Все это было так интересно, что Левин перестал думать о неудавшейся поездке на пляж и оглянулся на Анохина. «Видал, брат, наших молодых!» – хотел он глазами сказать приятелю. Но Анохина на диване не было. Он ухитрился незаметно улизнуть.

Вторым на повестке стоял вопрос о текущем ремонте станков, и Левин сделал такое сообщение, что главный механик начал кашлять, точно у него был коклюш.

В последние дни было так жарко, что незнакомые между собой люди в учреждениях или трамваях переглядывались и говорили друг другу:

– Ну, знаете…

– Нечто совершенно сверхъестественное…

Солнце не грело, а прямо давило, мяло людей. Краска на крышах текла, и маляры не могли работать босиком; железные стульчики трамвайных стрелочниц уходили ножками в асфальт, как в глину.

Людям было жарко днем и ночью; они обливались потом, когда ели мороженое и пили холодный квас. Все только и говорили про отпуск, море, Клязьму, деревню, реку.

Но особенно трудно было работать в душных фабричных цехах: лаки и растворители испарялись, наполняя воздух сладким, противным запахом, мощные вентиляторы, казалось, дышали, как живые существа, не неся прохладу, а обдавая лица рабочих сухим, горячим дыханием.

В лаборатории эфир и метиловый спирт вскипали, точно их грели газовые горелки, и некоторые органические препараты, обычно твердые и кристаллические, превращались в тесто.

Только новый химик совершенно не чувствовал жары. Он ходил в суконном костюме, таком же темном, как его лицо, носил воротничок, галстук, руки его были сухими, как прокаленный песок, он делал свое дело легко и просто, не говорил о поездке на реку.

Во время обеденного перерыва к нему подошел Кругляк.

– Николай Николаевич, – сказал он, – после работы зайдите ко мне, начнем с вами на пару одно замечательное дело. – Он осторожно свел пальцем пот со лба, тряхнул рукой и, посмотрев на пол, сказал: – Если дальше так пойдет, до чего же это дойдет?

Он был очень доволен, – только что из цеха приходил мастер и принес Кругляку несколько десятков пропитанных жиром стержней. Смеясь, мотая головой, издавая носом, горлом и губами десятки звуков, он смотрел, как Кругляк сравнивал стержни с хартмутовскими образцами.

– Вышло, вышло! – радостно и удивленно говорил мастер.

Наклонившись к Кругляку, он шепотом, точно предостерегал его, сказал:

– Товарищ Кругляк! Вы знаете всю подлость нашего производства.

И Кругляк, смутившись, спросил:

– Что, жарко?

– Мне не жарко, – ответил мастер.

И они принялись вновь рассматривать стержни чертежного карандаша, воинственно потрясая ими, точно дротиками.

Вскоре мастер ушел в цех, а Кругляк, крепко сжимая стержни, прошелся по лаборатории, говоря лаборантам и рабочим:

– Ну, ребята, чертим! Ставлю в получку два литра.

Он прошел мимо Оли Колесниченко: она сидела за аналитическими весами, вся розовая и потная от жары, и была так хороша в своем синем сарафане, что Кругляк даже не произнес своей обычной фразы, а только вытаращил на нее глаза и махнул рукой.

Потом он спросил у Нюры:

– Ну, как футболист?

– В Одессу вчера уехал, – сказала Нюра, и они оба рассмеялись.

– Пойду к главинжу, пусть скушает компот, – сказал вслух Кругляк. – Мы не сумеем выпускать чертежный карандаш? Конечно, конечно, разве мы что-нибудь умеем! – и, потрясая дротиками, он пошел в контору.

После работы индус зашел в кабинет Кругляка.

– Слушайте, Николай Николаевич, – сказал Кругляк, – вы уже две недели работаете, а я вас еще ни о чем не спросил. Скажите, где вы жили в последнее время?

– Южный Китай, – ответил новый химик.

– А, интересно! – крикнул Кругляк. – Вы здесь очень скучаете, наверно?

Новый химик кивнул головой: да, он скучает. И так как ему нравится этот молодой, веселый инженер, который никого не боялся и не жалел себя в работе, индус, ломая фразы и выворачивая наизнанку слова, начал рассказывать Кругляку разные вещи. Он рассказал ему про свою родину и про страшный остров, куда англичане ссылают революционеров. Это совсем маленький островок: там нет тюрьмы, люди бродят по болоту, отравленному лихорадкой. Раз в год, на Рождество, солдаты, живущие в казарме на высоком берегу, сгоняют оставшихся в живых к коменданту, к он им выдает килограмм сахару и пачку чаю. Потом их опять гонят в болота до следующего Рождества. Это очень трудная жизнь. Коменданты сменяются на острове раз в два года, и за каждый год они получают пять лет отпуска в Великобританию, на полном колониальном жалованье. На этом острове жили два товарища нового химика, его друзья. Да, он скучает, ему хочется быть с ними.

Он говорил громко, гортанным голосом, кривил рот, глаза его стали широкими и совершенно черными. Он вдруг поставил каблуки на сиденье стула и как-то очень ловко и быстро сложил ноги, выставив вперед колени. Казалось, что проповедник, сидя на циновке, обращается к народу, потрясая сухим, деревянным кулачком.

Потом они некоторое время молчали.

– Послушайте, – тихо сказал Кругляк, – послушайте! Я хочу вам сказать одну вещь. – Индус слушал, вытянув шею. – Теперь, когда обжиг налажен, – продолжал Кругляк, – давайте запустим вместе работу по внедрению сибирского графита.

Индус молчал. Кругляк оживился, задвигался на стуле.

– В самом деле, вы только подумайте: это красота! Он залегает в Восточной Сибири. Явно кристаллический. Как вы смотрите на это дело? Мы быстро составим рецептурку, провернем через цех и поднесем нашему оппортунисту на практике гросс карандашей из советского графита. А? Ведь это будет мировой номер! – Он перегнулся чрез стол и дернул индуса за рукав. – А? Николай Николаевич! – весело крикнул он. – Вы знаете, что мы сделали за полтора года? Прошли от Киева до Варшавы, уверяю вас. Когда я пришел на фабрику, – вы мне, конечно, не поверите, – глину привозили из Германии! Факт! Если чего не хватает, главный инженер пишет директору рапорт: «Через десять дней останавливается производство» – и сидит, страшно доволен: отогнал от себя зайца! Достали – хорошо! Не достали – тоже хорошо! Виргинский можжевельник? А ольха, липа вас не устраивает, а? Вот, пожалуйста, попробуйте, товарищи, рецептурка – химические карандаши на ленинградском метил-виолете. Пишут? Слава богу! Потом мы взялись за всю эту экзотику. Южноамериканские смолы и камеди? Это была работа! Мастера кричали, как новорожденные, день и ночь, технорук копал под лабораторию целый радиус метро. В конце концов Охтенский завод дает прекрасные искусственные смолы. Теперь мы внедрим сибирский графит, а? Зачем нам цейлонский?

Он поднялся и побежал вдоль стены своего кабинета, тыча пальцами в схемы технологического процесса.

– Подождите, осенью мы выгоним аравийскую камедь. Знаете, какая имеется мысль? Заменить ее просто пшеничной мукой. – И Кругляк расхохотался.

Потом он подошел к новому химику вплотную и, заглянув ему в глаза, сказал:

– Вы сами видите наш карандаш, это не сахар, но пусть, как говорили мои предки, я не дождусь видеть своих детей в социалистическом раю, если через три года советский карандаш не будет смеяться над немецким. – Он наклонился и горячим шепотом сказал в ухо индусу: – Слушайте, я ведь вижу: вы самый замечательный парень! Давайте поднимать это дело вместе.

О чем думал новый химик? Он поставил ноги на пол, он серьезно кивнул головой.

Кругляк снял с гвоздя полотенце, вытер лицо, и полотенце потемнело от влаги, точно он вытирался после умывания.

– Знаете что? – сказал он. – Давайте поедем в Парк культуры, доедем до Бородинского моста, сядем на речной трамвай, получится очень здорово. Правда, я условился встретиться в семь часов с одной Людмилочкой, но революция от этого не пострадает. Я ей завтра позвоню, что меня вызвали в Наркомлегпром.

Когда они вышли из проходной будки, Кругляк взял нового химика под руку.

Прохожие оглядывались на них, и Кругляку это нравилось. Он, смеясь, говорил: