приказе Натальи Савельевны, но подумал, что все равно ответит у директора за все разом.

Нехотя пообедал, кое-как сделал уроки, бросился в постель, не обращая внимания на хоккей, который! передавали по телевизору.

– Ты никак заболел? – спросила мать, поправляя ему подушки.

– Может, совесть в нем пробудилась? – предположил отец.

Федя скоро заснул, а родители еще долго сидели, подперев подбородки ладонями, разволновавшись по поводу неприятного визита.

– Я человек рабочий, – сказал сам себе Федин отец, – не совсем чтобы рабочий, а шофер, и не так шофер, как таксист. Работаю днем и по ночам, сам себя не щажу. Весь город наизусть выучил, с закрыты ми глазами могу куда хочешь проехать. Зарплату получаю немалую. Не пью. Все в дом тяну, себя не жалею, стараюсь. А он что? Опозорил меня, отравил со всем, даже телевизор не могу смотреть, как отравил.

На что мне, спрашиваю, на склоне лет так маяться?

Встал Федин отец, телевизор выключил.

– Ну скажи, зачем он свалил на пол эту картину? Что там хоть нарисовано было?

– Три богатыря, – испуганно ответила Федина мама Любовь Ивановна, сочувствуя мужу и одновременно в душе оправдывая сына, жалея его и сокрушаясь по поводу непрочности современных вещей. Разве хорошо была прибита картина, если малыш Федя свалил ее!

– Дорогая картина, не иначе. Платить, наверно, заставят. Разбитые стекла я вставлял раз десять, двери чинил три раза, вешалку – два, но картину мне не нарисовать, хоть убейте меня. Верно, платить придется, всю жизнь на нее работать. Что она, вся в осколках?

– Рама раскололась, а сама-то цела, слава богу; видать, крепкие богатыри.

– Ну, рама это ничего, это легче. Раму я уж постараюсь сделать на славу, – сказал Федин отец, веселея. – Забаловала ты, мать, парня, придется мне ремнем его воспитывать.

– Господи, да что я такого сделала? Я – как все матери. Разве это баловство: вкусный обед, чистая рубашка да красивая игрушка? Просто наговаривают на мальчика. Какие же они учителя и воспитатели, если их не слушаются? Значит, плохо в детях понимают. Как что – давай родителей мучить. Федя у нас неплохой, озорник, правда, а какой нормальный ребенок в его возрасте не озорничает?

– Сами виноваты, зачем завели ребенка на старости лет, – вздохнул Федин отец. – Сами воспитывать не умеем, а учителей ругаем, а у них таких гавриков по тридцать с лишним, и все разные.

Федя, разметавшись на кровати в белоснежных простынях, видел сон, как он стоит в воротах сборной страны, а канадцы без продыху нападают, но он, Федя, ловит все шайбы, на лице у него маска, и он слышит взволнованные голоса: "Смотрите, смотрите, как Держит Носорог!"

Федя снимает маску, и зрители узнают его окончательно. Наталья Савельевна ему улыбается, директор бросает огромный букет цветов, а весь первый "А" кричит ему: "Мо-ло-дец, мо-ло-дец, Но-со-рог!"

Одна Жирафа ему не машет рукой. Она сидит на трибуне и читает какую-то книгу

– Вставай, вставай, добрый молодец, – слышит

Федя над ухом голос матери.

Не хочется Феде просыпаться и выходить в мир, Где вещи для него – все острые, только и ждут, что-бы ему навредить, так и цепляются, чтобы он их сломал, где люди для него – все сердитые, только и ждут, чтобы он их обидел, так и пристают, чтобы потом его укорить.

Отец с матерью под ручку пошли, Федя бежал за ними следом. Где в снегу поваляется, где остановится, по сторонам поглядит, потом снова запрыгает.

Сцена у директора была тягостной. Кабинет директора разделился на две части. Одну заняли директора с Натальей Савельевной, на другой находилась семья Гончаровых. Директор начал с перечисления прошлогодних и нынешних грехов Феди. Впечатление получилось безрадостное. Следуя логике, можно было прийти к одному-единственному выводу, что Гончаров скорее окончит жизнь тюрьмой, нежели окончит школу

Любовь Ивановна не могла с этим мириться.

– Господи! – сказала она. – Да ведь он еще совсем малыш, несмышленыш. У него вся жизнь впереди! Все мальчишки шалят.

– Шалости шалостям рознь! Нам шалости вашего Феди влетают в копеечку. Прошу вас, товарищи Гончаровы, принять меры со своей стороны.

– Уж я приму меры! – твердо сказал доселе молчавший Гончаров-старший. – Он будет у меня шелковым.

– Нет, нет, товарищ Гончаров, попрошу вас без физического насилия, я не это имел в виду. Поговорите с ним, внушите ему, да не один раз.

– Было, – устало сказал Федин отец.

Все это время Федя сидел смирно и с интересом слушал разговор родителей с директором, но, когда отец устало сказал "было", а мать сморкнулась в платочек, у него внутри что-то дрогнуло и сломалось, они посмотрел на себя и родителей со стороны чужими добрыми глазами и впервые ощутил неведомое ему раньше чувство стыда.