– А говорят, после смерти какой-то коридор открывается, в конце которого люди видят свет. И душа как бы к нему тянется, прямо рвется. И нет сил удержаться. Этот свет манит, и на его зов человек стремится как одержимый. И нет ему возвращения. А те, кто вернулся, рассказывают, что их что-то удержало здесь – будто бы незавершенные дела. Сначала они летели на этот свет, а потом р-раз, вспомнили: дела, мол, нужно обратно. Но ведь никто никуда не летит, – сказал Андрей.

Незнакомец не ответил.

– Ведь никто никуда не летит, – шепнул Андрей.

Зачем обманывать людей? Они сами хотят быть обманутыми! Расписывают все в розовом свете. Взвешивают человека в момент смерти. Вот она, мол, душа: разница в весе – пять граммов. Сертификат, печать, подпись. Душа весит пять граммов! Не смешите меня. Она ничего не весит. Ведь не весит? А может, весит? Всего пять граммов? Что так мало, это ведь душа! Такая большая, сильная. Какая горькая несправедливость. Хотелось бы за что-то схватиться, удержаться: обнять руками дерево, куст, в конце концов, и не отпускать, здесь остаться. Уповать на чудо – задержи, чудо, меня здесь. А чудо равнодушно смотрит на тебя и даже уходит. Ведь оно есть, это чудо? Ведь не зря все? Ведь душа бессмертна. Или…

– Совокупность свойств организма, – равнодушно сказал незнакомец.

– Совокупность? – не понял Андрей.

– Зрение, осязание… Прочее барахло. Душа. Вы каких-то не тех книжек начитались, дорогой. Сумму называете душой.

– Но себе-то вы не отказываете? – возразил Андрей.

– Нет у меня никакой души. Помню? Да. Абстрагируюсь? Да. Но душа? Ау, ты где? Не отзывается. Нет ее. Может, у вас найдется? Ну-ка, позовите ее, – улыбнулся незнакомец.

– Нельзя же так поверхностно. Все гораздо сложней…

– Все гораздо проще. И не мучьте себя.

– Но ведь она есть…

– Есть? Наивный вы мой. Что только ею не называют. Вот послушайте. Цитирую. Внутренний психический мир человека, его сознание – раз. То или иное свойство характера – два. Например, добрая душа, низкая душа. Третье – сверхъестественное, бессмертное начало в человеке, продолжающее жить – внимание! – после его смерти. Вдохновитель чего-либо – четыре. Скажем, душа общества. Просто о человеке – пять. Говорят: «в доме ни души». Крепостной крестьянин – шесть. Так что такое душа?

– Первое, – сказал Андрей. – И очень подходит третье. Скорее, третье. Да, третье. «Бессмертное начало, продолжающее жить после смерти».

– Хорошо, если отбросить «бессмертное» и «продолжающее», что, по-вашему, означает «бессмертное начало»? Вот что это такое? Это камень? Это химический элемент? Это единица измерения? Как мне пощупать «начало» это ваше? А уж продолжающее жить после смерти – это вообще для меня эстрадный номер. Несерьезно все это. Повторяю, нет никакой души. Набор свойств организма есть, а души нет. Умер, и привет – все закончилось. Поверьте мне, я знаю, что говорю.

– А куда же они уходят? Человек и душа.

– Человек – в никуда. А душа… Отсутствует источник свойств – то есть тело – отсутствует и то, что вы называете душой.

– Я вам не верю, – сказал Андрей.

– Как хотите, – улыбнулся незнакомец.

Вычислил он его, нащупал. Случайно нашел. По бумажке. По обрывку картона. Малюсенький прямоугольник, – аллегория случая. Но ничего случайного ведь не бывает? Хоть многое неслучайное начинается как случайное. Как редкое или сверхъестественное. Случай. А на самом деле закономерность. И уже существует как должное, полноправное. И думаешь: по-другому и быть не могло. Ты его ждал, и он пришел, этот случай. И все расставил по своим местам. И многое сделал за тебя. И картинка тут же собралась, склеилась. Ты любуешься картинкой, чувствуешь причастность. Но на вторых ролях. А главный тут – случай.

Сергей Арнольдович вспомнил мальчика с санками под аркой. А вот у него санок не было. Едва ли вообще можно было вспомнить кого-то из детского дома – и чтоб с санками. Санки – это роскошь, атрибут семейного благополучия, символ наличия родителей. Отца с матерью. Ни санок, ни родителей у Сергея Арнольдовича не было. И ничего, не умер. Донашивал вещи, доедал хлеб. Не за братьями – за воспитанниками. Потом было училище, которое показалось ему выходом из тюрьмы на свободу. Много чего было. Сергей Арнольдович вынул из кармана записку. Крупный, цельный почерк. «Брон-сец». Кто это? Сергей Арнольдович вспомнить не мог. Здесь он никого не знал. Но это была запись из папки «МПГ 3». Пятизначное число… Пятизначное число.

Сергей Арнольдович притянул телефон. «Алло», – сказал веселый детский голос. Сергей Арнольдович промолчал. «Алло», – повторил женский голос. «Простите, ошибся», – сказал Сергей Арнольдович и положил трубку. Через мгновенье он решил повторить звонок. «Извините», – опять сказал он. «Ничего страшного», – ответила женщина. И снова он услышал голос ребенка.

Сергей Арнольдович поднялся – захромал к окну. Шел снег. Сергей Арнольдович снял пальто, пиджак, прошел в ванную комнату, подставил голову под ледяную струю. Провинциальная гостиница, ежедневная уборка номеров, ненавязчивый учет. Впиши они Воронина, вопрос был бы снят. Но никто не уволит администратора, и никто не потревожит его сладкий сон. «Оплатили?» «Да». «До свидания». А лучше – "Прощайте. Да, действительность. Приехал, уехал… Кто? Неизвестный. Откуда? От верблюда. И никому нет дела. Нет ни дела, ни порядка. Пропуск принадлежал мужчине. Мелко: Андрей Борисович. И крупно на следующей строке: Воронин. Номер. Дата без года: день, месяц. Фотография не предусмотрена. «2 Отделение ИПП, г. Снежин». Белая картонка. Почти бумага. Невесомая. Нет, лукавишь, вес имеется: пять убийств, пять человеческих жизней. Так вот ты кто! Андрей Воронин. Нашел я тебя!

– Войдите, – сказал Сергей Арнольдович.

– Вот. – Горничная опустила на стол бумажник.

– Что это? – спросил Сергей Арнольдович.

– Нашла, когда номер убирала. Уронили… Я шваброй его, из-под кровати.

– Это не мое, – возразил Сергей Арнольдович.

– Тут карточка гостиничного номера и ваш пропуск.

– Хорошо, оставьте.

А ведь мог отказаться, не брать. Разозлиться мог. Мог пожаловаться. Но взял. Случай помог. Нашел его.

– Воронин, говорите? – спросила девушка.

– Андрей Борисович, – уточнил Берггольц.

– А вы кто? У нас специальное медицинское учреждение. Вы по запросу?

– То есть, кроме того, что он умер… Пять лет назад умер. Вы мне ничего не скажете?

– Нужен официальный запрос, – повторила девушка. – Мало ли что.

– А вы не путаете? Воронин Андрей Борисович…

– Нет, мужчина, я ничего не путаю, – обиделась девушка. – А все остальное – история болезни. Сами понимаете, конфиденциально. Тем более в таком учреждении, как наше.

– Спасибо, – поблагодарил Сергей Арнольдович. И захромал по коридору: решетки на окнах, пустые мобильные кресла, тишина. И запах хлорной извести, и вежливость. Даже уборщица в белом. Белый халат поверх ватника. Тусклые лампы дневного света. И пожилой сотрудник вневедомственной охраны. Турникет, пропуск, кивок на прощанье.

Весной они купили цыпочку. Курочку купили. Тогда еще цыпленочка. А осенью это уже кура была. Большая птица. Расцветка мраморная, рябая. Так и звали, Рябою. Пятнистая такая. Бесплодная была. Не неслась. Не хотела. Жадничала. Или не могла – бесплодная была. Все по двору таскалась, камешки поклевывала. Хохолок яркий такой. А клюв острый: клюнет – аж в кровь. Самостоятельная. Никого не признавала. Гордая была. Чувствовался в ней какой-то размах. Они сразу его признали. Размах этот. «Не снесла?» – спрашивала баба. Как будто еще не перестала верить. «Не снесла», – отвечал дед. «Как начнет, меня позови, – просила баба, – помогу». И ждали. Вера, она ведь какая штука: если не верить – что бы там не говорили – оно не случается; если наоборот – верить, то есть – оно случается. И откуда что берется. Вроде не должно как-то, а оно бац и вышло. Нужно только верить, очень и очень. И не подпускать сомнения. Вот во что веришь, то и бывает. А уж знать, что ты именно в это веришь – это особо. Глядишь, случится что-то, ты думаешь: это не то, во что верил. А ты прислушайся к себе. Окажется, что именно то. И что в это-то и верил. Странная штука. Приноровиться только нужно.